Климентина Панкратьева. КОНОКРАДЫ

Редактор: Анна Харланова


(рассказы)



КОНОКРАДЫ

Пятого мая, утром Великой субботы, Ксюша украла лошадь. А было так.
Ксюше предстояла важная миссия: впервые в роли хозяйки самой испечь куличи. Пора было смириться, что вот, ей уже 23, и две недели к ней применимо солидное слово «жена». Будем честны, больше ничего солидного в Ксении Сергеевне не было. Невысокая, легонькая и прыгучая, русый хвостик, вздернутый нос. Чего уж тут важничать. Сразу после свадьбы Ксюша переехала к мужу в уютный городок на Урале, где они впервые стали жить вместе. Ксюше нравилось все: ее новый статус, муж и квартира. Все, кроме погоды. Казалось бы, в день ее приезда здесь началось настоящее лето. Наперегонки цвели тюльпаны и ландыши, одуванчики лежали сплошным ковром. Даже на третий этаж через открытые окна долетал запах сирени. И вдруг – бац! Резкое похолодание! И по лужам плывут лепестки яблонь и снежные хлопья. Снег лежит поверх цветов. Туфельки снова в зимней спячке, а теплая куртка и ботинки подняты по тревоге. Как ни противно выходить  под мелкий пакостный снегодождь, но продукты сами себя не купят. Пришлось отправиться на добычу. 
Несмотря на тяжелые сумки, Ксюша возвращалась из магазина слегка вприпрыжку. Всему виной был вчерашний концерт казачьего хора. В качестве послевкусия теперь в Ксюшиной голове пятнадцать бородатых мужиков без устали пели «Любо, братцы, любо!». Хорошо пели, с душой. 
Эскадрон как раз отправлялся в новый поход, когда в чужом палисаднике на пеньке Ксюша приметила лошадь. Словно Кафка лошадиного мира, она опустила голову, тяжелую от намокшего синтепона и горьких мыслей. Снег засыпал поникшую спинку. Видно, ребенок вырос, и кобылку отправили служить украшением наравне с цветами из пластиковых бутылок. Не в силах пережить предательства, она покорилась и ничего больше от жизни не ждала.
Сколько слез пролила маленькая Ксюша над зайкой, которого бросила хозяйка. Как рвалась кутать и кормить морковкой! Отказывалась есть, пока зайчик где-то мокнет под дождем. Требовала немедленно отыскать страдальца. Она так переживала за ушастого, что папа предлагал запретить стихотворение и не травмировать ребенка. Но мама читала. И они вместе жалели зайку. Потому что, уверяла мама, состраданию, как и всему на свете, учатся постепенно. Кто не умеет жалеть придуманного зайку, однажды бросит настоящую собаку, а после прогонит родителей, чтобы не травмировать психику их старостью и немощью.
И вот зайка явился на Ксюшином пути, правда, в лошадином обличье. Судьба предлагала закрыть гештальт на пороге новой жизни. И кто бы устоял? Печальные глаза, персиковая шерстка вся в грязи и мусор в рыжей гриве. «Деточка, все мы немножко лошади, каждый из нас по-своему лошадь!» – выскочил Маяковский, но казаки быстро оттерли наглеца плечами и рявкнули: «Розпрягайте, хлопцы, коней!». Даже их суровые сердца дрогнули в этот момент.
Песня придала решимости. Ксюша огляделась в поисках прохожих. Дальше – дело техники. Прищур на окна. Кто знает, что там, за шторками в цветочек? Тепловизоры? Снайперы? Подражая предкам-пластунам, подобраться к палисаднику. По-молодецки перемахнуть заборчик. Кувырок через плечо. Схватить лошадь. Пригнуться, пережидая возможный огонь охраны. Бежать!
Без разницы, есть ли погоня. Не оглядываться, бежать! И делать вид, что серьезная женщина несет покупки к праздничному столу, а не краденую лошадь. Вот маскировка высшего уровня!
«Ойся, ты ойся, ничего не бойся!», – подбадривали казаченьки и звенели шпорами.
«Я конокрад, – пришло осознание, – я конокрад, нужно уходить к своим в табор». 
Но в табор Ксюша не ушла, а ворвалась в квартиру и захлопнула дверь. Известно, мой дом – моя крепость. На случай осады здесь много продуктов, лекарств и книг. Можно отстреливаться подушками и лить с крепостных стен горячее молоко. А мирных жителей эвакуировать в шкаф!
Лохматый мирный житель таращился из пакета. 
«Не боись, отобьемся! – заверила Ксюша. – Как тебя зовут?». «Не для меня придет весна!» – грустили казаки, заслышав про осаду. «Весна к нам всем не торопится, – подумала Ксюша, – снежит вон, как в ноябре. Весна. Вёсны… Точно, Васёна тебя зовут! Василиса, значит». 
Такие дела. Слава богу, что муж был на работе. Он серьезный человек и не терпит глупостей. Он бы сразу отправил Васёну на помойку. Паша – это вообще отдельное явление природы. Строитель, старше жены на 10 лет. Паша – он как дуб, корнями держит Землю. Он как Эльбрус, суровый и надежный. Полки к стене прибивает ладонью и вечно сшибает люстру головой. О его работе Ксюша знает мало, поэтому представляет, что он носит туда-сюда бетонные блоки на плечах. И головой, наверно, стукается о стрелу крана. И чешет потом затылок. Паша молчалив. Скажешь что-нибудь и прямо видишь, как пылит гонец с посланием по дороге. В штабе начальство читает письмо, думает. Глобус покрутит или возьмется за счеты. Потом отправляет гонца обратно. Скачет-поскачет гонец, доставит ответ, и вот тогда муж разлепит губы и скажет «угу» или «нет».
И такой человек привел в дом боевую подругу, будущую мать его детей, а она что? Умыкнула клячу и намывает ее в тазике шампунем. И костерит себя при этом и в хвост и в гриву: «Ты же взрослая женщина! Кто в твоем возрасте одушевляет игрушки? Кто ворует из чужих палисадников? Что за стыдобище? И вообще завтра Пасха, а ты грешишь. Ведь воровство – это грех! Хотя, кто знает, вдруг в небесной канцелярии это засчитают за спасение погибавшего?».
Казаки ответа не знали и просто переминались с ноги на ногу. Некоторые тихонько присвистывали. Бабьи домыслы их не интересовали. 
Чистая и счастливая, Васёна устроилась на кухонном подоконнике, а Ксюша взялась, наконец, за тесто. Она кружила по кухне в странной смеси лезгинки и полонеза как истинный мастер фланкировки ложками. Полцарства за масло! И сахару, сахару побольше! Дрожжи-дрожжи! Жжжих! – щедрой рукой сеятеля, больше дрожжей! Лошадка молчаливо одобряла. Сахар так особенно.
Так время перевалило за полдень. Подсыхала Васёна, гулял по Дону молодой казак, а у Ксюши наступал опасный момент, когда даже самые хрупкие и нежные девушки превращаются в дикарок. Они безжалостно доводят до кипения, гасят уксусом, растирают добела и поджаривают до корочки. И не морщатся. Не стой под стрелой и не лезь к женщине у плиты – это каждый знает, кто не дурак. Тесто не просто «подошло», оно игнорировало все границы и берега и расширялось, как Вселенная у Хаббла в окулярах. Куличи слаженными группами отправлялись в духовку, а на выходе каждый получал белую папаху и вставал в парадный строй. 
Скоро выпечкой покрылись столы, шкафы и подоконник, куличи разбрелись по комнатам, пропитывая дом ванилью. От жара печки запотели окна. Запотел и Ксюшин лоб. Довольная Васёна раздувала ноздри. Еще утром Ксюша переживала за недобор куличей и собственную нерадивость. Теперь ей грозило предстать хозяйкой безудержной и неадекватной с начисто снесенным стоп-сигналом. Объяснить такое количество куличей в доме будет действительно сложно. А еще лошадь. Не дай ей бог попасться мужу на глаза. 
– Это ж сколько их получается? Четыре в духовке, три на подоконнике, еще на столах раз, два… 
– Маруся раз-два-три! – грянул хор, и грохнули каблуки.
– Вот жеребцы стоялые, нашли, где плясать! Шли бы вон к мужу в голову. Он этой головой кирпичи, как буханки, крошил, ему все равно. 
И тут, словно отклик на воспоминание, скрипучий пол прогнулся, звенькнули бокалы, опасливо перестал капать кран, и холодильник умерил свой рык. Словом, Паша вернулся с работы на час раньше.
Ксюша заметалась. Куда деть Васёну? Под одежду? В холодильник? Но прятаться было поздно. Судьба неумолимо надвигалась и шмыгала простуженным носом. Возможно, принюхивалась к ароматам сдобы. Оставалось лишь вытянуться во фрунт и закрыть Василису широкой дружеской спиной. Васёна прижалась мордочкой к хозяйке. Что если сейчас ее снова выставят в ледяную одинокую ночь?
Паша оглядел кухню, заваленную куличами, как дворец Мидаса золотом, и задумчиво выдал: «Нужны гости». Идея, безусловно, здравая, не справляешь сам – зови на помощь. Ксюша торопливо закивала головой. Всякий бы сказал, взглянув на нее: вот человек, чья совесть чиста. Ни один взяточник не вылепит более честного и неподкупного личика. Но Пашу это не обмануло.
– Там что? – он указал за спину благоверной. И шепотом Ксюша призналась мужниным пушистым тапкам сорок шестого размера: «Лошадь». Но продолжала закрывать собой Васёну. «Васёна, раз-два-три, кобылка – рыжая дивчина!». Тогда Паша воспользовался ростом и просто перегнулся через жену. Так Василиса была рассекречена.
– Спасла?
– Ага. Просто она такая несчастная на пеньке сидела, а там снег с дождем и вообще. А игрушка ведь хорошая. И качество. Качество знаешь, какое хорошее? Я такого качества почти и не видела. И сшита очень! Зачем выбросили? Я потом отдам кому-нибудь.
– Видел, – кивнул Паша и ушел мыть руки. 
За ужином Ксюша держала ушки на макушке, но муж никак не комментировал превращение кухни в конюшню и склад куличей. Вечер свистнул над ухом быстрей турецкой сабли. Паша ушел отдыхать. А Ксюша драила кухню. Уничтожив следы кулинарного сражения, она подошла к окну. Небо очистилось. Снег растаял, и сирень сушила кудряшки на ветру. Под окном плыли строем белые папахи. Это казаки уходили из города в закат к новым битвам и песням. Каждый вел в поводу верного коня. Казаки знают толк в конях. В другой руке каждый нес по куличу. В куличах казаки тоже знают толк, уж это верно. В голове наконец стало тихо-тихо. 
Ксюша забрала с подоконника полотенце, чтобы отнести на сушилку. Порядок должен быт Стоп. А где Васёна? Ксюша оглядела кухню. Заглянула за холодильник, на шкаф. Нет как нет, пропала лошадь! Свели со двора животину! Караул, люди добрые! Неужто Паша все-таки выгнал ее? И теперь она лежит где-то в мусорном мешке? Может, хотя бы ушла с казаками? Да нет, сама бы не сбежала, она уже привязалась к новой хозяйке. Ксюша обследовала ванную, заглянула в комнату. Посреди стола красовалось блюдо с куличом и пасхальными яйцами, все сияло чистотой. Не было Василисы. Ушла в неведомые лошадиные дали. Рыжая улыбчивая морда, огоньки в глазах. Грустным станет праздник без тебя.
С горя Ксюша отправилась спать. Даже всхлипнула разок, чего скрывать. В спальне ее суровый двухметровый муж хмурился во сне. И обнимал волосатыми лапищами игрушечную лошадку. Васёна счастливо тыкалась мордой в богатырское плечо. Так и выяснилось, кто в доме главный конокрад. 



ОГНЕННАЯ ПОТЕХА

Вернувшись с обеденного перерыва, я сразу понял, что дело труба. Коллеги уже собрались и смотрели на меня выжидательно. Интеллигентный Пал Палыч щипал бороденку и перхал тощим горлом. «Сегодня ты, а завтра я», − слышалось в его кашле.
Из угла высовывалась крысиная мордочка Лидии, женщины пожилой, но так отчаянно молодящейся, что рыжие кудряшки вставали дыбом. Будучи существом бесполезным, она имела дачу по соседству с начальницей, охотно делилась рассадой, а однажды вырезала из шины ах, какого лебедя. Фотографии жуткой птицы были насильственно показаны всему департаменту. Дважды.
Наперерез мне двинулась неумолимая, как цунами, Марина. Марына, как сама она представлялась. Покачивая вразнобой черной гривой и необъятным крупом и слегка буксуя на поворотах, Марыночка нависла над угнетенным мной и сообщила:
− Сероженька, Галина Петровна прыглашает, зайдите.
Все, конечно, знали, что такое «приглашает». Когда «приглашает», а не «вызывает», очередной бедолага вываливается из кабинета с красными ушами и разбитым сердцем.
Нежно и мелодично прозвенела моя карьера, скатываясь по мраморным ступеням. А я пошел в кабинет. Сел на низенький диванчик, повинуясь начальственному кивку. Галина возвышалась надо мной, словно секретарь Страшного суда. Она долго сокрушенно качала головой, но от рожденья туповатый я так и не смог осознать вину и должным образом раскаяться.
− Ну вот, − наконец сообщила она. Я сделал вежливое лицо. − Шеф недоволен. Этот акт составлять было не нужно. Тендер должен выиграть Котов.
− Так вы ж мне велели!
− Знаю-знаю. Но я начальник, я не могу быть виноватой. Значит, виноватым будешь ты.
− И что теперь делать?
− Ну что тут сделаешь.  Можешь подписать вот это, − она протянула бумаги, − и скрыться с глаз моих на неделю без содержания. Или уволим по статье. Что тебе лучше?
Она расцвела улыбкой, будто только что отменила крепостное право. Хотя большего рабовладельца еще поискать. Я всматривался в документы, подмечая, что все подписи, кроме моей, уже собраны.
− Котову отдать такой заказ? − ахнул я, но говорить старался тихо − знал, что Марына прядает ушами за дверью. − Да он же все испортит! Засыплет город щебенкой и скажет, что это соответствует проекту! Он реставратор, как я балерина!
Галина одобрительно разглядывала меня. Примерялась, с какого бока лучше откусить.
− Не надо спорить со мной. Я по гороскопу лев. Поэтому не надо. Девочки в кадрах уже в курсе. А ты по гороскопу кто?
− Дракон.
− Ну вот, ну вот.
Я представил, как в кабинете появляются кудрявые мужички в тогах и сандалиях, чтобы отнести (нет, отнесть!) меня домой на боевом щите. Как они торжественно транспортируют мою помятую тушку по холлам и коридорам, и клерки салютуют отчетами. Молчать я, понятно, не буду. Затяну удалую казачью песню. Ребята вынесут меня на улицу и сгрузят у крыльца. Потому что сверхурочные, а они не нанимались.
В общем, я все подписал. Галина сыто порыкивала над бумагами, а я сбежал на свободу без содержания.
Поболтавшись немного в потоках питерского дождя, я адсорбировался в пабе, где и просидел до сумерек. Столик уже слегка поворачивался вокруг оси, как на сеансе спиритизма. Не худо бы вызвать прадедушку-полковника и спросить, как жить дальше. Предки всегда это знают лучше нас.
В паб тем временем зашли одинаковые рабочие в  серых комбинезонах и касках. Двое деловито сняли дверь с петель и унесли. Один, легко перекрикивая музыку, сообщил, что просит всех покинуть помещение, согласно постановлению… номер… пункту…
Я не стал ждать. Забирают имущество за долги, что тут интересного?
Снаружи меня окатило запахом моря и арбузов. В воздухе висела мелкая морось, огни фонарей, окон, машин, рекламы отражались в каждой капельке, лужах и стеклах, рассыпались и дрожали. Город стоял у подножья гигантской кузницы, и невидимый за тучами мастер все бил и бил по наковальне, осыпая улицы искрами. Никогда Петербург не был для меня тусклым и серым. Никогда. Теперь Котов изуродует его. Разрушит и опошлит все, до чего дотянется грязными лапами.
С такими печалями я шагал по набережной и увидел его издалека. Сначала как размытое пятно, прилипшее к ограждению со стороны реки. Потом пятно оформилось в долговязую фигуру и шмякнулось мне под ноги.
Оказалось, подросток лет шестнадцати. Круглое лицо облепили черные волосы, белая рубашка с закатанными рукавами стала как вторая кожа,  с потемневших джинсов бежала вода. Я не смог пройти мимо.
− Ты с ума сошел? Куда полез? Жить надоело? Не утонешь, так пневмонию схватишь! Бегом домой  греться.
Но парень не думал подниматься, а лишь продолжал таращиться на меня. В шоке, наверное.
− Где ты живешь, далеко?
Я присел рядом и слегка встряхнул его. Он пожал плечами.
− А зовут тебя как?
− Не знаю.
Документов он при себе не имел, родных, друзей или соседей не помнил, где живет и чем занимается, не представлял.  Помнил, как кинулся в воду за лодкой с людьми. Итого: тут у нас дезориентированный малолетний обормот с амнезией. И он видит во мне божество, которое решит все проблемы. Чудненько. Лучше этот день и не мог закончиться.
− Поднимайся, пойдем, − велел я, хотя понятия не имел, куда его девать, чтобы сдать с рук на руки и с чистой совестью отправиться спать. В полицию? Врачам? Или сначала  высушить это чучело, пока,  и правда, не схватил пневмонию?
Мы перешли дорогу (обормот шарахался от машин, пришлось тянуть за руку), свернули на проспект и оказались в  праздничной толпе. Громыхала музыка, люди горланили, большие компании собирались вокруг  музыкантов,летали разноцветные мыльные пузыри.
Точно. Только я мог забыть о трехсотлетии любимого города. Волшебная ночь, когда с треском ломаются подтаявшие столетия. Отличный подарок я преподнес ему в виде Котова.
Мы прорывались сквозь толпу, я, сам не зная, куда, уверенно тащил найденыша за собой. И тут снова увидел их – рабочих в комбинезонах и касках. Один пилил дерево, второй деловито отрывал от земли витую скамейку. Другие волокли в грузовик чугунную ограду.Интересно, их и ночью заставляют работать?
Найденыш послушно шагал следом, трясся и восторженно оглядывался. Но стоило нам свернуть в боковую улочку, он задергал меня за рукав, впервые произнеся связную  фразу:
− Пожалуйста, давай зайдем сюда? Давай зайдем, дядька? Ревель! Там так красиво, так хорошо, зайдем!
− Какой я тебе дядька? – фыркнул я. Но согласился, что идея  неплоха. Кафе «Старый Ревель»  манило уютными огоньками и запахом кофе. 
Внутри стояли всего три мощных деревянных стола, мы оказались единственными  гостями. Стены были завешаны рыбацкими сетями, на столах громоздились корабельные фонари. Дощатый пол скрипел, как палуба. Для вызова официанта над барной стойкой висела рында, что привело обормота в полный восторг. 
На зов явился бородатый боцман в морской форме и берете с помпоном. Он живо усадил нас у печки и организовал охотничьи колбаски, горячий сбитень и пирог с клюквой, а сам ушел на кухню, где сейчас же запел про «свистать всех наверх» и «море слабого не любит».  Найденыш впал в совершенную эйфорию, от его высыхающей одежды валил пар, лицо теряло зеленоватую бледность и наливалось краской. Он уплетал ужин, повторяя на разные лады: «Ревель, Старый Ревель, я в Ревеле».  Признаться, я тоже повеселел. Так здорово было сидеть в маленьком кубрике,  греться у живого огня и смотреть, как оттаивает спасенный (уже казалось, что мной спасенный) найденыш. 
− Дядька, а ты почему не ешь? – спросил он.
− Вот опять. Ну, какой я тебе дядька? Сергей меня зовут, понял?
− Серж, − он понимающе кивнул, − у меня был однажды друг по имени Серж. 
− О, и кем же он был?
− Адмиралом.
− Ничего себе у тебя друзья. И где он сейчас?
Я притих, боясь спугнуть проблеск памяти.
− Не знаю. Надеюсь, что где-то он все еще есть. Я Михайлов.
Я даже не сразу понял, о чем он.
− Что Михайлов?
− Это я. Меня так звали. Зовут.
Ответить я не успел: раздался страшный треск. Стеклянная стена кафе зарябила черными трещинами и осыпалась. Мы выскочили наружу. Боцман за нашими спинами остался невозмутимо убирать тарелки.
На улице было безлюдно. Нас встретила гулкая тишина, исполненная  нервной дрожью. Надвигалось что-то неумолимое и равнодушное.
Белесое пятно показалось в начале улицы, стало расти, приближаясь. Земля вибрировала. Мы машинально отступили назад. Целая армия серых рабочих двигалась на нас. Они всё прибывали, печатая шаг, появляясь из переулков и тупиков, выходя из домов и магазинов. Они шагали по крышам и спускались по водостокам, заполняли балконы и козырьки. Нас захлестнуло и понесло людским течением, я заметил, как обормот вскинул руки к лицу, и его утащила серая волна. Сам я уцепился за фонарь, потому остался на месте.
Когда поток комбинезонов схлынул, часть рабочих задержалась на этой улице. Они принялись деловито и молча разбирать город: выкручивать  лампочки из фонарей, сматывать обесточенные провода, снимать вывески и номера домов, разбирать ограды и с грохотом забрасывать в грузовик.
Какое-то хозяйственное безумие творилось вокруг. Но меня волновало другое. По центру мегаполиса блуждал потерянный подросток, который боялся машин и не помнил себя. Я торопливо шагал по проспекту, выискивая его в толпе. Между людьми сновали все те же серые рабочие. Трудились они на редкость споро, и я шел по резко изменившемуся Невскому – без рекламных щитов и дорожных знаков, без столиков уличных кафе. На перекрестке трое серых разбирали светофор. Машины сигналили, не переставая, играла музыка, гуляющий народ использовал всевозможные дуделки и трещотки, шум стоял просто невообразимый.
Но стоило пройти под аркой и ступить на Дворцовую площадь, звуки стихли. Словно тяжелая дверь за спиной отгородила меня от мира. Света луны над тихой и сумрачной площадью хватило, чтобы разглядеть две замершие друг напротив друга фигуры. Одна, долговязая и нескладная, была мне уже хорошо знакома. Я подошел. Шаги отозвались гулким эхом. Вторым оказался коренастый плотный человечек с круглым лицом, похожим на кошачью морду.
− Я еще раз сообщаю, − чеканил  он, − у каждого города есть определенный срок службы, все прописано в технических характеристиках. Ваш был рассчитан на 300 лет. По плану  Петербург, инвентарный номер 1703-с18, будет демонтирован и передан на временное хранение в запаснике. Когда подойдет очередь и появятся средства, выставим на новом месте.
Он угрожающе надвигался на Михайлова, но тот не шевелился. Стоял, сжав кулачищи, скрежетал зубами.
− Я здесь хозяин. Отойди.
Кто бы мог подумать, что этот перепуганный парнишка способен приказывать так властно. Не только его противник, но и сам я машинально сделал пару шагов назад.
− Юридически нет, − человек-кот быстро вернул себе уверенность. − Создатель, хранитель – да, пожалуйста, но не собственник, нет.
На его громкий свист строем пришли серые, начали выкорчевывать камни из брусчатки и складывать их в ящики. Я потянул обормота за рукав. От человека-кота веяло угрозой, и почему-то я был уверен в его победе.
− А я? – вскрикнул найденыш, сбрасывая мою руку. − А я куда же?
Кот одним грациозным  прыжком перелетел на подоконник музейного окна на втором этаже. Заливаясь счастливым смехом, он принялся дирижировать рабочими.
А те вывели сотрудников из Генерального штаба. Люди шли молча, не сопротивляясь. На них накинули грубые полотнища, перевязали бечевкой. Свертки нагрузили на детские саночки и повезли вон с площади. Изморозь ползла по рукам от скрежета полозьев. Я проследил путь санок, пока они не скрылись из виду, обернулся и ахнул. Генерального штаба больше не было. Едва-едва угадывался призрачный контур стен, за которым маячила и глухо шумела толпа, а само здание было сложено, как конструктор, и рабочие укладывали его части в коробки. Каждую заклеивали скотчем, надписывали  инвентарный номер и увозили на санках.
Человек-кот, снова совершив чемпионский прыжок, водрузил на опустевшее место табличку «экспонат на реставрации».   
Мой подопечный тем временем бросился на рабочих. Он молотил их кулаками, пинал, швырялся камнями из ящиков. Вот только руки и ноги соскальзывали с комбинезонов. Камни со стуком отскакивали от тел, а когда перед ними материализовался кот, и вовсе бессильно попадали на землю.
− Вы препятствуете нашей законной деятельности. Постановление, лицензия, договор  −  у меня на руках все бумаги.
Я решительно вышел вперед. На языке бюрократии мне тоже есть что сказать. Недаром в департаменте  спину гну.
− Предъявите, − потребовал я, − на слово вам никто не поверит.
Кот вытащил из воздуха красную с золотым тиснением папку. Я погрузился в изучение бумаг, которые … уже видел сегодня утром. Я перечитал каждую букву, обвел взглядом каждый чертеж, но подписи, печати, протоколы – все было на своих местах, никаких сомнений в подлинности и законности.  Найденыш таращил на меня совиные глаза.
− Вы Котов?
− Ну конечно, ну конечно, − кот пританцовывал на месте, − Изучайте, комар носа не подточит. А потом, уважаемый Серж, ваша подпись была решающей, а ведь вы человек чести. Не стали бы подписывать незаконный документ.
Я не знал, что стыд может быть физически ощутим, как голод или боль. Какими глазами теперь смотреть на Михайлова? Чем искупить свою вину? Ведь целый город…
− А долго, − я тянул время, − долго продлится реставрация?
− Здесь же все указано, − кот ткнул пальцем, − В течение 200 лет работы будут выполнены. Потом соберется комиссия, определит новое место. Опять на Земле, скорее всего. И все выставим  в лучшем виде.
Михайлов побрел прочь. В лунном свете его горестная фигура истончалась и блекла.
Ярость резанула меня! Я горстью швырнул бумаги в кошачью морду! Я готов был к схватке, к удару, даже хотел его. Я бы сам охотно врезал себе! Но Котов сокрушенно качал головой.
− Уж вам ли не знать, дорогуша: уничтожать копии бессмысленно. Сила документа в его оригинале. И, скажу по секрету, эта сила пострашней любой магии.
Я схватил ближайшего комбинезона за лямку:
− Тебе что, вообще не жалко город?
Глаза рабочего были пусты, словно там, в кабине его головы, горел свет, но никого не было.
− Мне все равно, − ответил он и ударил кувалдой.
По мостовой ударил, а показалось, что по моим ногам.
Мы проиграли. Я уходил не оглядываясь, потому что не хотел видеть, как статуи кутают в мешковину, а колонны пилят, как какую-нибудь колбасу. Я вообще не хотел ничего видеть.  
Михайлов нашелся у реки. Грозного величия как не бывало, передо мной снова стоял хрупкий подросток. Он разглядывал корабли, зашедшие в Неву для участия в праздничном параде. Я готовился оправдываться, отвечать на вопрос «Что ты наделал?», но этот обормот, улыбался! Нет, он восторженно сиял!
 − Как они сделаны?
− Кто?
− Корабли! Теперь все так делают? Какое водоизмещение? Из чего оснастка? Какие ядра бросают? А шпангоут почему не украшен? Сколько один такой стоит?
− Я не знаю. Не понимаю в них ничего. Корабли. Военные. Ядра давно не используют. Стоят дорого очень.
И тут он опять полез через ограду, ну что за беда!
− Сплаваю посмотрю поближе!
− Куда? Вода ледяная! Утонешь! Ты на него не взберешься. Тебя пристрелят вообще!
Только последнее его и остановило.
− Да, пробормотал он, выключаясь, − должен быть часовой по уставу. Он не разрешит  на борт.
− А то, что он будет стрелять, тебя не волнует?
− Не.
Он вытянул тощие руки, закатанные рукава повисли мешками. Был ли виноват свет луны, но мне показалось, что его тело просвечивает насквозь, позади проступали очертания корабля, а на черных кудрях появилась дорожка седины.
Невдалеке остановилась цистерна, рабочие раскрутили толстую гибкую трубу, ее конец опустили в Неву. Труба зачавкала, и уровень реки заметно понизился.
− Они разломают мой город, а я исчезну. Перестану существовать. Ты не знаешь, скоро начнется огненная потеха? Хочу еще раз увидеть.  
− Он же не будет разрушать город, может, отреставрируют, станет лучше прежнего.
Самому было противно слушать свое козлиное мемеканье. Но что я мог  сказать? Что я полнейший кретин и трус и черкнул подпись, лишь бы не уволили? Испугавшись сердитой начальницы? Мне не нужно было сидеть в окопе, идти под пули, лезть на крепостные стены и махать саблей. Меня не просили строить корабли голодным и с кровавыми мозолями. Единственное, что я должен был, – не подписывать бумаги, которые навредят городу. Отдадут на растерзание самому паршивому реставратору в мире. И я даже этого не осилил.
Михайлов, кажется, все понял, потому что сказал примирительно:
− Ты не виноват. Не ты, другой подписал бы.
Но подписал-то ведь я! Какое мне дело до «другого»? Отмотать время на полсуток назад, я взял бы эти проклятые оригиналы и… Оригиналы!
− Стой здесь! – велел я. − Обещаю, город будет в порядке. Мы еще такие корабли забабахаем, что никому не снились! Никуда не уходи, не вздумай лезть в воду!
Впрочем, воды-то уже не осталось, корабли опустились на высохшее дно, а цистерна, плюхая раздувшимися боками, покатила вдоль набережной.
Я бежал, как никогда в жизни не бегал. Мимо пыльного пятна на земле, как от старой мебели. Раньше здесь стоял Исаакий, теперь части его купола толкали в чехол из мешковины.
Мимо разобранных машин и светофоров. Опустевших постаментов. Мимо очереди горожан, что терпеливо ждали, когда их упакуют и отправят на длительное хранение.  Мимо  провалов в земле, где раньше были станции метро, а теперь стояли таблички «экспонат на реставрации». Находилось немало тех, кто ничего не замечал и веселился. Они преграждали путь, и я продирался сквозь людей. Серые елозили на коленях, смывая мыльными щетками дорожную разметку. Уже половины зданий на Невском не хватало, уже канал Грибоедова был осушен, и в Фонтанке воды убавилось на треть, и цистерны жадно булькали на ее берегах.
Наконец, я свернул в переулок, к которому стремился. Родной департамент, к счастью, никуда не исчез. Остановился перевести дух. И вдруг из переулка на меня вылетела, грохоча копытами, вороная лошадь. Поначалу я даже не понял, чьи зубы несутся на меня с такой скоростью, успел зажмуриться и позвать про себя: «Помогите! Хоть кто-нибудь!».
Удара не случилось, я услышал громкое ржанье и открыл глаза. Четверо крепких ребят, тех самых, что в моей фантазии несли меня на щите, удерживали жуткую животину. Едва не оставляли пятками борозды в асфальте. Я попятился, но лошадь притихла, глянула на своих захватчиков слева, справа  и послушно потрусила, кокетливо помахивая то хвостом, то гривой. Кобылицу провели мимо меня, вжавшегося в стену.
− Спасибо! – крикнул я спасителям и взлетел по ступеням.
Дорогу мне преградил… козел. Он вроде бы и наклонял голову, демонстрируя готовность к бою, но как-то неуверенно. Косил глазом из-под нахмуренной брови, топтался. Тихонько перхал горлом.  Знакомо так. Ну, с этим-то я знал, что делать!
− Пал Палыч! – начал я вкрадчиво. – Ну как же так, Пал Палыч? Ведь вы – интеллигентнейший человек! – я помахал для убедительности щепотью перед его носом. − Неужели дворянская кровь остыла? Во что превратили вас взяточники и хапуги? Средняя зарплата дороже совести?
Это было совсем просто. Козел пустил слезу и прикинулся мертвым. Он и раньше  так делал в сложных ситуациях. А что? Вполне рабочий метод.
В вестибюле горел свет, охранник куда-то запропастился, а на его столе восседала огромная кудрявая крыса. В зубах она держала ключ. Крыса убедилась, что я вижу ее, глумливо сделала бровями вверх-вниз и перекусила ключ пополам. Добротный металлический ключ. Получилось наглядно.
Неловко признаваться, но я привык к своим конечностям и совсем не хотел, чтобы крысильда уполовинила мне руку. Поэтому торопливо закивал и отступил к двери. Но там, за дверью, меня ждал погибающий город. Что если я опоздал, и от него осталось лишь пыльное пятно на Земле?
Я подхватил с пола огнетушитель и направил струю пены на Лидию (трудно  не узнать коллегу). Крысу снесло в угол, но справиться с ней было не так просто. Цокая металлическими когтями, разъяренная тварь двинулась на меня, демонстрируя жуткие зубы. Я спрятался за старинным зеркалом, выглянул, следя за приближением врага. И не сдержался, хихикнул. Ну, правда, она выглядела угрожающе, но так нелепо! Шерсть слиплась, косметика размазалась по морде, половина кудряшек развинтилась, а другие стояли дыбом.
− Ну и чучело! – крикнул я. Вообще-то папа меня воспитывал иначе и не одобрил бы такое поведение. Но ситуация случилась экстремальной.
Крыса перевела взгляд на зеркало и с воем кинулась в дамскую комнату.
Ждать, пока она наведет марафет, было недосуг, я ринулся на второй этаж в кабинет начальницы. Там на галинином столе развалилась львица. Она лениво помахивала хвостом.
− Ой, − не очень остроумно брякнул я.
− По какому вопросу? – мурлыкнула львица и картинно выпустила алые когти.
− Да я это… Я просто поработать хотел. Ага. Отчет закончить. А то не успел, вот и… Можно?
− Ну, поработайте, пор-р-работайте.
− Можно идти?
− Идите.
Я тихонечко затворил дверь. Пронесло, ура! Теперь придется и правда сесть за отчет. Сделать вид, что вкалываю изо всех сил. Это запросто, это я завсегда. «А как же обещание?», −  шепнул кто-то грустный в голове.
Но ведь я пытался, честно пытался спасти город. И обормота. И жителей. Но обстоятельства сильнее меня. Уж я ли не старался? Но кто мог знать, что Галина так задерживается на работе? Против нее не попрешь. Она вон, львица. И по гороскопу и так. А я кто? А я…
Я сжал кулаки. Сконцентрировал в точке на лбу весь страх и отчаяние, и любовь, и все, что было во мне тогда. Переломил самую суть, данную мне от рождения. И возвел на руинах новую.
Я вышиб дверь одним ударом хвоста. Хвост хороший получился – сильный, с гребнем. Львица подпрыгнула и зашипела. Я не хотел начальнице вреда. Просто дыхнул пламенем в сейф, где хранились документы Котова, и не стал задерживать, когда Галина, жалобно мяфкнув, припустила к выходу. Ты, конечно, львица, да ведь я дракон!
Трижды пришлось дышать огнем, чтобы сейф превратился в оплавленный комок металла. Вы знали, что драконье пламя куда горячей обычного? Документы потеряли силу, перестав существовать. Такова уж бюрократическая магия.
С подоконника я стартовал в ночное небо. Воздух пах морем и арбузами. Мелкая морось приятно холодила шкуру. В пузе клокотал вулкан: то ли огонь, то ли ярость и восторг победы. На эту гнусную работу не вернусь. Создам свою большую компанию и буду заниматься настоящим делом!
Привыкнув немного к полету, я поднялся выше и сделал несколько кругов над городом. Над куполом Исаакия. Над Генеральным штабом и Дворцовой. У драконов, оказалось, отличное зрение. Я видел отражение своего могучего тела в Неве и угловатую фигурку, что махала мне у ограды набережной.
Я заулыбался во всю пасть: «Будет тебе огненная потеха, как заказывал!». Выдохнул полосу красного пламени, и следом грохнул праздничный салют. Огненные вспышки, завитки, всполохи отражались в каплях и витринах. Спасенный город гремел и сверкал − праздновал новое рождение.



МОЙ БЛИЗКИЙ      

Я честно терпел. Стискивал зубы, пил чай с ромашкой и гладил кота. Медитировал. Бегал по стенам и потолку. Разбил чайник. Искал оправданий. 
А новый сосед сверху все бил и бил сваи. Нет, я ничего не утверждаю. Возможно, просто заколачивал очень большие гвозди. Или прыгал с дивана в чугунных ботинках. Ну и ладно. Если он водолаз или прыгун в длину, ему необходимы постоянные тренировки. Или, скажем, приехал человек с севера, где все дома стоят на сваях. И вот теперь мается, бедняга, тоскует. И колотит самодельные сваи в городской квартире. Сосед почти не спал. Всего три часа в сутки слышался его храп, а после снова удары сотрясали стены, подскакивала на столе уцелевшая крышка чайника. 
На третий день по стенам весело заструилась вода. Пришлось доставать сапоги с голенищами до пояса. Правда, они не помогли, потому что кот Сенька (пять килограммов растревоженных нервов) спрятался в один, так, что и кончика хвоста не было видно,  и наотрез отказался вылезать. Я шлепал по лужам в носках, корветом бороздил квартиру, и рубашка парусила за спиной от крепкого встречного сквозняка. Как шлюпки, я сбрасывал на воду тазы и тряпки, и все больше склонялся к версии о водолазе в чугунных ботинках. 
Потом пропал свет. Проводка искрила и нехорошо просвечивала сквозь стены. Сенька не показывался. Жив ли он там вообще? Удары не стихали. И я позвонил в полицию. Позвонил бы и раньше, но сосед спал, не хотелось его будить. Да и не дело это, когда полиция приходит на рассвете, не нужно. 
– Вас не убивают? − заботливо спросила диспетчер.
Я успокоил, что все в порядке. Почти.
– Хорошо. А то я хотела отпроситься сегодня пораньше.
Голос звучал устало.
Через час зашел участковый. Не прибыл, не явился, а именно зашел, как заходят в гости к старому другу, без звонка и неловкости. Он участливо слушал меня, сокрушался. От ударов сверху вздрагивал. 
– Очень я не люблю всего этого, − пожаловался он, − агрессию, негатив. А котика вашего можно погладить? 
Вопрос удивил меня, но мало ли. Вдруг им пришло распоряжение сверху гладить всех подозрительных котиков на предмет ношения оружия? 
– Погладьте, − говорю, − Сенька, ты живой там? Вылезай с поднятыми лапами! 
– Ничего-ничего, я так. 
Участковый ласково погладил сапог и отбыл разбираться с соседом, а я остался ждать у открытой двери. Удары прекратились, хотя плечи по привычке вздрагивали. Приглушенные голоса наверху обменялись парой фраз, и участковый лихо промчался мимо вниз по перилам. Я благодарно помахал  вслед  тряпкой.
Восхитительная тишина установилась в квартире. Она так мягко окутывала меня, так кружила больную голову, что я бессильно прислонился к стене и задремал. А разбудил меня... 
– Галеев. У вас дверь не заперта. 
Горбоносый и чернокудрый юноша опасливо протягивал руку: 
– Помочь вам подняться? 
– Лучше садитесь рядом, − простонал я. 
Худой и неловкий, он совсем не походил на спортсмена, плетеные сандалии на ногах не имели ничего общего с чугунными ботинками, а прочный загар явно выдавал в нем южанина, значит, тоска по сваям тоже отменялась. 
Галеев извинялся. Сбивчиво, стыдливо, но очень-очень искренне, шмыгая шикарным носом и вскидывая руки к сердцу, которое оказалось беззаветно предано науке. Физике и астрономии, если быть точным. 
Он показал две гири для весов, большую и маленькую, но обе тяжеленные! 
– Я бросал их вместе и порознь с разной высоты и замерял время. 
Подброшенные им гирьки грянулись о паркет. Полетели щепки.
– Видели-видели? Они достигают пола одновременно, с постоянным ускорением! 
– Поразительно, – заверил я. – А ну еще! 
Он радостно подбросил гири еще несколько раз. По батарее застучали. 
– С этим понятно. А вода-то откуда? Вы их в воду, что ли, бросали?
Галеев поскучнел и принялся гладить и почесывать молчаливый сапог.
– Это не я, – признался он, – сосед надо мной берет работу на дом. Определяет объем предметов, погружая их в воду. Примитивно, но действенно. А тут попался большой заказ, пришлось строить бассейн.
Еще раз извинившись, Галеев заторопился уходить. По секрету он признался, что стащил у домоправительницы  ключ от чердака и теперь отправится на крышу наблюдать движение небесных светил. Мечта его жизни – открыть планету. Он уж и название приготовил – Алкеста.
– А почему Алкеста?
– Так звали мою сестру. Мы родились в один день и час, судьба отмерила ей всего десять минут жизни. Но ведь зачем-то они были нужны? Я назову планету в ее честь и буду верить, что за тьмой и пространством ждет меня родная душа.
Да, выражался он малость вычурно, но в целом был мне даже симпатичен. А что на этот счет думал безвестно канувший в сапог Сеня, осталось тайной.
Прощенный и сияющий, сосед так легко побежал вверх по лестнице, словно на сандалиях выросли крылышки. Но я вдруг вспомнил:
– Погодите, а что со светом? Почему он отключался?
– Это Коля из 56 квартиры, − Галеев опасно перегнулся через перила. − Он изучает электричество. Хочет из своего кабинета зажечь маяк на расстоянии, представляете?
А вот это вряд ли. Заброшенный маяк не подавал признаков жизни уже лет сто. Хотя маячный островок  совсем недалеко от берега, добираться туда через подводные скалы крайне опасно, а для постоянного смотрителя и вовсе нет места.  Все давно осыпалось ржавым прахом. Ничего у Коли не выйдет. А жаль.
Галеев не обманул, тишина настала умопомрачительная. Я спал изо всех сил, и свернувшись клубком, и развалившись не хуже Сеньки, спал, и  снилось, что струйки воды с потолка набирают силу, соединяются в небольшие водопады, мебель неспешно плывет по комнатам, а за окном шумит океан, над ним восходит масляно-желтая луна, и там, где раньше стоял супермаркет, по волнам шлепает хвост горбатого кита. Я кинулся спасать Сеньку с его сапогом и проснулся. 
Почти стемнело. Стены подсохли, соседи притихли в своих норках, и уличного шума не было слышно за открытым окном. Я снова позвонил в полицию. А потом настрогал бутербродов, взял термос с ромашковым чаем и сапог и вышел из квартиры.
Мой добрый друг Галеев уже был на месте, возился с телескопом, как с любимой кошкой (ах, Сеня-Сеня!).  Чуть позже явился и участковый, молодцеватый и страшно довольный. Козырнул нам, потрепал сапог и ложный вызов оформлять не стал. Вместо этого он свесил ноги с крыши и уставился в морскую даль за городом. Алое солнце почти скрылось, но на его фоне еще виднелся сторожевик, курсирующий вдоль берега.  Я понимал, конечно, что это современный боевой корабль. Но очень ясно видел внутренним взором, как раскрасневшиеся гребцы на его бортах синхронно взмахивают веслами и поют о дальней дороге, хитрых богах и морских чудовищах. Седобородый штурман в хитоне лежит на сложенном парусе и сличает небесные рисунки с картой созвездий. А найдя несоответствие, грозит провинившимся небесам.
– Как хорошо, что вас не убили!
Я обернулся. Мне улыбалась круглолицая девушка в полицейской форме. Она сжимала в руках чашку чая размером с небольшое ведро.
– Разделяю вашу радость по этому поводу.
– А меня, видите, пораньше отпустили. Котик у вас замечательный.
Она коснулась туфелькой сенькиного убежища и упорхнула в другой конец крыши. Только сейчас я заметил, как много вокруг людей. На нашей крыше и на соседних. Продавцы окрестных магазинов, почтальоны, нянечки детского сада, лохматый дворник, собиравший во дворе космический корабль из старых труб. И вот что удивительно: все  угощались моими бутербродами и чаем, крыша пропахла ромашками и колбасой. Как на всех хватало, ума не приложу! 
Около получаса при свете городских огней мы разговаривали и по очереди смотрели в телескоп под ревнивым присмотром  Галеева, который очень боялся, что кто-то раньше него заметит новую планету.
И вдруг резко потемнело.  Электричество исчезло разом во всем городе. 
– Смотрите-смотрите, начинается! – загомонила тьма десятком голосов. Только Галеев бурчал у телескопа:
– Отлично, без светового загрязнения я точно найду мою Алкесту.
Все мы, собравшиеся на крыше, придвинулись к самому краю, удерживая друг друга от падения и вглядываясь во мрак. Ветер стих, кровля тихонько вибрировала под ногами, в ушах звенело от напряжения. 
И наконец, там, за городскими кварталами и набережной на каменистом островке за серым от вековой пыли стеклом вспыхнула яркая звездочка, осыпала подножье маяка искрами и загорелась уверенно и спокойно. 
– Ура, получилось! – кричали мы. И я кричал тоже. Потому что страшно рад был, что гребцы и штурман не разобьются теперь о камни на своем легком кораблике и доплывут домой. Да, поначалу я сомневался, что все получится, но, в конце концов, что тут удивительного? Всё ведь так близко. Маяк и кабинет Коли, зажженная им искорка и небесное тело, которое вот-вот откроет Галеев, я и седой мореход.
Один за другим зажигались окна, люди праздновали не свою, но важную им победу. Я почувствовал на ноге тяжесть и посмотрел вниз. На ботинке сидел невозмутимый Сенька. Лопал украденную с бутерброда колбасу. Они тоже всегда были очень близки: Сенька и колбаса.



ВОЗДУХОПЛАВАТЕЛЬ

Жена Егора, Катюша, сообщила, что через восемь месяцев их станет трое. Нет, Егор, конечно, был очень рад. Он прыгал по комнате, кричал «ура!» и обнимал Катюшу – все как положено. Радость немного омрачали мысли, которые всплывали пузырьками в закипающей воде: «Новый год в тропиках встретить не получится», «Плакал игровой ноутбук», «Придется искать другое жилье».
Последнее соображение практичная Катюша сразу же подтвердила: с милым рай и в съемной квартире, а воспитывать ребенка  нужно в своем доме. Более того, она уже все продумала.В области действовала акция «Дом на родной земле». Условия просты: докажи, что твои предки жили на этой территории сто лет, и получи участок почти даром.
– Что нам делать с этой землей? – опешил Егор.
– Строить дом, естественно. Сажать дерево и воспитывать сына, – был ему логичный ответ.
И Егор покорился. Ясно, что Катюша уже мысленно развесила занавески в новом доме и высадила помидоры и георгины. Или что там еще сажают на грядках? Городской житель Егор этого не знал. Как строить дома и воспитывать сыновей, он тоже не имел представления. Взрослая жизнь летела на него, не применяя экстренного торможения. Тридцатилетний Егорка потерянно замер в свете фар.
На следующий день волей жены Егор был брошен к родителям разбирать семейный архив. Мама, конечно, обрадовалась, захлопотала у плиты  – накормить сыночка домашним, где он еще нормально поест? Она бы и внуков кормила с огромным удовольствием, да вот только нет внуков. А ведь пора бы уже. «Да будут, мам, будут тебе внуки», – отмахнулся Егор и сбежал из кухни. 
Отец почтительно водрузил на стол фотоальбом, и Егор принялся изучать семейное древо. Предки смотрели с фотографий сурово. «Когда будут дети, Егор? – молча вопрошали они. – Ты должен растить детей, Егор! Продолжать род. Тебя растили, чтобы ты растил их, Егор! Не второй подбородок, а детей! Детей, внуков, правнуков. Дома и георгины, Егор! Скорее, не то будет поздно». 
Один лишь предок поглядывал понимающе. Молодой казак с утонченными, но вполне мужественными чертами лица. Все его фотографии были сделаны, очевидно, в один день и в одном ателье. Вот он с двумя молодыми казачками, надпись на обороте подсказала «Савелий с сестрами». Вот Савелий с родителями, а вот в одиночестве, облокотился на декоративную колонну и смотрит отстраненно в объектив. «Перед отправкой на фронт». Прощаясь с братом и сыном, и не зная, суждено ли увидеться вновь, семья решила потратиться на памятные фотографии. Савелий был прапрадедом Егора, рожденным более ста лет назад на территории области. И пропуском Егора в новую семейно-фермерскую жизнь. Обнаружилось и свидетельство о рождении: «Мы, нижеподписавшiеся, священно-церковнослужители города Нижне-Уральска, Православнаго Александро-Невскаго собора, симъ свидѣльствуем, что въ метрической книгѣ поименнованнаго собора за 1894 годъ значится родившимся 24 сентября и крещеным Савелий Меркуловъ».
Егор переночевал в своей комнате, где все еще висели плакаты любимых групп, и диски со старыми играми пылились в шкафу. А утром отправился подавать документы на получение земли. Там и выяснилось, что для включения в программу ему не хватает одной, но самой важной бумажки. 
– Ничего у нас с тобой не получится, – сокрушенно сообщил Егор жене. – Нужна выписка из метрической книги. Если сейчас ее заказать в архиве, по почте придет через пару месяцев в лучшем случае. Программа к тому времени уже закончится, и не видать нам земли. «И слава богу». 
Катюша взглянула на него очень проницательно и утешила, что вовсе никакой проблемы нет. Нужно просто ехать в этот Нижне-Уральск, где родился прадед, и взять выписку лично. Егор затосковал. Он позвонил было маме, но она на удивление поддержала невестку: «Поезжай-поезжай, земля по такой цене на дороге не валяется. Я вам с огородом помогать буду, уже и семена смотрю».
Легко сказать «поезжай».  Куда поезжать-то? Не было на современной  карте города Нижне-Уральска. Верхне-Уральск, Средне-Уральск, Мало-Уральск – Уральски на любой вкус и цвет. Кроме нужного. Всемирная сеть сообщала, что город с таким именем прежде существовал. Более того, выяснилось, что Нижне-Уральск летучим голландцем возникал в разные годы то в одном, то в другом уголке страны. Был такой шахтерский городок на Донбассе, ныне заброшен, был в Хабаровском  крае, в республике Коми, в Узбекской ССР, но куда подевались они сейчас? И какой может быть Урал в Хабаровске и Узбекистане? Вспыхивал и гас город предков как метеор в ночном небе. 
Нашелся в сети и набор старинных открыток с видами города. «Раскопки поселения близ Нижне-Уральска по методу Джузеппе Фиорелли» (Что они там раскапывали?),  «Багрение осетров на Волге» (Причем здесь Волга?), «Сбор хлопка» (На Урале хлопок?). Одна открытка показалась Егору и вовсе странной. На ней была изображена крестьянская семья, собравшаяся в церковь: хмурый глава семейства, мальчики-близнецы и женщина, держащая за руку дочку. Ребенок как ребенок – лапти, сарафан, коса из-под платка. Только подошвы ее  лапоточков зависли сантиметрах в тридцати над землей. Выходило, что девочка левитировала, и никого это не удивляло. Наоборот, мать вроде дергала ее за руку: не балуйся, стой смирно. Ну да ладно, старинные фотографии несовершенны, сдвинулось что-то в кадре  вот и все.
В нужной губернии обнаружился только один призрачный Нижне-Уральск, ныне звавшийся Гурьевом. От Екатеринбурга часов пять пути.
В среду Егор сразу после работы погрузился в проходящий поезд и попросил проводницу разбудить на нужной станции.
– Гурьев нужен? – уточнила она.
– Д-да, Гурьев. Вообще-то Нижне-Уральск, но это ведь одно и то же?
– Да нет, что вы. Он дальше. Гурьев в 5 утра проезжаем, а Нижне-Уральск в 6.15. Я разбужу.
  Егор подошел к расписанию станций и убедился, что да, вот он Гурьев, а вот двумя строчками ниже вожделенный Нижне-Уральск. Что за петрушка с этими городами?
Проводница сдержала слово и в несусветную рань вытолкаласонного Егора из вагона:
– Скорей-скорей! Техническая стоянка пятьминут  всего.
Поезд пополз дальше, а Егор остался, осоловевший, на маленькой тихой станции. Сразу за рельсами открывалась степь, уходящая за горизонт. Облака быстро бежали по яркому небу. Сухо шуршала трава, и издалека доносился едва заметный запах дыма. Громко трещали кузнечики.
Егор повернулся к зданию вокзала. Хотя какой там вокзал. Двухэтажное лимонно-желтое, но уже облупившееся здание с дождевыми потеками. С двух сторон к нему прижимались деревянные пристройки. Окна одной были заколочены досками. Каменный забор, казалось, каждый год начинали красить новой краской, да так и бросали, не доделав. 
Что-то зашуршало над головой. Егор пригнулся от неожиданности. На столбе висел черный репродуктор-тарелка. Об отправлении поезда он объявлять не стал, а только тяжело вздохнул и стих. 
Дежурный по станции, похожий на моржа в берете, сурово посмотрел на Егора, когда тот бочком, еле волоча чемодан, протиснулся мимо него, промолчал.
Внутри здания было гулко и пусто, пахло краской. Билетерша что-то быстро вязала на спицах, да толстая дама в широкополой шляпе заставляла карапуза «стоять смирно и не вертеться». Ни щитов с информацией, ни стойки такси, ни карты города не наблюдалось. «Приехали» одним словом.
Егор нашел выход в город через другую тяжеленную и скрипучую дверь. В глаза ударило солнце. Проморгавшись немного, он понял, что стоит на привокзальной площади. Напротив вокзала располагалось казенное здание из красного кирпича, за ним виднелся купол церкви. Слева теснились одноэтажные домики, справа стояла водонапорная башня. По площади прохаживалась курица. То ли совершая утреннюю прогулку, то ли инспектируя работу дворника.
Перед казенным домом прилепились друг к другу три дощатых прилавка под общей вывеской «Толкучiй рынокъ». Прилавки пустовали, очевидно, торговцы и покупатели еще спали. 
Зеленью бог эту местность обидел, но возле самого вокзала рос дряхлый карагач. В его тени краснощекая баба продавала напитки в стеклянных кувшинах.
Она с интересом разглядывала Егора. 
– Потерялся, родимый? Не хвораешь? К дохтуру не надо тебе?
– Да вот, – Егор развел руками, растерявшись. – А гостиница у вас где?
– О-о-о, – протянула сочувственно баба и пронзительно свистнула. На зов притопал бородатый мужик. Он выслушал, что баба стрекотала ему на ухо, и направился к Егору. Тот попятился. Полиции вокруг не наблюдалось. Мужик легко сгреб чемодан и зашагал прочь.
– Эй! – пискнул Егор. 
– Айда-пошли! – прогудел мужик не оборачиваясь.
Он привел Егора к небольшой повозке, у которой рыжая лошадь задумчиво жевала сухие стебельки, забросил чемодан и мотнул головой: садись.
Егор взгромоздился на повозку и перевалился через край, так что ноги оказались выше головы. Мужик только дернул небритой щекой, а вот лошадь, ей-богу, закатила глаза и фыркнула на эту акробатику. «Сама такая», – подумал Егор, но озвучивать не стал. У лошади был хозяин, а Егора защитить некому.
– Да поехали, – буркнул мужик, и повозка медленно покатила вдоль площади.
– В гостиницу бы мне, – решил  прояснить ситуацию Егор.
– Были у нас протопоповские нумера. Погорели ночью. Уж думали, весь город займется, а ничо, бог миловал.
– А куда же мы?
– Не боись, к черту не доедем. Как тебя там?
– Егор.
– Василий, – кивнул мужик. – К дохтуру не надо тебе?
Сговорились они все что ли? Или с утра он настолько помято выглядит?
– Да не надо мне к дохту… к доктуру. В гостиницу надо.
– А, ну и ладушки, – обрадовался мужик. – Есть дом один. Хороший. Чтоб чего такого там ни-ни. Ребята живут, брат с сестрой Кузнецовы, папку с мамкой потеряли, теперь вдвоем живут. Будешь у них как у Христа за пазухой. А если вдруг к дохтуру надумаешь, так и он там неподалеку.
Так за разговором подъехали к калитке. Забор плетеный – одно название. Василий перегнулся, открыл щеколду. Мимо грядок и сараюшек прошли к дому с зеленой крышей и разноцветными ставнями. На крыше, как заячьи уши, почему-то торчали две трубы. Василий бухнул чемодан у крыльца. Поднялись. Егор ждал, что провожатый постучит в дверь, но тот зачем-то толкал его под локоть и показывал глазами вниз. Егор опустил взгляд. Перед ним был, очевидно, хозяин дома. Серьезный светловолосый мужичок лет тринадцати. Он сидел на платформе с большими колесами, колени были закреплены на ней ремнями. А ниже колен лежали безжизненные шнурочки. 
– Во! Это Григорий наш, – сообщил мужик. – Гриш, я вам постояльца привез, принимай.
Егор спохватился, что совершенно невежливо уставился на ноги-ниточки, но мальчик сделал вид, что не заметил. Поблагодарил Василия и повел гостя в дом.
Гриша, и правда, был серьезным и обстоятельным, каким казался на первый взгляд. Спросил, не надо ли Егору к дохтуру, потом повел смотреть комнату. Там стояли высокая железная кровать с кучей подушек и ажурным покрывалом а-ля «бабуля́», стол с клеенкой и табурет. У кровати лежал круглый коврик ручной вязки. Только от вида такого богатства у Егора аллергично зачесались глаза. А тут еще на кровать прыгнул лохматый котище. «Узнать, где здесь аптека», – поставил зарубку в памяти Егор. 
Потом они вернулись в большую комнату. 
– Вы не очень голодный? – заволновался Гриша.
– Да нет, благодарю. Еще день-два без провизии смогу протянуть, как утверждает медицина.
– Добро, тогда Машу подождем. Она сейчас с дойки должна прийти, молоко свежее принесет. А у меня как раз каша поспеет, – он кивнул на печку. 
Ей-богу, настоящую печку! Как в русских сказках под Новый год! 
Егор пошел вдоль стен, разглядывая расписные разделочные доски, пучки сушеных трав, черно-белые фотографии. Стояло здесь даже что-то вроде старинного трюмо с выщербленным зеркалом. Путешествие вродные просторы только началось, а он уже весь обтрепался. Щетиной зарос, глаза отекли, к рубашке пристали нитки и кошачья шерсть. Бродяга, да и только.
– Да, вроде зеркало и не к чему. Маше я его поставил. Девушка все-таки. Причесаться ей там или еще чего.
Егор торопливо указал на фотографию на стекле.
– Да я не в зеркало, я вот на что смотрю, кто это?
На фото посреди ромашкового поля стоял маленький одноместный биплан. А около него, поставив сапог на колесо, счастливо хохотал молодой летчик.
– О! Это Ледовский! Он вообще самый смелый человек на свете! – выдохнул Гриша. Глаза его загорелись, и он вдруг перестал быть мужичком-хозяином и превратился в обыкновенного восторженного мальчишку. – Он испытывает новые модели самолетов!
– А это? – Егор указал на маленький, но совсем как настоящий шлем пилота под зеркалом. – Тоже какой-то летчик тебе подарил?
– Это… нет. Это Маша сшила. Я малой был, заболел сильно. Ноги тогда и отсохли. Дохтур сказал, нечем помочь, она мне и сшила, чтоб утешить.
– Что ж за доктор такой? С плеча рубит. Хоть бы попытался.
– Да нет, он хороший. Три ночи со мной не спал. И Маша тоже. А вот и она!
Егор услышал шаги на крыльце. После всего, что он увидел здесь, после печей и перин, он ждал помесь девушки с березкой в кокошнике и сафьянах-сарафанах.
Маша была другой. Рослой и широкоплечей, с большими сильными руками. На ней были гулкие ботинки-утюги, брезентовая юбка и рубашка, похожая на красноармейскую гимнастерку, подпоясанная грубым ремнем с тяжелой пряжкой. Темные волосы выбивались из-под косынки. Такая сама избу сложит, прежде чем из нее, горящей, вынести коня на плечах. 
– Я это! Гость в смысле. Постоялец. У вас. Я в гостиницу, а меня Василий сюда, вот!  –бодро сообщил Егор.
А глаза у Маши карие и добрые-добрые.
– Здравствуйте, – улыбаясь, сказала она. А могла бы и прибить на месте, ага.
А потом они завтракали. Егор уплетал пушистую, как облако, гречку с молоком (непастеризованное?! Да ну и бог с ним!), еще горячий хлеб с маслом и медом, запивал чаем с душицей и чуть не похрюкивал от удовольствия. Он стыдился набитых щек, он слышал, как Маша шепнула брату:
– Смотри, довел человека. На стол без меня собрать не мог?
Но не в силах был остановиться, пока не почувствовал, что реально лопнет. 
– Очень вкусно, спасибо, – простонал он, отдыхиваясь, – надо рецепт каши для жены взять.
– Она гречку не умеет сварить? – фыркнул Гриша и получил локтем от сестры.
– На здоровье. А я боялась, не станете вы нашу еду кушать.
– Это почему?
– Вы вон какой. Важный. Столичный. В ресторанах, наверно, кушаете.
После завтрака Гриша вызвался проводить гостя до архива. Оказалось, несмотря на свою болезнь, он трудился в местной велосипедной мастерской и как раз отправлялся на работу. А кстати. Почему бы Егору не поехать на велосипеде? Загоревшийся идеей, мальчик потащил Егора в сарай показывать транспорт.
– Я дома тоже берусь всякое чинить. Добрые люди дают подзаработать. Так вчера один «уралец» закончил, а хозяин только через неделю заберет. Катайтесь пока. А я там кстати еще кое-что собираю, посмо́трите.
Егор шел с большим сомнением. В седле он сидел последний раз восьмиклассником. С тех пор явно потяжелел, набрался ума и совершенно не хотел коленных дыр на дорогущих джинсах. Которые с недавних пор изрядно жали в поясе.
Был ли в сарае велосипед, Егор не заметил, потому что увидел самолет. Ну как самолет? Крошечный доморощенный аэроплан размером с автомобиль. Но, собранный из подручных средств малограмотным безногим мальчишкой, и этот агрегат смотрелся здесь чем-то вызывающе сверхъестественным. 
– Как ты умудрился? – ахнул Егор.
– Я хронику видел в кино, как делают самолеты. В библиотеке учебники разные брал. А детали сваривал в мастерской, мне позволяли.
– Обалдеть! Ты гений! – только и мог сказать Егор, но Грише хватило, чтобы заполыхать ушами.
Оказалось, удивительная машина – точная копия первого самолета летчика Ледовского. О нем, невозможно героическом и отважном, Гриша прожужжал все уши по дороге к архиву. И через Балтику он летал, и дозаправку в воздухе осваивал, и вообще каждую новую машину лично испытывал. Вот какой человечище.
Егор отстраненно кивал и иногда вставлял вежливые слова восторга, надеясь, что Гриша не вспомнит про велосипед.
– А ты, наверно, тоже будешь летчиком, ага? – заискивающе спросил он. – Маша переживать за тебя будет. Домой ждать, встречу готовить. Хорошая она у тебя.
– Я не буду летчиком, разве вы не понимаете? Летчику здоровье нужно. Тем более испытателю. 
Егор собрался было раскудахтаться, что все возможно, главное верить и мечтать, но вовремя прикусил язык. Гриша был не из тех, кто утешается сладким враньем. Он принимал судьбу, как она есть. И искал новые для себя возможности не наперекор, а с учетом ее.
– Но никто не мешает мне стать конструктором и строить новые самолеты. А Ледовский и другие герои будут их испытывать. Я сделаю так, чтобы они никогда не разбивались, мои машины будут самыми быстрыми и надежными, вот увидите.
Гриша довел Егора до архива, а сам покатил дальше на своей тележке с велосипедными колесами, ловко объезжая препятствия. Маленький мужчина, кажется, не менее отважный, чем его кумир.
В архиве все прошло просто и скучно. Егор расчихался от бумажной пыли и заказал справку, а безразличный архивист, даже не предложив Егору «дохтура», заявку принял. Обещал приготовить справку за день-два и дать знать.
Егор попетлял в пустынных улочках. Почему это место называется городом? В лучшем случае поселок. Из больших зданий вокзал да церковь. И вернулся в «гостиницу».
Маша ураганом носилась по двору и дому – стряпала, стирала, мела полы. Егор юркнул к себе в комнату, чтобы доложить жене и маме о выполненном задании, но телефон цеплялся за последние проценты заряда, а розетки в комнате не наблюдалось. Разведка в большой комнате не дала результата, пришлось обращаться к Маше. Она выслушала очень внимательно и куда-то убежала, оставив Егора в полном недоумении. Вернулась, бережно неся двумя руками маленькое хрустальное блюдечко. Как большую ценность вручила она блюдечко Егору.
– Спасибо. А это зачем? – не понял Егор.
– Так розетка же, вы просили. У нас нету, так я у соседки взяла, она богатая, посуды у нее много всякой. Вам какого варенья дать? Вишневое есть, малиновое. Вкусное, я сама варила. Ой, или вы другое любите?
Егор мысленно закатил глаза. Ох, уже эти провинциалы, в плане прогресса каши с ними не сваришь. Он вспомнил утреннюю кашу, и вдруг раздражение рассеялось. Он широко улыбнулся притихшей Маше и сказал:
– Точно, такую я и хотел. Только давай варенье потом, а пока я тебе чего-нибудь помогу.
Маша засмущалась, но видно было, как приятна ей помощь  такого важного человека. Егор был с почестями и благодарностями отправлен принести воды из колодца. С приложением определенных усилий и смекалки воды он добыл и был страшно горд собой. Но на доставку двух полных ведер поясница отреагировала стачкой, в которую втянула пресс и руки. Деревенская еда хороша, а работа нет – осознал Егор.
Потом ели обещанное варенье. Егор из розетки, а Маша из глиняного блюдца.  Егор, наработавшись и напившись чаю, размяк, его потянуло на жалобы. К тому же Маша слушала всерьез, искренне. В мире Егора нечто подобное демонстрировали психологи, но стоили они, как крыло самолета.
А бед и неприятностей у Егора хватало. Он уставал, как собака. К 9 на работу, в 6 с работы, и сидишь, сидишь целыми днями в этом офисе, смотришь, как дурак, на постылый экран, пишешь отчеты о том, чего в жизни не видел. Начальник на нервы капает – поторапливает. Кофе плещется уже на уровне ушей. Всем от него что-то надо. Жене дом да зарплату. Маме почет и ежедневный отчет: что ел, где был, с кем говорил. А тут ребенок еще. Не думал он, что это случится так быстро.
– Так вам тогда в монахи надо было идти, а не женится.
Егор прыснул, но Маша была совершенно серьезна. 
– А я бы так хотела маму хоть на минутку увидеть. Я бы ей все рассказала. Где была. И что думала. Про Гришу бы тоже рассказала. 
  Чтобы сменить слезливую тему, Егор предложил идти гулять.
– Я ведь здесь ничего не знаю. Покажешь мне все.
– Как гулять? – удивилась Маша, – вы женатый же. И по делам к нам.
– Так я не на сеновал тебя зову, а гулять. Или у вас не принято? Получилась грубовато, но Маша вроде не обиделась. Поизвинялась еще, что наряд у нее только такой – рабочий, да и прическу сделать некогда, но пошла охотно.
Они отправились к реке. Речка была маленькая, но, глубокая. Из-за быстрого течения пахла только свежестью, а по берегам ее лежала скошенная трава. Ароматы стояли сказочные. 
Егор шлепал босиком по мягкой траве и теплой земле. Такой массаж ступней ни в одном салоне не организуют. А Маша почему-то лишила себя такой радости и переставляла тяжеленные ботинки.
– Расскажи теперь ты о себе, – попросил Егор, – чем занимаешься, что любишь?
– Хозяйством занимаюсь, чем еще. Брата люблю очень. Он у меня одна родная душа во всем мире. Я ему и за маму, и за папу была. Он талантливый, обязательно выучится на конструктора, вот увидите. О нем еще все говорить станут.
– Так это ты о нем, а о себе?
– Я не знаю о себе. Живу – спасибо богу. Живу, чтобы брату помочь, для него. Простор люблю, воздух, степь, чтобы дышалось легко. А стены и крыши не люблю. Душно мне в них. Песни люблю хорошие. Речку вот люблю, – Маша засмеялась.
Они возвращались к ушастому дому в сумерках, утомленные долгим днем, но довольные друг другом. 
Гриша встречал у калитки.
– Гриш, ты чего? Что такое?
Голос Маши был встревожен и звонок. Гриша смотрел в сторону, из глаз текли слезы. Дышал он часто-часто, а плечи распрямил, как железным прутом. Большое горе носят на таких плечах.
– Алексей Иваныч погиб. Разбился.
– Кто? – не понял Егор.
– Ледовский, – ахнула Маша и кинулась обнимать брата.  Тот выбрался из объятий, рывком развернул тележку к дому.
Не получилось спокойного и веселого вечера с шутками и разговорами. Гриша истерик не устраивал, просто сидел, утирая слезы, но атмосфера…
Что сказать в утешение? Ты его даже не знал? Он погиб героем? Все мы смертны? Время лечит? Любые слова кажутся в такой момент зонтиками одуванчика. Только нос щекочут и раздражают.
В конце концов, Гриша заговорил первым:
– Теперь точно пора. Я все откладывал, но ждать нельзя. Завтра надо начинать. Время зря уходит. А мы не вечны.
– Хорошо, – как-то обреченно кивнула Маша.
– Тогда давай укладываться. Нужно отдыхать, чтобы с утра голова была без дыма.
Гриша рукавом вытер слезы, выбрался из комнаты.
– О чем это он? – осторожно спросил Егор.
– О самолете. Назначил на завтра испытания.
– Как испытания? Ты серьезно? Этой колымаги? Нет, он конечно красивый. Модель и все такое. Но он же не полетит. Дай бог, чтоб не полетел. А если взлетит да шлепнется? Ты брата не боишься потерять?
– А брат и не полетит, – спокойно разъяснила Маша, – он ведь не может. Я полечу.
– Ты с ума сошла? Не вздумай! Разобьешься же!
– Это мой брат. Я ему верю. Меня бог к нему приставил, чтобы во всем помогать.
– Кроме веры здравый смысл какой-то должен быть?
– Как же ты живешь, если своим не веришь?
Егор понял, что спорить бесполезно, и убрался подобру-поздорову в свою комнату. Сел на скрипучую пружинистую постель. Сейчас бы уснуть ему, вытянуть гудящие ноги, успокоить раздерганную спину (что за манера носить воду ведрами!), ведь с 6 утра на ногах, сколько можно. Но как теперь уснешь, если это последняя ночь на Земле его милой и доброй хозяйки? Глупой и наивной хозяйки, которая не понимает элементарных вещей! Как спать, зная, что завтра ее не станет? Навсегда закроются добрые карие глаза. А Гриша с кем останется? А ему, Егору, просто дождаться справки и ехать назад рожать дома и георгины на радость маме и Кате? Что же делать. Разбудить соседей? А вдруг они такие же темные и упертые, как Маша? Они тут все в каменном веке застряли!
Цивилизация все-таки не совсем обошла эти края, на стол Егору положили фонарик на батарейках. Он испытал его в своей комнате, покрутил, регулируя круг света, сунул фонарь за пазуху. В доме было тихо. Хозяева, наверно, улеглись. «Если увидят, скажу, что шел в туалет», – решился Егор и выбрался через окно во двор. На цыпочках в темноте добрался до сарая, уже там, прикрыв дверь, включил фонарик. Оставалось надеяться, что никто не увидит свет сквозь щели в стенах. Он обошел самолет несколько раз. Хлипкая конструкция из реек, веревок и металла – разве может это взлететь? Больше нащупал, чем увидел сбоку у носа крышку и, отвинтив пару винтов, найденной тут жеотверткой, открыл. Знал бы трудовик, дядь Гена, когда и кому пригодятся его уроки! Тяжко соображая, что к чему крепится и зачем вообще здесь находится, Егор принялся за работу. Ломать – не строить, как говорится. 
Утром Маша и Гриша были собраны и решительны. Такими, наверно, бывают солдаты перед боем. Они были ласковы и внимательны к Егору, спросили, как ему спалось, приготовили завтрак, но чувствовалось, как отгородились они сознанием своего долга и судьбы. 
Солнце едва взошло, а уже чуть не все жители городка пришли к их дому. Просто побросали работу и пришли смотретьиспытания. Как только узнали? Что за ночное сарафанное радио?
Гришу подбадривали и хвалили. Ему помогли открыть ворота. Самолетик катили по улице, едва не задевая крыльями противоположных заборов. На поле самолетик утопал в ромашках – все как на Гришином фото. Только уже Ледовский не придет, не встанет у верной машины, не расхохочется открыто и доверчиво.
Не было никаких речей и напутствий. Не было торжественности и пафоса. Каждый делал свое дело. Зрители столпились на краю поля, Маша забралась на тесное для нее кресло пилота. Гриша крутанул пропеллер.
«А если я не до конца испортил механизм? – запоздалая жуть накрыла Егора. – Если он взлетит, а из-за меня упадет? Что делать-то, Господи? Зачем я вообще сюда поехал? Сдался мне этот дом!  Нельзя что ли в квартире сына воспитать? Остановите ее, кто-нибудь!»
Самолетик дрогнул, оживая, по его ребристым бокам прошла легкая судорога, хвост вильнул из стороны в сторону, колеса нехотя и тяжело сделали один оборот, второй, уже быстрее. «Пропали», – понял Егор.
Он хотел уже закрыть глаза, но самолетик словно наткнулся на невидимую стену, фыркнул удивленно и затих. Встал, грея бок на солнышке.
Маша вертела ручки в кабине. Подъехал Гриша. По траве и цветам его тележка передвигалась медленно. Он не мог дотянуться до кабины, но кричал Маше какие-то указания. Потом махнул, чтобы спускалась. Зрители как один развернулись и отправились  в город по своим рабочим местам или домам. Ни слова упрека, ни смешка, ни ухмылки не бросили в Гришу. Егор шел чуть позади всех. Он не мог отделаться от ощущения, что самолетик укоризненно и непонимающе смотрит им, уходящим, вслед.
Пришлось возвращаться в дом и оставаться наедине с братом и сестрой. Страшась их молчания, Егор первым выдавил из себя робкое:
– Григорий, так, а может и ничего, что не полетел? Доработаешь конструкцию, усовершенствуешь.
– Я в ангаре буду, – бросил Гриша сестре. – И в поле.
Ангаром он принципиально называл сарай, где строил самолетик. 
Стоило двери за ним закрыться, Егор на своей шкуре узнал, как страшен гнев тихих и добрых людей.
– Ты чужой здесь. Кто дал тебе право, – голос Маши проезжался по Егору рубанком, – кто дал тебе право вмешиваться в нашу семью и в нашу жизнь?
Она не спрашивала, что случилось с самолетиком, она все поняла. И пребывала в тихом и страшном бешенстве. Так едкая кислота не кипит и не булькает, но жалит страшней кипятка. Егор не стал отпираться.
– Я же тебя спасал! Ты бы разбилась насмерть!
– А ты что – бог, чтобы решать, кому когда умирать?
–  Никто не бог! Так теперь и вовсе людей не спасать, что ли?
– Мой брат – гениальный конструктор. Это его призвание и будущее. И его первый самолет прекрасно полетел бы, если бы ты все не испортил! 
Маша отвернулась к печи, а Егор трусливо сбежал.
Полдня он депрессивным тараканом прятался у себя в комнате. Прислушивался к звукам за дверью, боясь, что Маша зайдет, и думал, как все исправить? Оказалось, что за несчастные два дня он так прирос душой к этим ребятам, что вообще не представлял, как теперь отдираться от них и уезжать. За время, проведенное здесь, он уже успел напридумывать себе ситуаций из будущего. Как будет писать им письма, настоящие письма на бумаге в конверте с адресом и марками, ведь электронной почтой здесь и не пахло. Даже посмеялся про себя, что лет через 10 могут поставить отделение «Электропочты», где толстая  кудрявая работница будет дубасить штемпелем по монитору. Он представлял, как зимой приедет в гости и привезет Грише конструктор самолета, а Маше набор посуды с розетками. Он уже думал назвать своего ребенка в честь кого-то из них, и вот все перечеркнуто одним поступком, одной глупой виной. Да и вина ли это – спасение человека? 
Маша действительно зашла. Постучала и вежливо, отводя глаза, пригласила обедать. Егор прикинулся бы спящим, но живот уже подводило от голода. Они заканчивали трапезу в напряженной  тишине, когда дверь распахнулась и ворвался радостный Гриша. Он схватил со стола яблоки, пожонглировал ими, побросал издалека в корзинку, даже умудрился пританцовывать  на тележке:
– Машка-Машка-Машка! Парам-пам-пам! Я все понял, я все сделал, я все починил, я молодец! Завтра точно можно стартовать!
Глядя на него, счастливого и горящего жизнью, Маша тоже заулыбалась. Вытянула брата полотенцем по спине за непомытые руки, а Егора даже сама попросила помочь с посудой после обеда. 
А потом они, повеселевшие и почти примиренные, топили вместе баню. Егор учился колоть дрова, старательно по-клоунски ругался на неподъемный топор, Маша хохотала.
Егор, впервые видевший такую баню, просидел там часа два, вылез просветленный до седьмой чакры, и довольный жизнью как никогда прежде.
Такой славный и добрый был вечер, но и он закончился. Маша отправилась в баню почти ночью, она не любила сильного жара. Когда Егор вышел из комнаты напиться воды из кувшина, он увидел поразительную картину. Освещенная блеклым светом керосинки Маша простоволосая в ночнушке и короткой шали прилегла на лавку, да так, намаявшаяся за день, и уснула, не дошла до своей спальни. И опять она в своих дурацких чугунных ботинках. Да еще и ремень поверх сорочки напялила! 
Егор на цыпочках подошел ближе. Ничего такого не было у него на уме, честное слово, хотя девушка нравилась ему невероятно. Он лишь представил, как устают ее бедные ножки за день в этих утюгах топтаться по дому и двору, хоть бы ночью дала им покоя. И одной рукой он отщелкнул пряжку ремня, а другой скинул ботинки.  Они грохнули об пол как цельный кусок гранита. Маша удивленно заморгала, приподняла голову. Приподняла плечи. Живот, руки. Потом ноги. Как воздушный шарик, наполненный гелием, она поднималась к потолку на глазах у остолбеневшего Егора, и старалась еще придержать подол рубашки, чтобы не задирался высоко.
Она парила под потолком, отталкиваясь  то затылком, то локтями.
– Ой, что ты наделал, глупый, что ты наделал, – бормотала она.
–  Я не хотел, –только и мог прошептать Егор.
Маше пришлось громко окликнуть, чтобы Егор очнулся и подал ремень и ботинки. Она невозмутимо нацепила обмундирование и плавно опустилась на лавку. Села прямо. Потянула Егора за рукав. Рука ее была человеческой, не бесплотной. Теплой.
–  Я теперь должна объяснить тебе все. Такое правило, –  вздохнула она. 
И это был не сон. Не сон.
– Говорят, что самый первый город, где все началось, был в горах. Пришел туда бродяга-оборванец, просил погреться и переночевать. Его прогоняли. Люди злы были очень перед войной, уж и не помнит никто, какая тогда была война. А если кто и пускал, то потом замечали, что он болен сыпной болезнью.
–  Тифом?
– У нас всегда говорили "сыпная болезнь" или "хворь". Замечали и выгоняли, потому что заразно очень. Тогда он к дохтору постучался, а тот ему: давай деньги за осмотр и лекарства. А откуда у такого деньги?  Он тогда как закричит: «Будьте вы прокляты! Не станет и вам ни покоя, ни пристанища, земли под ногами чуять не будете!» Горы заходили ходуном от крика, и все, кто жил тогда в городе, поднялись в воздух и опуститься не смогли. А с вершин сошел снег и засыпал дома. 
– А как вы дальше? – Егор не поверил бы этим сказкам, но Маша на его глазах парила под потолком.
– Приспособились, – Маша указала на ботинки, – Но все равно каждый раз, как кто-то узнает нашу тайну, нужно оставлять жилье и улетать. Нет нам места на земле. 
– Ты ненавидишь, наверно, этого бродягу? И тех, ну, кто узнает секрет?
– Нет, мне его жалко. И себя тоже, и всех.
–Так вот почему меня все к дохтуру гнали? – дошло до Егора. – Если я, чужак, попрошу помощи, он меня вылечит и проклятье пройдет? Так? Я сейчас пойду! Меня вон аллергия замучила, даст таблетку, и вы расколдуетесь.
Маша закрыла лицо ладонями. Егор приобнял ее за плечи.  Можно ли? Как бы еще каких дров не наломать.
– Вы такой умный, но как ребенок. Ой, не сердись, что я смеюсь. Ты добрый, образованный. Но разве можно в такое верить? Только в сказках «расколдовываются». Один хороший поступок сделал – и все, зажил счастливо. А доктор уже тысячу раз раскаялся, уже тысячу чужаков вылечил. У него страшней всех судьба.  Он ведь один остался из тех, кто в первом городе жил. Он тот самый доктор, что прогнал бродягу. Праправнуков уже похоронил стариками, а смерть его не берет. 
Долгий вышел разговор. Странный разговор. Уже серый и зябкий рассвет расползался по комнате. Маша поднялась. Утюги-ботинки и ремень удерживали ее, но теперь Егор замечал, каких усилий ей стоит не поднимать руки  над головой. 
– Вы ведь проводите нас?
Егор кивнул, боясь, что голос прозвучит пискляво и совсем не мужественно. 
– Спасибо.
Нижнеуральцы собрались в поле, где все еще стоял позабытый самолетик. Все в бело-голубых балахонах и шароварах. Отправлялись налегке – никаких узлов и чемоданов. Извозчик Василий кивнул издалека. Баба, продававшая напитки, и морж-дежурный тоже были здесь. Узнал Егор и архивиста. Тот протянул справку. А Егор уж и думать о ней забыл. Дом, жена и мама, вся прежняя жизнь стали далекими и чужими. 
Пришло время прощаться. Первым Егор подошел к Грише. Наверно, это было не очень вежливо, но он не мог не спросить:
– Гриш, а зачем тебе самолет? Ты же и так летаешь! 
– Не все же могут. Вот Алексей Иваныч только в машине мог. А потом сам я лечу, куда ветер дует, а на самолете можно выбирать маршрут. 
– Удачи!  – Егор пожал ему руку.
Гриша отстегнул от колен ремешки, и неведомая сила понесла его вверх. «Воздухоплаватель» вспомнилось слово. 
Подошла Маша. В сине-белой сорочке с распущенными волосами она была удивительно красива. Егор взял ее руку и поцеловал натруженную жесткую ладонь, потерся о нее небритой щекой. Маша тихонько ойкнула. Даже сейчас она то и дело поглядывала на брата. Будто он минуты без присмотра прожить не мог!
–Мы ведь увидимся еще? – спросил Егор.
– Нет. Но я буду тебя вспоминать. Спасибо, что пытался меня спасти, я ведь правда боялась лететь.
Ох, как же глупо это было! Ведь она не может разбиться, не было никакой опасности. А он, герой криворукий, полез, куда не просят!
Маша сбросила ботинки и, выскользнула из объятий. Егор заворожено наблюдал за ее полетом. Один за другим люди отстегивали ремни, оставляли в траве обувь и поднимались. Не слишком высоко, на уровне третьего-четвертого этажа. Ветра не было, и они просто зависли в воздухе, словно венки на воде, двигались легко и красиво. 
Из-за плеча Егора взметнулась черная тень. Показалось, что это огромная когтистая птица взмыла над людьми и стала бить их ногами и крыльями. Откуда здесь такая? Орел? Кондор? Уральцы не могли сдвинуться с места, только закрывали головы руками.  И Маша.
Егор оглянулся в поисках камня или палки. Сообразил: кидать опасно, попаду в людей. Стон слышался над головой. И дальше Егор действовал на автопилоте. Он плохо помнил, как подбежал к самолетику и как поднял его в воздух. Давил ли он педали, тянул штурвал? Был ли вообще штурвал?Закружилась голова, когда ромашки стали точками. Горизонт болтался где-то сбоку. Не задеть бы людей. 
Самолетик послушно, будто по собственному разумению, развернулся и пошел на таран. У самого носа мелькнуло белое лицо, чья-то босая нога. Ветер и блики от лобового стекла не давали толком открыть глаз.Самолетик глухо стукнулся о черную фигуру по касательной и, потеряв скорость, пошел вниз. «Что-то было в фильме. Штурвал на себя», – пронеслось в голове Егора. Он уперся ногами и руками, пригнул голову, ожидая удара о землю. Но самолетик, словно сам живой и понимающий, мягко спланировал в ромашки. 
Егор прислушался к себе и самолетику, словно тот тоже стал частью его тела. Потом осторожно выбрался из кабины.
Недалеко на земле кряхтел и тихонько ругался поверженный враг – не гигантский хищник, круглолицый лысоватый старичок с седыми усами.Просто широкие рукава черного балахона со страху показались крыльями птицы. 
Егору стало неловко, что он запаниковал и, кажется, покалечил  безобидного старика.
– Вы чего на своих-то нападаете? – буркнул он, помогая тому встать.
– Да я хочу что ли? Я бы рад не нападать. Это проклятье, что я могу сделать? – Старичок говорил плаксиво, утирал пот с гипертоничного лица. –  Кабы я знал тогда. А потом, ну в чем я  виноват? Спросил деньги за лечение? Так, а я что, не человек, есть-пить не должен? Дети мои есть не хотят? Вот к вам бы ночью пришел злобный заразный человек и потребовал бесплатно его лечить, кормить и укладывать спать в доме, гдежена и дети, вы бы согласились?
– Нет, – честно признал Егор,  – даже дверь бы не открыл.
– Ну вот! 
Помолчали.  Поднявшийся ветер относил все дальше жителей загадочного Нижне-Уральска.  На какой земле он вырастет снова?
– Ну, добра вам, полетел я что ли. А кто меня спрашивает, да? Да не бойтесь, я уж не буду их трогать. Догоню и полечу рядом. Ох, судьбинушка. А куда я денусь. Устал.
Постанывая и бормоча что-то, доктор поднялся над землей и полетел следом за своим про́клятым народом. Егор остался совсем один. Он походил немного по полю, успокаиваясь, погладил нос самолетика: «а мы с тобой остались без полетов, извини». 
Он зашел за вещами в опустевший дом. На лавке свернулась калачиком машина шаль. Ледовский задорно смеялся с фотографии на зеркале. На столе сверкала в солнечных лучах забытая розетка. Уходя, Егор позволил себе всего один раз оглянуться. Домик навострил уши-трубы, прислушивался, не возвращаются ли хозяева. 
Вокзал был совершенно пуст, но поезд пришел по расписанию и увез Егора домой.
Спустя 10 лет Егор искал для старшего сына журнал по авиамоделированию и наткнулся на книгу о летчицах. С обложки глянули на Егора знакомые добрые глаза. Впрочем, девушка на фото могла быть просто похожа на Машу. Вместе с книгой приобрел Егор и отличный цейсовский бинокль. Цена кусалась, но, получив нахлобучку от жены, теперь он мог спокойно уходить на окраину сада, где за клумбой с георгинами стояла скамейка, и допоздна вглядываться в небо, надеясь увидеть однажды хотя бы вдалеке среди облаков силуэты «воздухоплавателей».  







_________________________________________

Об авторе: КЛИМЕНТИНА ПАНКРАТЬЕВА

Лауреат Всероссийской литературной Пушкинской премии «Капитанская дочка», региональных и областных конкурсов «Рукописная книга», «Золотые зерна родной речи», «Мой город любимый», «Болдинская осень» (г. Оренбург), регионального этапа конкурса «Добрые надежды» (г. Екатеринбург), лауреат премии Губернатора Оренбургской области для талантливой молодежи. Закончила курсы сценарного мастерства в СПбГИКИТ (г. Санкт-Петербург). Публиковалась в сборниках работ оренбургских авторов «Там, где я живу», «Внуки вещего Бояна». г. Оренбургскачать dle 12.1