Поводом для разговора Василия Авченко с владивостокским литературным критиком, арт-критиком и редактором Александром Лобычевым стал долгожданный выход в издательстве «Рубеж» двухтомника Лобычева «Шествие с Востока», посвященного дальневосточной литературе и искусству.— Прежде всего, Александр Михайлович, поздравляю с выходом твоих книг. Двухтомник великолепно издан — его приятно даже просто держать в руках. Первый том, собравший эссе о дальневосточной литературе и названный «Отплытие на остров Русский», можно рассматривать как развитие твоей книги «На краю русской речи»…
— Да, пожалуй. В предисловии я называю эти книги своего рода дневником долгого литературного рейса. Начался он в современном Владивостоке, а затем его маршрут пролег и в русском Китае первой половины прошлого века, и в послевоенной Америке, где оказались русские писатели, а еще в Японии, например, или в Израиле, где живут наши писатели и сейчас. Что-то осталось от первой книги, что-то включено новое. Том обильно насыщен иллюстративным материалом, фотографиями писателей практически за весь прошлый и начало нынешнего века, что создает особую атмосферу времени.
— Ты пишешь не только о литераторах советского и постсоветского периода или литературе русского Китая. Тут же — эссе о японских писателях: Кавабате, Мисиме и Харуки Мураками… Тем самым понятие «дальневосточного текста» выводится за пределы России и расширяется до огромной территории (и, кстати, акватории), которую называют Азиатско-Тихоокеанским регионом…
— Ну да, претензии, конечно, неимоверные. Сам удивляюсь собственной наглости… Ну что ж, каждый расширяет сознание, а заодно и русский мир так, как считает нужным. Так я вижу дальневосточную культуру, так ее ощущаю. Что касается японских писателей, вообще японской традиционной культуры, дзен-буддизма например, то это моя особая любовь. Мы ведь и живем словно в старинном японском пейзаже, у нас один воздух, один океан, одни тайфуны, да и история во многом пересекается. И удивительный русский поэт Вечеслав Казакевич, о котором я немало написал, вот уже двадцать лет живет и работает в Тояме. В русской литературе он сегодня японец, а в японской — русский.
Мне нравится такая формула, которая появилась у меня как бы сама собой: где русская литература, там и родина. Где пишут сами дальневосточники или пишут именно о Дальнем Востоке, там и дальневосточная литература. Мне представляется важным видеть, осмыслять и продвигать именно дальневосточное своеобразие нашей культуры — в литературе, искусстве… Понятно, эта мысль не имеет отношения ни к изоляционизму, ни к сепаратизму. Как раз наоборот — речь идет о расширении культурного пространства. В нашем дальневосточном пространстве, в истории этой земли хранятся ведь подлинные культурные залежи. Культура Дальнего Востока должна наконец раскрыться как цветок. Мы все дети русской цивилизации, но имеем шанс стать творцами и дальневосточной. Да, по-моему, уже и становимся. Приморские художники, например, уже годами живут, работают и преподают в Китае. А с другой стороны, тот, кто прикасается к дальневосточной культуре, приобретает новый взгляд на мир, новую философию. Мне представляется, что синтез русской культуры с художественными традициями стран АТР ярче и интереснее всего проявляется сегодня именно в живописи и поэзии.
Хотя и в прозе, пожалуй, тоже — у Альфреда Хейдока с его мистическим взглядом на Азию и на русских скитальцев в ней или у Бориса Юльского, который в Маньчжурии служил в русской лесной полиции и тесно соприкоснулся с таким явлением, как хунхузы, попросту воевал с ними. У этих харбинских писателей возникла вполне самостоятельная проза, которая не похожа ни на советскую прозу о Дальнем Востоке, ни на ту эмигрантскую прозу, которая существовала в Париже, Праге или Берлине. Китай ведь для многих харбинцев не был чужой страной — в отличие от европейских эмигрантов, которые уезжали именно на чужбину. Одни дальневосточные литераторы родились на КВЖД и в Харбине, других привезли туда детьми, как того же Юльского — уроженца Иркутска. Для них Китай был родиной, пусть и второй, что и отражалось в их произведениях. Конечно, писателей такого калибра, как Газданов или Набоков, там не было, но те, кто был, — тоже никем не заменимы. Они создавали поэзию и прозу, которые могли родиться только в русском Китае.
— А как бы ты оценил сегодняшний градус дальневосточного литературного процесса? Кого мы можем предъявить миру с гордостью и пометкой «наше»?
— Насколько я ощущаю жизнь нашей литературы, дальневосточной в том числе, — она подобна ключу в тайге: он может вырваться наружу, пошуметь, потом исчезает, уходит под землю и выныривает в другом месте. По-прежнему рождаются писатели, что неизбежно, выходят книги, страсть к литературе если не столь широка и горяча, как, к примеру, во времена перестройки, когда все запрещенное, тайное вдруг вырвалось к читателю, то по-прежнему проявляется довольно яркими вспышками.
Если говорить о достойных именах — и среди ушедших писателей, и среди живущих, — то их достаточно, чтобы всерьез говорить о дальневосточной литературе.
В «Рубеже» вышла книга дальневосточника Владимира Илюшина «Глиняный человек», сейчас уже готова к изданию книга избранных рассказов приморца Виктора Пожидаева — он давно не издавался, а писатель редкого таланта. Или вот в Благовещенске живет Владислав Лецик, автор чудесной повести «Пара лапчатых унтов», в которой есть все: знание Дальнего Востока, таежный колорит, свобода, отличный юмор… В 70-х, кстати, в Приморье был в чем-то похожий на него автор — Юрий Вознюк. Он тоже писал о тайге, дальневосточной природе — «Тепло отгоревших костров», «В плавнях Ханки» и самая, пожалуй, известная его повесть «Таежная одиссея». Это была порода писателей, воспитанная 60-ми, когда создавалась светлая, человечная и по-настоящему увлекательная литература романтиков. Из той же когорты — до сих пор популярный, особенно у старшего поколения, магаданец Олег Куваев, автор знаменитого романа «Территория». Альберт Мифтахутдинов, который приехал в Магадан да там до конца жизни и остался. Его вся Чукотка знала просто как «Мифту»… Я с ним встречался, переписывался — такого братского, дальневосточного отношения к миру и людям, такой преданности Чукотке, Северу — еще поискать. А плюс к этому еще и человеческое обаяние, чувство талантливой иронии — и все это есть в его прозе. Одни названия его вещей чего стоят: «Крестовый поход против блондинок», «Перегон лошадей в устье реки Убиенки»…
Кто еще? Ну из буквально наших современников и земляков — это тонкий, обладающий собственным стилем прозаик Женя Мамонтов, создавший свой образ Владивостока. Приморская затворница и первый друг тюленей Лора Белоиван, пока что более известная в издательствах и окрестностях Москвы и Питера, чем у нас. Как писатель она мне глубоко симпатична своей личной мифологией и юмором. Костя Дмитриенко — его знают в Приморье как поэта, но в последнее время он начал писать хорошую прозу. В альманахе «Рубеж» вышла его «Сипайла-сага» о сподвижнике барона Унгерна и атамана Семёнова — жуткой фигуре, палаче и кровопийце Леониде Сипайле. Дмитриенко отрыл себе золотую литературную жилу — он обратился к мифологии гражданской войны, таежным легендам, преданиям дальневосточного мира. А люд дальневосточный, по крайней мере в конце XIX века и начале прошлого, подбирался будь здоров: первопроходцы, казаки, староверы, беглые бандиты и каторжане, золотодобытчики, авантюристы всех мастей. Пассионарии, короче, — и герои, и злодеи шекспировского масштаба. И все ведь в дальневосточном мире было связано: Россия и Азия, жизнь кипела, границ-то практически не существовало… Ну как же тут не возникнуть дальневосточному характеру и дальневосточной культуре!
Если говорить о приморской поэзии уже нового века, то есть не беря тех, кто начал писать раньше, я бы назвал Алексея Денисова, начинавшего здесь и уехавшего в Москву. И еще Сашу Белых, эмигрировавшего пока что в Питер, и Таню Зиму, что тоже перебралась в Москву… Из последних интересных для меня имен — Светлана Чернышова, недавно уехавшая из Большого Камня в Севастополь. В общем, Приморье готовит литературные кадры для других регионов. С одной стороны, печально, конечно, а с другой — хорошо: расширяем зоны присутствия. В общем, шествие с Востока, дальневосточная литература во времени и пространстве. Хорошо вот, что Иван Шепета после долгого перерыва начал писать да Рая Мороз вернулась из Кореи. К нам-то нынче все больше чиновники едут, руководители природных богатств и разработчики бюджетных недр, а не писатели.
— Саша, у тебя нет ощущения недопрочитанности дальневосточной литературы? Даже столь широко известные фигуры, как Арсеньев и Фадеев, на мой взгляд, требуют нового и более глубокого прочтения.
— Такое чувство, безусловно, есть, но я бы не стал предъявлять в этом смысле суровые претензии всей стране. Везде своя литературная жизнь — в Москве, Нижнем Новгороде или Архангельске… А уж нам, дальневосточникам, и указанных тобой наших классиков, и других терять никак нельзя. Мы и так слишком многое на рубеже веков отряхнули со своих ног, так что можно и равновесие потерять. Их нужно любить, читать, помнить — они наша культура и история, наше мировоззрение, наша почва под ногами, наконец. Вообще, чего хныкать, надо продолжать и лелеять свою литературу здесь и собственными руками писателям писать, критикам говорить, читателям читать. Желательно при этом еще и всем думать. Тогда и появится что предъявить всем сторонам света. Нужны художественно значимые и качественно изданные книги.
— Кого сейчас, на твой вкус, непременно надо издать?
— В идеале, перебрать бы весь прошлый век — от Камчатки до Приамурья, вернуть наиболее крупных писателей в дальневосточную жизнь. К сегодняшним авторам побольше внимания — хорошо бы составить с толком и издать хорошие книги тому же Мамонтову и той же Белоиван. И, конечно, выпустить книги избранного ушедших приморских поэтов, показать их в полный рост: Юрия Кашука, Александра Романенко, Вячеслава Протасова, который умер совсем недавно – в июле.
Почему-то в Приморье всегда была сильнее поэзия, чем проза. Это по моим личным впечатлениям, которые только укрепились недавно, когда я составлял антологию приморской поэзии за последние 50 лет. У меня есть некоторые догадки о том, почему у нас столь самостоятельная и разнообразная в стилевом смысле живопись и высокого уровня поэзия: это ведь искусства во многом эмоциональные, стихийные, связанные с интуицией, с музыкой пейзажа, с присутствием океана за окном… А может быть, это отзвуки поэтического эха начала 20-х, когда сюда скатилась вся империя, в том числе и литературная. Здесь ведь жили необычные поэты, да и личности неординарные, такая эпоха была — и футуристы, и будущие харбинцы, как Несмелов или Ачаир. Через Владивосток тогда прошли очень многие. Правда, в советское время мы об этом почти не знали — ничего не было издано, все лежало по архивам в стране и по всему миру. В свое время за стихи Несмелова даже выгнали директора хабаровского издательства — там в конце 60-х годов издали антологию дальневосточной поэзии и включили в нее несколько стихотворений Несмелова. Времена по-своему поразительные: какой-нибудь стишок был способен вызвать политический скандал, обернуться драмой, если не трагедией человеческой жизни. Отношение к искусству, к слову было поистине библейским, верили в его всемогущество…
— Вторая книга твоего двухтомника, названная «Автопортрет с гнездом на голове», посвящена нашим художникам и проиллюстрирована множеством репродукций. Правильно ли я понимаю, что в приморской живописи ситуация интереснее, чем в литературе?
— Сейчас, наверное, да. Именно временная ситуация. Да и сравнения здесь, понятно, очень условны. Художники — они вообще всегда на виду, литература ведет более скрытную жизнь. Может быть, в Тернее, Артеме или Владивостоке живет замечательный писатель, но мы его просто не знаем, а его главная вещь уже написана и всплывет лет через десять… В целом приморское искусство сегодня, конечно, впечатляет. Так исторически сложилось: с начала 50-х у нас появилось художественное училище, с начала 60-х — институт искусств, вот и собрался постепенно ударный отряд. Кроме того, само нахождение Приморья на рубеже цивилизаций и природных стихий порождает метафизическую, невидимую, но явно воздействующую на творческих людей энергетику. Всем руководит «гений места», существующий на нашем побережье. И проявляется он, например, в том, что в Приморье сходятся три культурных традиции, что особенно заметно в живописи — отечественная, европейская и традиция дальневосточных стран. Некоторых наших художников я определяю как «художников побережья». Не то чтобы это школа — живописцы и графики эти очень разные, но все они остро чувствуют дальневосточную почву, это хорошие мастера с настоящей художественной культурой, а главное, они напитаны поэзией и мифологией нашего океанского края. Это патриарх нашего авангарда и вечный обитатель островов Виктор Фёдоров, это Андрей Камалов, Евгений Макеев, Лида Козьмина, целый ряд других, в общем, настоящая плеяда. Не то чтобы они талантливей или крупней наших мастеров традиционной школы — Ивана Рыбачука, Кирилла Шебеко, Кима Коваля, Анатолия Матюхина или акварелиста Владимира Олейникова, сравнения здесь неуместны. Но «художники Побережья» создали искусство принципиально нового свойства, они другие, — в их творчестве Дальний Восток существует не только в виде темы или сюжета, он внутри их манеры, в самой философии и поэтике их искусства.
Помимо живописи дальневосточная аура лучше всего ощутима в поэзии. И здесь стоит говорить об истоках. Скажем, Александр Романенко рос на Сахалине во второй половине 40-х годов прошлого века в окружении японских семей, которых тогда еще не отправили в Японию. Он убежденно говорил, что в прежней жизни был японцем, хотя вообще-то его бабка была североамериканской индианкой из племени сиу. Раиса Мороз выросла в приморской корейской семье, и свойственная восточной поэзии живописность, мне кажется, у нее просто в генах. Поэт и прозаик Саша Белых — талантливый переводчик с японского. Татьяна Зима хорошо знает и чувствует и восточную, и европейскую поэзию, и знаменитый китайский художник и поэт Ван Вэй у нее в одной строчке органично соседствует с Босхом. А мощная, красивая и по цвету, и по звуку поэзия Юрия Кабанкова словно вылеплена из древней глины нашего побережья.
— Два года назад закрылась галерея PortMay, где ты работал арт-директором. Достаточно ли сегодня во Владивостоке художественных галерей?
— Не считаю, что чем больше галерей, тем лучше. Когда чего-то слишком много, оно обесценивается. Говорят, вот в Сеуле в одном районе 300 галерей, но нам во Владивостоке не нужны 300 галерей, как и 30, это же не бутики. Не бывает настоящего искусства в таком количестве. Владивостоку необходимо столько галерей, чтобы они действительно оставались галереями, а не помещениями для сбора любительщины. Но когда исчез PortMay, реально образовалась пустота, для художников сузилось пространство художественной жизни, как и для публики. В конце концов, дело же не только в количестве галерей, а в их самостоятельной творческой позиции, в стратегии и культуре галерейной работы. Я, конечно, говорю именно о творческих галереях, а не о художественных салонах, которые тоже нужны именно как бутики. Я всегда уважал и ценил галерею «Арка» и музей современного искусства «Артэтаж», хорошо, что они существуют и поддерживают уровень художественной жизни в городе. Появилась интересная галерея в стенах ВГУЭСа… Какое-то движение происходит — наши талантливые художники уже одним своим присутствием продавливают ситуацию.
— Закрываются и книжные магазины (зато торговые центры плодятся). Вроде бы по экономическим мотивам, но мне кажется — еще и потому, что их руководство не всегда правильно, скажем так, строит свою работу. Уверен, во Владивостоке могла бы быть совершенно иная ситуация с книжными — и количественно, и качественно…
— Представляю трудности книжных магазинов, сочувствую им, но то, как они работают, меня как постоянного посетителя и покупателя никак не устраивает. Когда я вижу, что Вильяма Козлова, Асара Эппеля или Игоря Клеха только из-за их имен или фамилий ставят в раздел зарубежной литературы… Работники магазинов просто не в курсе. Есть просто загадки: например, я никак не могу понять уже давно возникшую моду выделять женскую российскую прозу, ставить ее на отдельные стеллажи. Это что, гендерная резервация или, напротив, почетные места? Смешных нелепостей, неразберихи много. Нужно ведь любить это дело, уметь преподносить подлинно художественную литературу, а не только массовые бестселлеры, которые и так купят. Устраивать встречи с авторами и покупателями, заниматься этим планомерно. Советовать легко, но все упирается в конкретных людей. Где взять таких людей, есть ли они вообще и востребованы ли… Вот книжный клуб «Невельской», открытый директором издательства «Рубеж» Колесовым, — реально воплощенная идея, но ведь такой клуб может быть не один. Как и чем подобные книжные центры будут зарабатывать — нужно думать отдельно, но прежде всего нужны люди. Появляются конкретные люди — появляется культурная точка, на которую может опереться современная культура Приморья, как на те же PortMay или «Невельской». Книги должны печататься, покупаться и читаться, искусство должно выставляться и приобретаться, но у нас в городе сегодня с этим проблемы. Видимо, дело в нас… Я имею в виду, что помимо творческих людей нужны не просто потребители, а носители культуры, в них вся соль.
И все-таки ситуация не столь печальна, как может показаться. Даже если книжные закрываются, люди все равно читают: в интернете, на электронных носителях. Поклонники именно книг уже заказывают их через интернет. Надеюсь, так и будет продолжаться.
Первая публикация: «Новая газета во Владивостоке», № 254, 2014скачать dle 12.1
