(рассказ)
Виджей был... сейчас уже трудно сказать, каким именно. О таких, как он, нередко с самого детства говорят, что они не как все. Обычно впоследствии подобные высказывания вспоминают и в зависимости от того, как складывается дальнейшая судьба человека, трактуют их в положительном или отрицательном смысле. Однако на первых порах отношение к детям определяется отношением к их родителям. Подруги матери Виджея говорили, что мальчик особенный, недоброжелатели отца — что ребенок странный. Но чаще всего ни те, ни другие просто не замечали его, когда приходили к ним в дом. Впрочем, приходили редко. Те же, кто знакомился с Виджеем, списывали все возможные особенности или странности ребенка на то, что он был единственным в семье. В Индии это обстоятельство позволяло предположить любое неблагополучие.
Итак, отправная точка этой истории не предвещает чего-то из ряда вон выходящего. Многие рассказы начинаются с утверждения, будто главный герой не похож на других, зачастую неоправданно выдавая простейшие различия между людьми за явные проявления зачатков той или иной формы необычности. На самом деле Виджей не был большим оригиналом. Понять его было довольно просто, если бы хоть кто-то захотел это сделать.
Даже в раннем детстве мальчик не был капризным, но родители заметили, что его лицо принимает особо умиротворенное выражение, если поднести ребенка к окну. Потому первые годы жизни он провел на подоконнике, потом — стоя возле окна в коротеньких детских штанишках. Он постоянно вглядывался в происходящее на улице.
Надо сказать, что его семья, мягко говоря, не бедствовала. Доходы отца Виджея существенно превосходили средний достаток не только их соседей, но даже жителей более респектабельных районов города. То же самое можно сказать и о красоте матери. В этом кроются причины того, что гости нечасто посещали их дом: семье завидовали. К ним не приходили, чтобы не подпитывать это чувство небезосновательно предполагаемыми роскошью и уютом домашней обстановки. По тем же причинам редкие гости избегали того, чтобы подойти к Виджею — вдруг он окажется хоть отчасти таким умным, как его описывает мать? Впрочем, мальчика это вполне устраивало. Более того, он не от скуки предпочитал проводить время, глядя в окно: напротив, ему было крайне интересно.
Из окон дома семьи Виджея открывался великолепный вид: несколько просторных песчаных улиц, множество кварталов, море разнообразных крыш. Вдалеке виднелась граница города, дальше следовали поля, на западе начинался лес, на юго-востоке — Бенгальский залив, предваряемый пляжем, устланным галькой. На пляже ютились бездомные и нищие, находящие тень под утлыми лодками рыбаков.
Отец сердился на сына, считал его бездельником и опасался того, что его наследник готовится стать художником. Мать успокаивала мужа, утешая и его и себя тем, что скорее сын пойдет в рыбаки, а то и в мореплаватели. Она не могла предположить, что в открывающемся просторе мальчика может интересовать что-нибудь кроме бескрайней водной глади. Иными словами, даже самые близкие люди не догадывались, на что в действительности годами смотрел их Виджей.
Никто не помнил, как ребенок научился читать и писать. Казалось, он появился на свет, зная алфавит деванагари назубок. Когда родители отдали его в школу, он уже писал со скоростью и грамотностью выпускника. А поскольку ничто, кроме чистописания, его не интересовало, вскоре Виджей сказал, что не хочет больше рано вставать по утрам и тащиться по пыльной дороге, чтобы потом полдня бесцельно сидеть за партой. Учителя единодушно поддержали «удивительного мальчика». Их можно понять: даже если, в силу собственной ограниченности, они не замечали в ребенке большого ума, так или иначе невозможно было не ощутить, что в маленькой голове Виджея содержится нечто очень важное. Наверное, они чувствовали и то, что это «нечто» намного важнее их самих.
Покончив со школой, Виджей непрерывно сидел дома у окна, в котором видел вовсе не сверстников во дворе и не бесконечную морскую гладь вдали, как полагала его мать. Во всем Виджей находил буквы. Его завораживали лигатуры, которые складывал из песка ветер, влекли таинственные, начертанные природой глифы, украшавшие окрестные дома. Даже в позах людей он усматривал фрагменты литер — как правило, «га», «та» или «ра». Пьяные валялись на улице в виде буквы «са», бродячие артисты делали «па», кошки сворачивались в «да» или «та», в зависимости от того, отводили они хвост в сторону или нет. Деревья представляли собой огромные сложные сентенции, тогда как творения гончара редко были чем-то кроме вариаций на тему «тха». Землепашцы на полях за городом утомляли взгляд Виджея тем, что использовали в своей работе только «у» разных размеров и ориентаций. Однажды мальчик увидел покойника. Он не испытал никаких эмоций по этому поводу, отметив лишь, что букву «на» в жизни встретишь нечасто. Мир для Виджея был монолитным и непрерывным текстом, а родную Индию он воспринимал как рядовую (и не самую, надо сказать, удачную) иллюстрацию Упанишад.
Как известно, литеры деванагари отличаются присутствием в них горизонтальной базовой черты — символы будто бы свисают с нее. И потому все, что было вокруг Виджея, в некотором смысле представлялось ему лишь буквой, свисающей с горизонта.
Впрочем, небо для него было также испещрено литерами. Мальчик не сомневался, что ни под, ни над солнцем нет ничего, что нельзя было бы написать. Более того, он был убежден, что на бумагу можно нанести существенно больше, чем спящий Вишну способен увидеть в своих незатейливых снах. Эта мысль завораживала, не давала покоя и заставляла Виджея совершенствоваться в начертании букв.
В переводе с хинди «деванагари» — «городское письмо» или «письменность богов». Виджей понял это слишком буквально, а возможно, он просто оказался единственным человеком, кто осознал назначение алфавита правильно. Каждый день с помощью известных далеко не всякому индусу букв он творил новые города, неведомые страны, непознанные континенты и неожиданных богов. Более того, деванагари открывал ему двери и в новые языки. Недаром этот алфавит использовался как в санскрите и хинди, так и в бихари, бхили, бходжпури, кашмири, конкани, маратхи, марвари, непали, неварском, романи, синдхи и других наречиях. Буквы деванагари позволяли Виджею вкладывать эмоции не только в слова, но и в каждый отдельный глиф.
Мальчик в высшей степени ценил и почитал совершенную красоту знаков, входящих в алфавит. Однако, когда он осознал эту красоту, когда понял ее досконально, пределы одного языка, да и все языки вместе взятые начали его стеснять, позволив при этом найти в изгибах литер новую орфографию и новые словари. Потом дело дошло и до расширения самого деванагари. Новые буквы Виджея столь гармонично дополняли алфавит, что, увидев их, любой решил бы, что они берут свое начало в древнейших трактатах на санскрите, не допуская и мысли, что Виджей придумал их позавчера.
Нужно понимать: все, что изложено здесь в нескольких абзацах, заняло тридцать первых лет жизни героя. За это время умер его отец, прошла небольшая междоусобная распря, от участия в которой Виджея откупила мать — их семья по-прежнему была довольно зажиточной, поскольку ее глава оставил весьма существенные накопления. Затем несколько неурожайных лет и затянувшийся сезон дождей поставили город в тяжелое положение. На улицах процветал разбой, началась эпидемия проказы. Произошло еще множество менее значительных злоключений.
Виджей теперь все меньше проводил времени у окна и все больше за столом. Мать благодарила всех известных ей богов за то, что ее сын все эти годы не выходил из дома. Хотя, разумеется, то, что в тяжелые для города времена новый глава уважаемой семьи не участвовал в общественной жизни, вызывало вопросы.
После того, как отец Виджея умер, подруги матери стали приходить в их дом куда чаще. Вдова была этому рада и, более того, всякий раз старалась показать им сына. Она считала, что ее век недолог и может так статься, что после ее кончины Виджею понадобится помощь. А кто станет помогать незнакомцу? Сын же, как правило, даже не поднимал взгляд на посетительниц, отчего те утверждались во мнении, что он человек скорее странный, нежели особенный. В любом случае, к такому лучше не подходить. А вы бы что подумали о взрослом мужчине, сидящем целыми днями над листом бумаги и пишущем невесть что?
Прошли те времена, когда их семье завидовали. Теперь мать жалели, причем решительно все. Увидев склонившегося над столом сына — жалели вдвойне. Встречая ее на улице, знакомые с любопытством слушали, что она рассказывала. Приятельницы беспрестанно спрашивали, что и зачем пишет Виджей. Близкие подруги неоднократно просили показать его бумаги. Мать любила единственного ребенка, но, разумеется, даже в общих чертах не могла представить себе важность той миссии, которую он самоотверженно взял на себя. Как-то раз она унесла один из его листов и предъявила подругам. Они были удивлены: всю поверхность бумаги заполняла одна и та же буква, которая, по всем признакам, походила на символы алфавита деванагари. Однако даже те две женщины, которые были грамотными, не смогли сказать, как она называется. Недоумевающие подруги вновь стали спрашивать мать, чем же занимается ее сын. Зачем он плодит одну странную букву столько раз? Уж не колдовство ли это? Неведомо кто, возможно, один из богов, о которых были сложены легенды на языках Виджея, подтолкнул женщину произнести то, что будет иметь для ее сына далеко идущие последствия. «Он каллиграф...» — сказала она, с удивлением услышав сорвавшееся с уст слово.
Слухи о том, что в городе появился человек столь редкой профессии, разнеслись мгновенно. Через некоторое время кто-то впервые спросил мать, можно ли заказать у ее сына красивую поздравительную надпись на санскрите. Женщина боялась предположить, как Виджей отнесется к подобной просьбе, но возможность обратить его непонятные занятия в рупии вызывала у нее восторг.
Вопреки всеобщему мнению, Виджей вовсе не сторонился людей, ему просто было не о чем говорить с ними. Но поскольку он действительно всю жизнь занимался именно каллиграфией, подобные просьбы не были ему в тягость.
Дело пошло. Десятки людей стали ежедневно приходить с заказами к ним в дом, хотя мать предпочитала на европейский манер говорить, что «клиенты» являлись «в контору сына». Теперь почти все в городе, включая неграмотное большинство, ценили красоту его работы, обсуждали точеные и строгие буквы, которыми он писал во вторник, или трепетные и воздушные литеры четверга. Отношение к странному человеку изменилось. Ничто не изменилось только для него самого: вот уже много лет он оттачивал написание одной и той же буквы ведомого лишь ему алфавита.
То утро отличалось уже тем, что люди не толпились у дверей дома семьи Виджея. Когда мать проснулась, женская интуиция и родительские инстинкты сразу подсказали ей: что-то не так. Зайдя к сыну, она увидела его за работой. Он корпел над листом бумаги, выводя заветную букву. Мать успокоилась, посмотрев на него с умилением. Она искренне и небезосновательно считала, что ей очень повезло: сын не пьет, не бегает за девицами, он не увлекся мореплаванием и не стал охотником за легкой наживой... Она бы с отрадой и гордостью смотрела на него и дальше, если бы шум с улицы не привлек ее внимание. Из окна мать увидела беготню, и теперь уже старческое любопытство заставило ее поспешить выйти из дома, чтобы узнать, в чем дело.
Оказавшись в переулке, женщина не смогла понять, что происходит. Люди стремительно пробегали мимо, будто не слыша ее вопросов. Лишь редкие из них кричали: «Убегайте!» или «Спасайтесь!». То же любопытство, а также спокойствие за «устроенное» с недавних пор чадо лишили ее чувства опасности, и она все дальше уходила от дома, вопрошая проносящихся мимо горожан о причинах бегства. Мать не смотрела вдаль, не пыталась почуять дым, не слушала доносящиеся звуки, но только вглядывалась в искаженные паникой лица людей, многих из которых знала с детства. Привыкшая к размеренной домашней жизни, она не могла взять в толк, что за бедствие сделало этот день столь непохожим на другие. Она помнила, как пришла проказа, после которой тела горожан сжигали на окраине, и все дома были наполнены едким и подлым дымом. Она помнила пустые рынки неурожайных лет, когда количество побирушек превышало число торговцев. В памяти возникала и междоусобица, унесшая, как и любая другая братоубийственная война, жизни только лучших и самых отважных мужчин.
Погруженная в эти мысли, женщина дошла до берега и тут, стоя на теплой гальке, поняла, что вокруг никого нет. Видимо, все бежали именно отсюда. Мать Виджея подняла глаза и оцепенела, увидев гигантскую приближающуюся волну цунами. Удивительно, но она даже не испугалась. Женщина стояла и смотрела в глаза неминуемой гибели, задаваясь единственным вопросом: зачем все бегут? Ей было совершенно очевидно, что спасенья нет и быть не может. Еще несколько мгновений — и неудержимая природная сила смоет весь город, а затем устремится дальше вглубь страны.
Обида заполонила ее сознание. Она не понимала: зачем ее муж потратил столько сил на то, чтобы построить их дом? Зачем она в муках рожала Виджея? Зачем от рождения до смерти создавать нечто столь непрочное, что в любое утро оно может быть стерто с лица земли навсегда? Скоро ничего не останется от их жизни и от жизней их предков... Мать ощутила невыносимо звенящую пустоту, которая, казалось, убьет ее еще раньше цунами.
Она обернулась и увидела сотни спин людей, совершающих свое последнее бессмысленное действие в бесконечной череде ему подобных. Она хотела только одного: чтобы смерть Виджея не была мучительной. Мать не желала ему захлебнуться и задохнуться под водой. Такая мысль показалась бы кощунственной в любой ситуации, кроме той, в которой находилась сейчас эта женщина: она думала о том, что лучше бы волна сломала стену дома и подарила сыну мгновенную гибель от удара увесистым обломком. Далее пришло удивление от того, насколько спокойно она сейчас относится к размышлениям подобного рода. Сначала это будто бы испугало женщину, но потом ей показалось важным, что впервые в жизни она может думать о таких вещах легко — не мучиться, не бояться и не беспокоиться. Впрочем, исходя из занятий ее сына, беспокойств он и прежде доставлял немного. Мать поняла, что, хотя она еще не умерла, но уже судит о жизни как о чем-то совершившемся и законченном. Эта мысль поражала своей силой, сопоставимой с силой стихии, уготовившей ей смерть.
Тем не менее, уже и самой женщине становилось ясно, что эти размышления слишком затянулись. Когда она впервые увидела волну, казалось, гибель наступит через мгновение. Но прошло куда больше времени. Мать боялась обернуться. Сотни спин скрылись за ближайшей чередой домов. Как быть? Бежать ли за ними? А что если волна только и ждет того, когда она бросит взгляд в сторону залива, чтобы поглотить ее самой первой? Было страшно даже пошевельнуться. Постепенно ужас полностью завладел ее мыслями. Время шло...
Из-за домов появилось несколько человек, которые опасливо и медленно приближались к матери, глядя куда-то вверх. Даже старческое зрение позволило ей издалека заметить, что люди поражены и взволнованы.
Что это значит? Что происходит? Это уже смерть? Не в силах более задавать вопросы и не получать на них ответов, женщина резко повернулась. Волна, высотой с самую высокую из окрестных гор, неподвижно стояла, замерев в нескольких шагах от нее.
Город уцелел, цунами не двинулось дальше, и никто из жителей не погиб. Вскоре все праздновали и танцевали на гальке, пока кто-то не задал вопрос: кого же стоит благодарить за произошедшее чудо? Поскольку поселение располагалось в том штате, где большинство храмов было посвящено Шиве, особой дискуссии о получателе благодарности не последовало. Горожане решили заказать у Виджея самую красивую надпись по этому случаю. Они планировали перенести его каллиграфию с бумаги на каменную плиту и установить ее возле центрального храма. Этот день было решено считать величайшим городским праздником и отмечать ежегодно. Ведомая матерью процессия двинулась к ним домой.
Разумеется, все сразу войти не могли, потому в комнату Виджея поднялись только первые полсотни человек. Его самого там уже не было. Он исчез. Мать, знавшая, что вот уже несколько десятилетий ее сын не выходил на улицу, всерьез разволновалась, но вскоре кто-то обратил ее внимание на лежащий на столе лист. Как обычно, он был испещрен все той же таинственной буквой. Однако на этот раз поверхность страницы была заполнена не целиком, а лишь на две трети. И последняя буква... Она отличалась от всех остальных. Начертание ее было таким же, но — она была совершенна.
Мать взяла этот лист, прижала последнюю букву к сердцу и заплакала.
_________________________________________
Об авторе:
ЛЕВ НАУМОВ
Родился и живет в Санкт-Петербурге. Окончил Санкт-Петербургский государственный университет информационных технологий механики и оптики по специальности «прикладная математика».
Биограф Александра Башлачева. Лауреат Всероссийского драматургического конкурса «Действующие лица», Международного конкурса драматургии «ЛитоДрама», Царскосельской художественной премии. Автор книги рассказов и пьес «Шепот забытых букв».
скачать dle 12.1