Редактор: Женя Декина
(рассказ)
В ПРИЦЕЛЕТяжёлое зимнее дыхание холодило горячее лицо Петра, пальцы неуверенно сжимали цевьё. Он почувствовал, как под верхнее веко затекла капелька пота.
— Стреляй уже! — горел азартом Кирилл.
Прицел бескомпромиссно взял её в кольцо. Она стояла, не шевелясь, выпуская из ноздрей прозрачную дымку тёплого воздуха. Грязный клочковатый живот лисицы подёрнулся. Два жёлтых глаза прямо смотрели на человека с ружьём.
— Я передумал, я не хочу… Меня тошнит… — опустил двустволку Пётр.
— Ты совсем не похож на своего отца, — давил на самолюбие Кирилл, — тот всегда имел твёрдую руку.
— Я — не он. Вот, возьми ружьё. Мне не нужен этот трофей…
— Ещё как нужен, — Кирилл жестом отказался. — Попробуй раз, ну же! Дело не в мясе — ты ж лису жрать не собираешься, и выгоды с одной шкуры — никакой. Тут другое. Тут власть, понимаешь? В этой игре, если ты профи, выходишь победителем — я научу тебя.
Рыжий хвост исчез за кустом, потянулся быстрый след, который уходил вглубь леса.
— Чёрт! — сорвался с места Кирилл. — Упустили.
Пётр облегчённо выдохнул:
— Тогда вернёмся домой?
— Ну ж нет, будем тропить.
Для отцовского приятеля это было делом принципа, какой-то мужской первобытной «чести». Он успел обмолвиться о знатной вылазке на вертолётах с какими-то полковниками или генералами. Они забавлялись, стреляя по волкам. Крови было много.
— Мой батя стрелял зверя, который потом шёл на стол. Никакой игры… — Пётр безнадёжно смотрел на лисьи следы на снегу.
— В этом ты сильно ошибаешься, Петруша, — ухмыльнулся Кирилл. — Что ж твой батя в мясную лавку не ходил? Наивный ты — все мы игроки, только каждый по своей части. Стоп! Вот она. Видишь, ждёт свою смерть, — почти шёпотом произнёс Кирилл, облизывая губы.
Он аккуратно подтолкнул Петра под локоть, помог принять прежнюю стойку. Парень припал к прицелу.
— Снимай с предохранителя.
— Не хочу, противно! — Пётр бросил двустволку на плотный снег.
— Ты как хочешь… — озлобленно цвиркнул Кирилл и потянулся за ружьём, — а я…
— Не сметь! — тут же перехватил двустволку Пётр и, вскинув её, направил на оппонента.
— Ты чего, приятель? — пригнулся Кирилл и выставил правую руку вперёд. — Стой, стой, стой, это не игрушка, Петь.
Пётр держал отцовского приятеля под прицелом, но уже уверенно и яростно. Он начинал понимать слова того, кто смотрел на него беспомощно и умоляюще. Когда щёлкнул предохранитель, Кирилл попятился назад, безобразно разинув рот в попытке ещё что-то сказать, но лишь часто задышал.
— Действительно, — сплюнул Пётр, — приятно осознавать, что чья-то жизнь в твоих руках: хочу забираю, хочу оставляю.
— Я тебе денег дам, хочешь?
— Видел бы ты себя сейчас, игрок… Жалкое существо. Я где-то слыхал фразу, мол, перед кольтом все равны. Сегодня ты охотник, а завтра охоту откроют на тебе.
— Да ты… ты чокнутый какой-то! — у Кирилла пересохло во рту, и он машинально набрал в ладонь снег. — Из-за какой-то паршивой лисы ты мне угрожаешь пулей? Срок захотел? Вернёмся в посёлок, я…
На первую настоящую вылазку Пётр решился только ради того, чтобы испытать чувство, которое испытывал отец. Было любопытно, ради чего он убивал, ради какой философии? Отец, такой нежный и любящий, хладнокровно лишал жизни тех, кто не мог себя защитить.
Раздался выстрел. Это оказалось несложно.
Пётр развернулся в сторону, где стояла лисица — на прежнем месте её давно уже не было.
СВОЛОЧЬ— Покупаем, не стесняемся, честной народ! — подбоченясь, показушно горланил Платон. — Тёть Тось, купи шальку, — завидел он соседку. — Ай, купи, матушка-голубушка, расписную да эксклюзивную. Глянь-ка, как глаза подчёркивает, а, тёть Тось.
Платон подскочил к соседке и растянул перед ней изрядно поношенную, однако ж начисто выстиранную шаль.
— Ай, чертяка! — недобро зыркнула Тоська. — Платон, ты на кой мамкино шмотьё продаёшь? Соблюдай обычай: помер человек — раздай тряпки за так: хоть в церковь снеси, хоть по соседям, а торговать… — Тоська загорелась от злости, вспомнив, как разносила по людям вещи покойницы-дочки. Потом с полминуты постояла, вдруг прикинув, хватило ли у неё совести делать это за деньги, но сплюнула от отвращения к самой же себе и резко махнула рукой в сторону собеседника:
— Ну тебя, Растеряев!
— Ты, тёть Тось, не суди меня, а вот послушай сюда: я мамке при жизни особо не сдался, пусть теперь хоть после смерти чего полезное сделает. Жрать мне чего-то надо…
— А чего ты до этого часу жрал-то?
— Тёть Тось, не драматизируй. Знаешь, что на казённых харчах сидел, да и не очень-то интересуйся, не родня, поди. Не хошь покупать, так ступай дальше, куда чёрт тебя нёс.
Тоська потупилась. Теперь она представила, как лупит оглоблей Платона. Ей было не важно, как она умудрилась управиться с оглоблей, в разы тяжелее грушевой ветки, но в своём воображении чётко видела, как Платон получает заслуженное наказание не меньше Филькиного. Она усмехнулась про себя и чуть подала корпус вперёд, имитируя удары.
— Тёть Тось, перегрелась что ли? Ты не двинься здесь смотри, я тебя спасать не буду.
— Не двинусь, — опомнилась Тоська и закрыла разговор.
Пёстро-лоскутно шумел базар. Местами носился запах сырой рыбы, специй, домашней колбасы и солений. Почти в центре оживлённых рядов продавали кауны, наколотые нитратами и селитрой. Разрезанные, они горели ярким кровавым бархатом, на который слетались осы и мошка. Платон продолжал скоморошить, изредка промачивая горло креплёнными мамкиными запасами из погреба.
Она ожидаемо померла на Троицу, строго запретив уведомлять сына о скором уходе, впрочем, местные и не думали обременять себя такой задачей.
— Колечко по чём, дядя Платон? — кокетничала подошедшая девчонка.
— А, Настюха! Подросла ты за три года. Тебе недорого отдам, гляди-ка камешек какой, ограночка, вот только что королева такие носит. Полторы.
— Дорого… — кокетство в её поведении быстро исчезло. Она против своей воли откровенно застыдилась, некрасиво растянула глупую улыбку. Платон хотел было спросить, сколько ей лет, даже свысока оценил внешность и фигуру собеседницы, задержав взгляд на девичьих бёдрах, но вовремя одумался. «Сволочь», — подумала Настя.
— Ну пока, — кивнул Растеряев.
Солнце ушло из зенита. К концу базара он не продал ни одной материной вещи. Было обидно, но не ясно, от чего именно: то ли от безвозвратности потерянного времени, то ли от ударившего хмеля.
— Ой, не для меня-я-я придё-и-ёт вясна, — расчувствовался Платон и грузно свесил голову, — не для меня Дон разольё-о-о-тся, и се-е-рдце девичье забьё-о-о-тся с восто-о-ргом чувств…
Он не допел — кто-то дёрнул его за край выпущенной рубахи. Растеряев обернулся:
— Чего тебе опять?
— Дядя Платон, отдай колечко за так, а? — подняла бровь Настя. — Я за душу мамки вашей молиться буду. Не век, конечно, но, нет, нет, а панихидку…
— Тьфу, что за девятнадцатый век? — перебил Растеряев. — Ещё «барин» скажи, дура. Хотя, если бы я был барином… Столько чести… Всё дозволено…
Настя насупилась.
— Кстати, сколько тебе лет? — развязал язык Платон.
— Пятнадцать… — приуменьшила, от греха подальше, девчонка.
«А выглядишь постарше», — подумал Платон и вдруг взял в щепотку перстенёк и долго вертел его на солнце. Настя задрала белобрысую голову и чему-то улыбалась, прищурено глядя на переливы.
— На смерть, что на солнце, во все глаза не взглянешь… — пробормотал Растеряев.
— Чего, дядя Платон? — не расслышала Настя.
— А вот чего, Настюха, — приободрился тот и протянул мамкину вещицу. — Бери-ка цацку эту ко всем чертям.
Девчонка схватила колечко, поцеловала на радостях платонову руку и совершенно неожиданно, как заигравшаяся дурёха, выпалила:
— Спасибо, барин.
«Сволочь», — подумал Платон, провожая убегающую вприпрыжку Настю.
Ей было всё равно.
ДО ПЕРВЫХ СНЕГОВФилька сидел на снегу и гладил короткошёрстный живот с пару часов как помершего жеребёнка, заглядывая ему в закрытые глаза. Тело его было неприятно плотным, но родным, и вызывало в Фильке колючую боль.
— Долго так просидишь? — спросил безнадёжно наблюдавший за братом Андрей и подхватил его под руки. — Ну, ну, хватит, Филь.
— Пусти. Я попрощаться хочу.
— Третий дохнет, — неутешительно заключил старший брат и уставился на трёхмесячного жеребёнка. — Вот что, Филипп, тащи-ка сюда тряпку какую-нибудь. Мы сейчас Бравого твоего отвезём кой-куда.
Филька поднялся с затёкших ног, наклонился вниз и помял пальцами болезненные икры, присматриваясь в Бравому в надежде, что тот сделает глубокий новорожденный вдох и сам глубоко вздымал грудь.
— Ну беги что ли! — торопил Андрей.
В родительском комоде стопкой лежали наглаженные простыни. Цветочный весенний принт украшал одну из них и Фильке показалось, что она идеально подойдёт для того, что задумал брат. Выходя из комнаты, он задержался перед зеркалом и потрогал своё лицо и живот — наощупь они были совсем не такие, как тело жеребёнка. Филька, впервые за свои семнадцать лет, почувствовав животный ужас, выскочил обратно во двор и постарался запомнить всё, что мог увидеть его глаз: небо, готовое разродиться снегом, грустную сырую траву, соседские разноформенные крыши, но почему-то унылые… брата, копошившегося возле грузовика… и недалёкого ума соседку Людку, которой не было сейчас рядом, но она занозой сидела в Филькиной голове.
— Чего застрял там? — позвал Андрей.
Филька дёрнулся с места.
— Расстилай, — распорядился Андрей.
Братья положили Бравого на простынь.
— Хватай за те края и грузим.
— Куда мы его? — не унимался Филька. — Хоронить?
— Хоронить. Только сперва кое-что проверим.
Грузовик подъехал к местной ветеринарке, в низком окне с крошечной форточкой показался врач. Карлович носил рыжий замызганный парик, мужиком был тучным, вспыльчивым, от которого разило Беломором, но руки и ум имел от Бога.
— Сиди здесь, — коротко сказал брату Андрей и вышел из кабины.
Филька подумал, что соседская девчонка, так усердно помогающая ему кормить лошадей, должна знать о случившемся и, быть может, она разделила бы с ним тяжёлое чувство потери, ведь и её семья держит около дюжины голов…
— Здорово, Карлович!
— Здорово, Андрюха! — крякнул тот. — Чего стряслось?
— Привёз тебе жеребёнка на вскрытие. Сможешь сделать? — Андрей сунул ему в карман две пятёрки.
— Есть подозрение? — натянул Карлович перчатки.
— Третий дохнет. Ни с того, ни с сего.
— Показывай.
Вдвоём они вытащили Бравого из кузова и занесли в операционную. Карлович помял жеребёнковое брюхо, поднял край гуы и бегло взглянул на зубы.
— Завтра приезжай, — заключил он.
Филька задумчиво дышал на стекло кабины и водил по влажному туманному пятну пальцем, выводя лошадиную голову. Размышления о том, существует ли райская конюшня и райский овёс, которого в лошадином раю хоть отбавляй, а ещё, идут ли там снега — отвлекли его. Андрей поглядывал на брата — ему всегда будет не больше двенадцати.
Через сутки Карлович с уверенностью заверил Андрея, что Бравый был отравлен мышьяком.
— Кстати, травили постепенно, — подчеркнул доктор. — Держи заключение и забирай своего.
За ночь случился снег. Он присыпал чёрный брезент, укрывавший мирно спавшего жеребёнка.
ЧЁРНО-БЕЛОЕ— Я его видел за сараем! Всевышний — свидетель, — неуклюже подойдя к машине, указал пальцем в зимнюю черноту Рафаэль.
— Веришь в сказки, бедолага, — буркнул Александр, подталкивая парня в салон уазика. — Ты чего шарф не повязал? Кому нужен будешь, если заболеешь… Ну, что, уселся?
— Уселся.
Затарахтел мотор, и колёса рванули по запорошенной дороге. Осталась позади больница, в которой оба, ехавшие в разогретой машине, трудились несколько лет: Александр — водителем, а Рафаэль — разнорабочим. Начальство приняло парня из жалости, потому как слабый умом, он пропал бы, сгинул в чёрных снегах, как сгинул его отец.
— Имя у тебя, твою дивизию… Мамка твоя, что ли, того, рисование любила? — по-доброму подшутил Александр.
Рафик дурашливо оголил частично испорченные зубы и посмотрел в ночь. Неосмысленность блуждала в его узеньких добрых глазах. Он качнул головой, видимо, припомнив что-то из своего давнего.
— Ладно, давай по-быстрому, пока едем, расскажи мне про того, кого видел.
Рафик посерьёзнел:
— Вот ходит за сараем кто-то в белом и ходит. Уже несколько дней. Я за ним наблюдаю.
— Так это из докторов кто-то.
— Нет. Доктор — он человек, а это прозрачное. Я сегодня обутку чью-то старую в морге взял и отнёс ему, чтобы ноги не морозил, а его нет как нет. Обошёл сарай…
— Ты предложил обувь приведению? — чуть не заржал Александр.
— Ботинки. Покойник же не против будет, — искренне заключил парень.
— Да не в том дело. На кой чёрт обутка этому белому засарайному типу нужна? — не выдержал водитель.
— Холодно ведь.
— Ну положим так. А потом что?
— Поставил обутку за сараем.
— Так…
— Вечером ещё стояла, наверно, поскромничал… а на утро глянем.
— А я с тобой пойду. Надеюсь, ему обутка эта не жмёт, — подыграл Александр, притормаживая. — Что это за слово такое? Говори «обувь», понял? Ну всё, приехали, приятель. Давай, топай домой, сестра, наверное, ужин состряпала.
Они жили вдвоём и видели друг друга неизменно только утром и поздно вечером, это давало Малике возможность не сойти с ума от тоски и жалости к брату. Сестра встретила его автоматически:
— Скидывай одежду, руки мой и к столу. Будем кушать, разговаривать, газеты читать.
— Я кроссворды хочу.
— Ладно, — устало ответила Малика. Ей хотелось выйти замуж и сделаться слабой и маленькой, поместиться в грецкой скорлупе, и чтобы кто-то другой встречал её и кормил.
— Рисовать, может, хочешь? — предложила она.
— Слушай, — подставив большие ладони под струю холодной воды, произнёс Рафик, — помнишь, я тебе про приведение говорил?
— Ну, — хихикнула Малика.
— Я ему обутку сегодня отнёс.
— Свою что ли? — нахмурилась сестра, прикидывая, что Рафик мог отволочь из дома.
— В морге взял, у покойника. Зачем она ему, правда?
— Правда.
Малика представила, как разберут её туфли и сапоги, и даже тапочки, когда её не станет.
— Не знаешь, Александр ещё не развёлся, — переменила она тему.
— Спрошу. А тебе зачем? — Рафик придвинул стул к накрытому столу и довольно посмотрел на горячую тарелку супа.
— Да так… Кушай, кушай. Хотя, знаешь, ты его как-нибудь на ужин пригласи.
Утро было холодное. Зачем-то разыгрался ветер, от которого у Рафика болела голова, и он глухо мычал. В таких случаях для него всегда находилась таблетка цитрамона, горячий чай, непременно с сахаром, и ласковые руки пожилой кухарки, иногда заменяющей Рафику мать. Она гладила чёрную голову его и приговаривала какие-то молитвы. Он не понимал их.
Ботинок за сараем не было. Рафик приоткрыл рот от восторга.
— Обутка, значит, пригодилась! — довольный своим поступком, сказал он Александру.
Тот в задумчивости почесал подбородок.
— Должно быть так.
— Я на кухню схожу, — кивнул Рафик, — голова болит.
Александр проводил Рафаэля взглядом и отправился в сторожку к Василию, разузнать, не видал ли тот что-то ночью, когда обходил территорию.
— Ты только блажному нашему не говори, что я спрашивал, пусть верит себе дальше в приведение и всеблагую помощь ему.
— Стояли ботинки, да. Я ж ещё с вечера приметил, что вы за сараем крутились. Любопытно стало. Я размерчик прикинул — почти по мне, малость жмут, но это ничего, разношу — я секрет знаю, — Василий достал из-под кровати ещё вполне сносные, крепкие ботинки.
— А чья обувь-то? — неуверенно спросил сторож, опасаясь, что у него отымут добычу.
Александр махнул рукой и пошёл к выходу.
— Носи на здоровье, — заключил он, не оборачиваясь.
Василий аккуратно поставил ботинки на место и поглубже задвинул их ногой, чтобы, не дай Бог, не нашёлся хозяин.
Рафик сидел на табурете напротив теплой плиты, с которой кухарка сняла чай, и смотрел на тонкий пар и думал, что тому, кто ходит за сараем, сейчас тоже тепло и хорошо. Разомлевшие добрые глаза его прикрылись, и жизнь была во всём.
ВЬЮН НАД ВОДОЙВ зеркале она увидела похоронную процессию и вздрогнула — руки сами опустились, перестав начищать старый трельяж. Бросив влажную тряпку на тумбу, Катерина подошла к окну и всмотрелась в провожающих покойника. Несколько старух и пара мужиков молчаливо шли за телегой с закрытым деревянным гробом, рядом с которым поместился крест и простенький венок. Туманный горизонт плыл за маленькими фигурами уходящих к горе. Катерина поспешила на крыльцо, голыми ногами запрыгнула в галоши и направилась за людьми. Никто не обратил на неё внимание, но и она ничего ни у кого не спросила.
Путь до кладбища был недолгим и не тяжёлым. Возле ржавого низкого заборчика телега остановилась. Катерина мимолётно взглянула в глубь последнего людского пристанища и не поверила глазам — между дальними памятниками настороженно стоял чёрный олень. Он был недвижим и прекрасен.
— Господи! — негромко восхитилась Катерина. — Откуда у нас здесь олень, ещё и чёрный?
Все перевели взгляды на Катерину, потом — на кладбище.
— Где? — спросил один из мужиков.
— Да вон же, стоит, — жестом указала Катерина.
— Ты бредишь, поди. Никого там нет. Это просто дерево, приглядись.
— Я тоже не вижу никакого оленя, — подтвердил второй. — Ладно, понесли.
Мужики без усилий подхватили гроб.
— Погоди, погоди, — подошёл копач. — Давай сразу верёвки протянем, — предложил он.
Мужики кивнули.
— Кого хоронят? — неуверенно спросила Катерина у одной из старух, которая была поживее своих соседок.
Та задрала голову и с удивлением посмотрела на девушку.
— Как кого? Петровна с Круговой 40 померла. Неделю уж.
— Не помню что-то я такую. Это у которой жеребята всё дохли?
— Да зачем? Жеребята у Филькиной мамки дохли. Людка, идиотка, мышьяком их травила. А это просто Петровна — одинокий перст, без роду и племени.
— Тихо вы, — прервала другая старуха, — давайте похороним, потом обсуждать будете.
Катерина смутилась.
Самый дешёвый небольшой гроб наскоро опустили в чёрную яму, и когда копач предложил всем трижды бросить комки глины вниз, все зашевелились, зашептали, перекрестились… Речь никто не произнёс, попрощались сухо, традиционно подумали о бренности жизни, но вскоре сменили мысли. Старуха, та, что поживее, смотрела на моложавого копача и думала, что было бы не плохо перекопать ей 17 соток ненавистного огорода, но лишних денег у неё не было, и она скривилась от недовольства.
Крест в виде двух сколоченных Никиткой палок с кривой табличкой, воткнули в не пуховую землю, рядом водрузили венок и зашагали обратно к выходу, рассматривая плывущие мимо надгробья.
— Ой вьюн над водо-ой, ой вьюн над водо-ой… — жалобно и безголосо затянула одна из старух, но поймала обескураженный Катеринин взгляд и добавила:
— Петровна страсть как любила эту песню, потому и петь можно.
— Поминать будем? — спросил кто-то из мужиков.
— А ты поминки заказывал, платил, чтобы жрать в три горла?! — подала голос третья старуха с шапочкой на голове.
Ответа не последовало.
Назад все пошли вразброд, своим темпом. Пылюка путалась под ногами, тяжелее становился воздух, и обострённо росло Катеринино любопытство: кого это они только что похоронили. Оно-то и привело её на Круговую 40. Дом ещё не знал, что осиротел и со временем ему предстоит захиреть и сгинуть в высокой траве. Катерина аккуратно повернула ручку калитки и вошла во двор — посреди него стоял алюминиевый таз почти до верха наполненный водой — она медленно капала из торчащего уличного крана и образовывала круги. Там же, во дворе, на боку валялся стул с высокой спинкой, он оказался расшатанным, когда Катерина подняла его и безо всякой на то причины попыталась сесть.
Её ноги неприятно катали в галошах пыль, перемешанную с потом, зудели и пульсировали. Взгляд снова упал на таз с водой. Об одно единственное дерево, растущее во дворе, Катерина облокотила стул так, что ножки его прочно упёрлись в землю, и подтащила таз с водой. Стало приятно. Катерина закрыла глаза, и голова её коснулась тёплого ствола груши, отяжелевшей от плодов. По Катерининым волосам поползли муравьи и божьи коровки, по земле расстелился медоносный вьюн.
Когда ногам полегчало, она вылила воду под дерево, глядя, как ножки стула потихоньку ползут по раскисшей земле. Таз вернулся на своё место, и по дну его ударила редкая тяжёлая капля. Катерина толкнула дверь в дом. Она была не заперта — может, все, кто провожал покойницу от этого порога, понадеялись друг на друга или переложили ответственность. Внутри пахло старьём и смертью, однако полы были чистые, вещи прибраны. У стены напротив стоял трельяж, на великое удивление Катерины, почти точь-в-точь как в её хатёнке. Она, приглядываясь, подошла к начищенному не занавешенному зеркалу и увидела в нём — себя: белолицую, раскосую, в мелких симпатичных рябинах. Затем свернула створки, на одной из которых четко красовалась гравировка в виде оленя с чёрной головой, несущего на рогах солнце.
Катерина огляделась: две приоткрытые двери вели в другие комнаты, из которых выглядывали полумрак и прохлада — в одну из них она вошла. Вокруг ни фотографий на стенах, ни книг на полках, ни цветов на подоконниках — это удивило её, но ещё удивительнее было увидеть на круглом столе шахматную доску с неоконченной партией. Катерина опёрлась о край стола и склонилась над пыльными костяными фигурами. Немного подумав, она аккуратно подвинула чёрного слона с c4 на d5, поставив под удар белую ладью, которая вдруг сама по себе скользнула на е2…
Катерина вздрогнула и отпрянула от стола. «Кто же ты такая?» — подумала она, озираясь по сторонам — в комнате по-прежнему, кроме неё, никого не было. Горячий страх разлился по гортани и перешёл в низ живота, скрутив нутро. Немного переждав, Катерина вновь вернулась к партии, дав ход чёрной ладье. Белый король отступил на f1, но второй чёрный слон не оставил ему никакого шанса:
— Мат, — шагнула фигура на b6.
В этот момент что-то прохладное и мокрое толкнуло Катерину под локоть. Она медленно повернулась — прямо на неё смотрел большой чёрный олень. На рогах его висел нательный крест на скрученном тонком шнурке. Олень наклонил голову, и Катерина приняла вещицу, а затем он повёл ушами и пошёл прочь из комнаты, приглашая гостью за собой…
Катерина открыла глаза. Вспотевшая ладошка крепко сжимала нательный крестик на шнурке. Сильнее запахли груши. Тихо запели травы во дворе: «Это вот моё, ой это вот моё, ой это вот моё, Богом даденоё»…
_________________________________________
Об авторе:
ЭЛЛИНА САВЧЕНКО Поэт, прозаик, публицист. Член Союза писателей России. Главный редактор литературно-художественного журнала «Южный маяк», руководитель мастерской художественного слова, ведущая культурного подкаста «Искусство слушать». Лауреат и финалист различных литературных конкурсов: им. Чижевского, Русский Гофман, им. Бажова, им. Можаева, Золотое перо Руси, Берега Дружбы, Фонарь, Лучшая книга года (Германия), Капитан Грэй и др. Публикации: «Наш Современник», «Перископ», «Волга-XXI век», «МолОко», «Наследник», «День литературы», «Пролиткульт», «Лиterraтура», «Мозаика Юга», «Южный маяк» и др. Живёт в Краснодаре.
скачать dle 12.1
