Редактор: Анна Харланова
(рассказ)
Предисловие Анны Харлановой: Валерий Калашников в рассказе «Такая вот жизнь» сумел показать будни в госпитале, не скатываясь в уныние, напротив: бойцы шутят, поддерживая друг друга, медсестры не отстают. «Здравствуйте, товарищи бойцы!», – открывается дверь и в палату заходит врач со свитой, медсестрой Клавой. Видно, что он в хорошем настроении, значит, будет шутить. «Жалобы есть?» «Есть. Погода плохая, слякоть». И каждый стремится скорее вернуться в строй. «Было раннее майское утро, восход только-только разгорался, и небо над горизонтом приобрело нежно-зеленый цвет», – вспоминает герой рассказа утро, когда получил ранение. Но что-то еще произошло тогда... Разгадка, как водится, в конце.
С наступлением утра началась и потянулась череда повторяющихся изо дня в день однообразных событий, свойственных госпиталю, и в частности, палате, где лежатуже идущие на поправку бойцы. Сначала, когда осенний рассвет еще не забрезжил, появилась медсестра, закатила в дверь громыхнувшую тележку с лекарствами, включила свет.
Надо открывать глаза, но можно и не открывать, минуту-другую побыть на грани сна и яви. Утреннее появление медсестры знаменует начало нового дня. На часы можно не смотреть – ровно шесть. Сегодня дежурит Клава. Она немолодая, округлая и невысокая, потому и имеет подпольную кличку «бабушка – квадрат», в отличие от напарницы Оксаны, молодой, высокой и худой, прозванной «девушка – перпендикуляр». У Клавы неизменно ровное настроение, она часто шутит, вот как сегодня: «Доброе утро, хлопцы. Оголяем мягкие места. Готовимся к уколам, кто волнуется, дам успокоительное», – раздается ее голос.
«Я уколов не боюсь, если надо уколюсь», – поддержал шутку Михаил, совсем еще молодой парень на койке у окна, раненный в первом же бою. Лицо у него круглое, с румянцем, словно наливное яблоко. Неженатый. Одно в нем слегка раздражает: любит выражаться кучеряво, с обилием труднопроизносимых иностранных слов, одно из которых – «перфекционист» – почему-то крепко запомнилось, может оттого, чтопроизнести его без тренировки – язык сломаешь.
«Ты наркоманские песни нам не пой», – в тон отзывается Валентин в противоположном углу. Он постарше, за тридцать, с Донбасса, шахтер. Начинал еще в ополчении в четырнадцатом, прошел за долгие восемь лет и Славянск, и Дебальцево, и отступал, и наступал, и держал оборону, а затем, уже в этом году, освобождал Мариуполь, южный город на берегу моря, где и получил свое третье ранение, на этот раз серьезное. Как говорится, прошел сквозь огонь и воду, однако сохранил веселый нрав и настрой на борьбу до победы. Говорит, что после госпиталя обязательно вернется в строй, в любом качестве, хоть кашеваром.
Рядом со мной кровать Дмитрия. Ему под сорок, он редко разговаривает, часто смотрит в одну точку, а в глазах тоска со льдом. С ним сложно, его семья погибла во время обстрела. Год назад был предпринимателем в Донецке, имел какой-никакой торговый бизнес, крутился. А однажды поздно вечером вернулся домой, а дома-то уже и нет – одни развалины еще дымятся. Прилетело точно в спальную комнату, как будто специально целились, хотя, конечно, стреляли наугад, как обычно. Похоронил жену и козочку дочку и поклялся отомстить. Вот с тех пор и мстит.
А обо мне что говорить? Сорок пять лет, на заводе под Москвой был инженером, и я такой же доброволец, как эти ребята из палаты. Повезло – живой, только ноги вот долго собирали по частям. Передвигаться, слава Богу и врачам, могу, хотя и на опостылевших костылях. Доктора обнадеживают, и надеюсь, что скоро подпорки отброшу подальше. Важно, чтобы не коньки.
Медсестра Клава уходит торопливой, семенящей походкой, словно ее завели ключиком, как детскую игрушку, и теперь она будет двигаться, пока завод не кончится.
А вот и медсестра Оксана входит, вплывает как лебедь, собирается брать анализ крови. Начинает с Валентина, который привычно протягивает руку. Оксана говорит в пространство, словно для себя, ни к комуперсональноне обращаясь: «Главное, чтобы вена была». «Главное, чтобы рука была», – поправляет ее Валентин. Все улыбаются, даже Дмитрий.
В восемь – завтрак, и я уже могу ходить в столовую на нашем этаже. У нас только Михаилу еду приносят в палату: он еще слаб, даже с трудом до палатного туалета добирается. Мог бы пользоваться «уткой», да стесняется.
Сегодня на завтрак манная каша и чай с белым хлебом, сверху кусочек масла. Черпает кашу из котла заученным движением круглолицая дородная Михеевна, она же наливает чай в принесенные с собой из палаты стаканы. Сидим втроем за хлипким столиком, неторопливо работаем ложками. Вдруг Валентин вытаскивает пальцем из каши волос: «Опять Михеевна на работе без трусов». Я вступаюсь за бедную женщину: «Это не она, это корова была без трусов».
Очередное ожидаемое событие – врачебный обход. Наш палатный врач – Олег Львовичпри первой же встрече вызвал доверие, и это чувство не изменилось. Смотреть на него приятно. Когда говорит, помогает себе руками, движения рук плавные и точные. Заметно, что одна бровь у него выше другой, что придает немолодому лицу постоянно удивленный вид, за таким лицом, как за ширмой, можно легко прятать свое безразличие к больным.Но к Олегу Львовичу этислова не относятся, я вижу его обеспокоенность и стремление нам помочь.
«Здравствуйте, товарищи бойцы!», – открывается дверь и в палату заходит врач со свитой, медсестрой Клавой. Видно, что он в хорошем настроении, значит, будет шутить. «Жалобы есть?» «Есть. Погода плохая, слякоть», – отзывается Валентин. «Так это за окном, а у нас тепло и сухо, главное, под себя не ходи, чтобы сырости не было», – парирует Олег Львович и начинает осмотр. Клава молча записывает вслед за ним, кому какие лекарства и процедуры назначены. Напоследок доктор всех обнадеживает: «Жить будете, но надо еще немного потерпеть, а потом вернетесь к своей боевой работе – делать больно плохим парням». Уходя, зачем-то спрашивает, есть ли у меня вредные привычки. Я отвечаю, что еще нет. «И это правильно, берите с него пример», – серьезно говорит он в дверях, обращаясь к палате.
Время после обхода идет медленно. Стрелки часов передвигаются с большой натугой, я чувствую, как им тяжело, я даже сочувствую им. Дмитрий открыл книгу, которую мусолит вторую неделю, Михаил взялся за журнал с кроссвордами: «Вид изобразительного искусства?» «Стриптиз», – вбрасывает ответ Валентин. «Не, не подходит», – улыбается Михаил.
Я выхожу в коридор. На стене висит картина, изображающая балерину в прыжке. На картине лицо смазано, что создает впечатление повязки от ковида. Почему здесь эта балерина? Чтобы придать нам, находящимся в госпитале, больше оптимизма? Мол, скоро заскачем как кузнечики? Навстречу мне ковыляет знакомый из соседней палаты. У него реально развинченная походка: руки и ноги двигаются совершенно вразнобой – результат контузии. Сегодня лицо у него грустное: я знаю, что его жена обещалась вчера приехать, но не смогла. Мы обмениваемся приветствиями. Я подбадриваю: «Не грусти, найдем для тебя опытного патологоанатома». Он подхватывает: «И больше, больше оптимизма. Тогда судьба не вставит клизму!» У него большая сильная рука. Это Денис, мы знакомы еще с фронта. Разговорились, перебросились дежурными фразами о погоде, лечении, медсестрах. О чем еще в этих стенах говорить, не о войне же, будь она неладна. Потом, сославшись на то, что спешу на процедуры, я оставил Дениса и завернул за угол и пристроился на топчане у окна. Очень хотелось побыть одному, разобраться в себе, в том, что в последнее время тяготило.
Смотрю в окно, и опять надо мной бледно-серое небо. Сквозь грязноватое стекло виден жилой дом, что через дорогу от госпиталя. В некоторых окнахи днем и ночью постоянно горит свет, словно тамошнимжильцам боязноостаться в темноте.
Я всегда считал, что в жизни важно правильно и вовремя поставить знаки препинания: точку, запятую, многоточие. Почему, спрашивается, когда объявили мобилизацию, кое-кто из молодых людей рванул за границу? Я их про себя называю «айтишники». Думаю, что это произошло от малодушия, страха, панического желания спрятаться подальше и поглубже. Им и в голову не приходило, что наступило время, когда за Родину драться надо. Всерьез. Не хотели они быть вместе с Родиной в трудную минуту, искали щели и углы, в которые можно зашиться. И получилось так, что жизнь сама поставила им на лбу необходимыйзнак препинания, а этожирная черная точка, поскольку она одномерна, однозначна и не предполагает какие-либо компромиссные варианты и цветовую палитру. Оказались они балластом, который на выброс. Но почему «айтишники» выросли такими? И самое печальное, что среди них затесался мой сын. И в этом я виню только себя: не воспитал, не рассмотрел, когда появилась червоточина. Лишь одно обстоятельство может служить – нет, не оправданием, – а объяснением тому: жил он не со мной, а с матерью, моей бывшей женой. Мужчина в своей жизни должен сделать два выбора: выбрать правильную женщину и правильную работу. В первом я ошибся. Опять сам виноват. Выяснилось, что не была она моей принцессой, хотя тогда очень казалась. Если женщине постоянно говорить, что она богиня, то она и вправду начнет так думать, и ничем хорошим это не закончится. Так и оказалось. А со второй женой мне сильно повезло, уже пятнадцать лет вместе. Как говорится, живем душа в душу. Как узнала про мое ранение, то сразу примчалась. А дорога неблизкая! А теперь договорились, что как только меня выпишут, приедет вместе с дочкой встречать. Беспокоюсь я за нее, работа у нее нервная. Она у меня учительница языка и литературы, сеет разумное, доброе, вечное. Разным дуракам со стороны даже смешно. Взойдут ли ростки?
Отвлекся в сторону, на чем это я остановился? Да, поскольку отец за сына всегда отвечает, то пришлось мне идти на фронт добровольцем, искупить, так сказать, свою вину и постоять за справедливость. Вовремя я это сделал, совесть подсказала. События не надо опережать. Это нехорошо для событий, они могут взбунтоваться и пойти по непредсказуемому пути. Но и отставать от них нельзя: скроются за горизонтом, не отыщешь. Читал, что в астрономии даже такое занятныйтермин есть – горизонт событий, когда событие безвозвратно исчезает за невидимой чертой. Так что в нужное время и в нужном месте я оказался. А еще я считаю, что в жизни надо искать не смысл – его ведь нет, надуманное это понятие, – а оправдание своего пребывания на земле. Иногда, случается, задавал себе вопрос: «И какого, спрашивается, черта ты приперся в этот мир? Чтобы стоять в очереди за пенсией?» А пойти добровольцем – это уже ответ на все дурацкие философские вопросы.
Вот такие серьезные мысли вертелись в моей голове, пока я рассиживался на своем топчане. «Михайлович, вставай!», – вдруг раздалось над моей очумевшей головой, и я от неожиданности даже вздрогнул, так глубоко ушел в свои переживания. «Идем в палату, скоро священник придет подбадривать павших духом», – продолжил Валентин.
Батюшка оказался средних лет, невысоким, худощавым, длиннополая ряса ладно сидела на его стройной фигуре. Очертание черной окладистой бороды скрадывалось на фоне такой же черной рясы. Палата была ярко освещена осенним солнцем и от того казалось, что от креста на его груди исходит легкое сияние.
Первым делом он поздоровался, спросил у медсестры Клавы, кто здесь самый болезный, и подойдя к кровати лежащего Михаила, заговорил приятным, хорошо поставленным голосом, в котором чувствовалось сострадание. Слышно было, как утешал, успокаивал. «С Божьей помощью все образуется», – напоследок произнес он и ободряюще опустил свою руку на его ладонь. Потом перешел к Дмитрию. Разговор был долгий, а в конце завершился словами: «Ненависть иссушает душу, нельзя жить одной ненавистью, надо всегда помнить, за что мы сражаемся: за Родину, за благое дело, защищаем женщин, детей, отстаиваем правду и справедливость. Именно это чувство прежде всего должно быть в сердце. И знай, что Бог на нашей стороне».
Затем батюшка повернулся в мою сторону, сделал несколько шагов. Я всмотрелся в него, и возникла уверенность, что его лицо несомненно мне знакомо. Да и он смотрел на меня так, как будто уже встречался со мной раньше. И в памяти невольно возник тот печальный день, когда меня ранило.
Было раннее майское утро, восход только-только разгорался, и небо над горизонтом приобрело нежно-зеленый цвет.
В детстве у меня была незамысловатая игрушка – калейдоскоп, представляла она собой трубку из толстого картона, с одной стороны которой находились разноцветные стеклышки, а с другой – дырочка для просмотра. С каждым поворотом трубки менялась картинка, сложенная из стеклышек. Было увлекательно, трубка крутилась в руках долго, не надоедала. А в природном калейдоскопе то же самое: одна картинка приходит на смену предыдущей, вместо зимы наконец приходит весна. И это чередование никогда не приедается.
В зеленых ветвях израненного войной тополя, за которым я ожидал сигнала командира, пряталось одинокое птичье пение. Я прислушался, и меня охватило желание бесконечно долго стоять рядом с деревом и слушать мирное беззаботное пение. Потребовалось усилие, чтобы сдвинуться с места.
А потом мы медленно, осторожно, глядя по сторонам и в небо, – везде могла быть опасность – пошли вперед. Наша группа уходила в разведку в сторону вражеских окопов. И тут прозрачную весеннюю тишину разорвал взрыв мины. Я до сих пор гадаю, почему эта мина явилась по мою душу. За что эта кара? Обожгла резкая боль в ногах и боку, завалился навзничь, в глазах потемнело. Единственная мысль промелькнула и погасла в темноте: только бы ноги остались.
Когда очнулся и открыл глаза, то увидел, что меня торопливо несут на носилках, на ногах жгут, а среди тех, кто несет – человек с бородой и длинными черными волосами, явно гражданский. Были слышны отдаленные разрывы. Потом опять провалился в молчаливую темноту. И вот сегодня мой спаситель снова рядом со мной. «Батюшка, а я узнал Вас, это Вы спасли меня». «Не я тебя спас, а Бог. Не пришел еще твой срок.Я в тот день прибыл на фронт окормлять наше воинство, и Бог сподобил помочь ближнему своему. Ну, как твои дела?» «Я теперь, как говорят бюрократы, человек с ограниченными возможностями» «Нет, Алексей, кто побывал на такой войне, тот человек с неограниченными возможностями. Тогда спас я тебя физически, а теперь надо спасать духовно. Надо тебе Бога отблагодарить за спасение. В Бога-то веруешь? Крещенный? Что думаешь делать, когда выпишут из госпиталя?»
Я раньше читал в книжках, что на войне даже закоренелые атеисты становятся истово верующими, а побывав в окопах на передовой, сам убедился в этом. Вообще-то всегда считал себя верующим, крестила меня в младенчестве моя бабка, только потом в церковь почти не заглядывал, разве что иногда – из любопытства. И о том свете было у меня понятие, как о коммунальной квартире: многолюдно, шумно и неуютно. И обо всем этом и многом другом, что меня волновало, рассказал я батюшке. Добавил еще, чтоне знаю, какпотомсложится моя судьба: то ли останусь в армии, если позволят, то ли вернусь на свой завод.
Священник внимательно выслушал меня, лишь изредка кивая. «Нравишься ты мне, Алексей, есть в тебе внутренний стержень настоящего человека. Давай поступим так: как поправишься с Божьей помощью, приходи в храм Архангела Михаила, что на Цветочной улице, поговорим и решим, как дальше тебе жить». На том и порешили.
С тех пор прошло почти полгода. Я покинул госпиталь, из армии, как я не пытался остаться, меня комиссовали.
Сегодня стоит невероятно нежное весеннее утро, словно извлеченное из далеких детских времен и чудом перенесенное в настоящее время. Небо в бледно-голубых акварельных разводах, молодые листья настолько яркие, что слепят глаза. Солнечный майский свет стремится проникнуть во все потаенные уголки души, и я понимаю, что не надо заслоняться, препятствовать этому.
Мы вместе с отцом Леонидом снова отправляемся на фронт: он – как служитель церкви, а я – как его помощник. Подарки для наших солдат сложены в машину, скоро в путь.
И когда уже на месте, в тесном блиндаже из уст отца Леонида я слышу слова молитвы «И скажи мне, Господи, кончину мою и число дней моих», у меня перехватывает дыхание, и я вспоминаю тот далекий весенний тополь, свое ранение и все, что за этим последовало, и думаю: «Вот теперь и помирать не стыдно».
скачать dle 12.1
