Редактор: Женя Декина
(рассказ)
Новый год в сельской школе никогда не казался мне каким-то волшебным мероприятием, хоть и был таким. Шумный праздник обладал скорее магией божественной, даже библейской, страшной и печальной.
Высокий потолок, с пушистой слизью паутины в облупленных углах. Приглушенный свет, лампочка будто бы схваченная мокрой ладонью, и истекающая на просвет розоватым сумрачком. У подножия бесконечной ели, словно Ирод уселся Дед Мороз, устало и безучастно глядящий, как люди в костюмах зверей прыгают друг через друга, танцуют вокруг стульев и смеются. Из их долгих карманов, прорезанных прямиком через бархатную кожу, шумно сыпятся медные пятаки, и с тошнотворным шелестом разбегаются конфетные фантики, как насекомые. По взопревшему лицу немолодого царя стаей чесоточных собак несётся раздражение кожи от колючей накладной бороды.
Маленькое расстроенное пианино, в тревожном свете обросшее высокими тенями органа, умолкает. На середину дощатого пола выходит Саломея, и пол, в разверзшейся тишине натужно скулит под её ногами, как если бы доски стояли на кривых спинах обреченных пленных солдат. Саломея танцует, и её жирно подведенные глаза тают от пота на разноцветные праздничные тряпки, чёрно расползаясь по бугристым складкам, как неглубокие ножевые порезы. Ирод оскаливается. Саломея танцует и толпа зверей вокруг неё тихо стонет, глядя на спирали обнаженных, зеленоватых рук, вьющихся к высокому потолку, как струйки гашишного дыма. Саломея танцует и на высокой груди, лязгая, подпрыгивает мониста. Преодолевая собственное тело, Ирод поднимается, опираясь на волшебный посох.
- Что ты хочешь за свой танец? - запыхавшись на первом же слове шепчет Ирод.
- Я хочу голову Иоанна Крестителя. - смело отвечает Саломея, и её лицо блестит от пота и кожного жира.
Ирод хлопает в ладоши, и в зал вносят стеклянное блюдо с высоким крутым курганом пшеничной муки.
- А теперь завяжите ей руки за спиной!
Со всех сторон подбегают мятые звери, и с хрустом вяжут костлявые руки Саломеи, заломив ей кисти едва ли не до самой шеи. Девушка вскрикивает и скалит зубы, белые настолько, что голубые.
- Играть музыку! А ты достанешь губами голову Иоанна Крестителя из тарелки.
Учитель музыки принимается стучать по ветхим клавишам, мутно-желтым как утренняя моча. Рыча от боли, Саломея нагинается над тарелкой и опускает в неё лицо. Мука налипает на скользкую жирную кожную влагу, моментально превращаясь в вязкое тесто. Прочные зубы вгрызаются в ухо Иоанна, с хрустом дробя между крохотными резцами мягкий податливый хрящ. Девушка вынимает голову из муки, и, закашлявшись, резким выдохом поднимает непроглядное густое пшеничное облако, из которого глухо выкатывается голова Иоанна Крестителя в маске зайчика.
А потом все они, распаренные и выдохшиеся, покидали высокое натопленное помещение, ступая на каменный пол холодного школьного коридора, постоянно проветриваемого угрюмыми техничками.
Учителя рабредались тяжелее всех. Игры и песни с детьми причиняли им физическую радость, но от радости очень уж сильно устаешь, гораздо быстрее, чем от горя или гнева. И они ходили взвинченные, выжатые и сгорбленные словно натянутые охотничьи луки, готовые вот-вот выпустить стрелу собственного позвоночника в первого попавшегося школьника, тут же упасть возле его тела и заснуть, не издав ни единого звука.
Среди прочих, изможденнее всех, шла Ирод, сорвав с лица ненавистную колючую бороду.
Ирод была ростом ровно с маленькую коровку, с точно такой же фигурой, плотная щекастенькая женщина, с толстыми крестьянскими запястьями и короткой стрижкой. Когда я видел её учителем истории и географии в школе, а потом где-нибудь на лугу выгоняющей капризный скот, я неизменно видел два абсолютно разных человека. Наверное, для учительского сына это само собой разумеющееся.
В миру Ирод носила плотно завязанную косынку, но не так как носят девочки или древние бабки, а по-молодецки, не закрывая мочек, с узлом на морщинистом лбу, чтобы получался своеобразный тюрбан, от чего вид делался бойкий и веселый. Она с удовольствием говорила на родном гагаузском языке который ни черта не знала. Ей достаточно было уметь лишь несколько слов, чтобы в ходе разговора попросить передать не нож, а "бычак", налить не воды, а "су", заглянуть не в тумбочку, а в "чекмеджек". "Верба на су" говорила она, долго заглядывая в мои глаза, и улыбка ползла по ее лицу медленно, как смертельно раненая гадюка.
В школьных стенах Ирод приобретала несвойственную ей женственность, иногда надевала платья, которые ей совершенно не шли, и сдерживала напор смеха, который вне школы моментально бы прорвал плотину горла и сорвался на натужный свист, похожий на скрип застоявшихся тормозных колодок. Сама речь приобретала необходимые учителю такт и тяжесть, от чего сам образ человека становился суровее и прямее.
Для наивных учеников младших классов Ирод играла Деда Мороза. Дед Мороз получался очень низкого роста, с голосом женщины средних лет, которая сильно напрягала гортань, силясь сделать голос как можно ниже. Среди малышей спектакль удавался на славу, и не все дети умудрялись разгадывать, кто именно скрывается под бородой и красной шапкой.
И вот, проведя последний спектакль, Ирод шла, устало сгорбив спину и обретя очертания того самого взведенного охотничьего лука, когда в холодном, темном и уже почти беззвучном школьном холле, она встретила быстрым взглядом худоватого паренька.
Прислонясь к стенке, худое тело топорщилось, как единственная презренная волосина, бадылкой торчащая из подростковой щеки. Сквозь крепкий взрослый одеколон настойчиво пробивался едкий запах зреющего юноши. Голова коротко острижена, длинная спина сутулая, как турецкая сабля. Вместо собачки на ширинке расхристанных штанов грубо прицеплена ржавая булавка. На ладонях в три ряда идут каменные, почти фиолетовые, мозоли от лопаты. Он оглядывал учительницу истории, отвесисто выкатив ещё по-детски толстые губы, будто очень хотел смачно сплюнуть на пол.
Ирод, в распахнутой шубе Деда Мороза, проходила мимо. От распаренного тела веяло жаром старой мокрой одежды и масляных духов, удушливо сладко отдающих чабрецом и ликёрной шоколадной конфетой. Из головы парня выскользнул губастый шёпот: он едва уловимо что-то пробубнил и умолк. Ирод тут же остановилась, и посмотрела на парня, высоко задрав крохотную головку, и её мягкие волосы встали по стойке "смирно" со лба на макушку:
- Ты что такое сказал?! А? Я тебя, тварь ты!.. Скотина такая, а, ты глянь, сволочь, а!
Она подлетела вплотную к испугавшемуся лицу. Ирод подскакивала и красная шуба, в тон кипящей от малинового гнева голове, угрожающе распахивалась, точно орлиные крылья. Она подпрыгивала, силясь достать взмахом крыла до грязной мальчишеской морды, затем с грохотом приземлялась и полные щёки её дрожали, как не до конца загустевшее заливное. Учительница неловко влепила несколько пощечин, пару раз неприцельно попав юноше по кадыку, от удивления бегающему вдоль глотки туда сюда, как затвор автоматического ружья. Натруженные ручищи, ослабленные долгим праздником без перекуса и спонтанно нахлынувшим гневом, летали по воздуху как тополиный пух, неспособные причинить нахалу серьезного вреда. Парень пытался уворачиваться, высоко подняв плечи.
- Вот падлюка, а! Ты смотри, я завтра к твоей матери приду и передам что ты мне сказал, в ворота постучусь и тебя позову! Сам ей расскажешь, сволочь!
Последние слова сломали ей горло, сбивая дыхание на всхлип и плач глубокой обиды, уже сменяющие гнев и ярость. Затем она бодро, цокая тяжелыми толстыми ногами по каменному полу удалилась в учительскую, чтобы переодеться, выпить чай и поплакать.
---
- А че, как вообще ситуация получилась такая? - спрашивал восхищенный сценой, голодный до зрелищ одноклассник, бывший неподалёку.
Школьный туалет блестел праздничной тишиной.
- А че я знал, что она меня услышит что ли? - ответил парень, и лицо его было белым, как мрамор.
- Э, ля, че за тип, что ты сказал то ей?
- Ай дамады бичче сказал, - затягиваясь сигаретой отвечал парень.
- А нахрен ты это сказал? – улыбаясь, спросил одноклассник.
Глубоко затянувшись сигаретой, и обратив взгляд куда-то под ноги собеседнику, парень ответил:
- Потому что я правда её маму ..бал. ** Верба на су - подай мне воды
**Ай дамады бичче - я твою маму ..бал.
СвиньяОн стоял, склонив голову над точильным станком. От шумного дуэта ножа и круглого камня - наружу вырывался густой веник оранжевых искр. Картонная от грязи камуфляжная рабочая куртка резко пахла навозом и костром. Об куртку то и дело бились искры, отскакивали и, меняя траекторию, таяли в воздухе. Мужчина задумчиво затачивал нож: нежная сталь рвалась от щербатого точильного круга и ревела, пока не стала достаточно острой, чтобы резать свинью.
Мальчик двенадцати лет, от старания закусив вертлявый язык, наносил на ворота гаража чёрную блестящую грунтовку, чтобы потом покрасить глухое железо в ядовитый зеленый цвет. Кисточка с приятным, глухим слякотным звуком опускалась в ведро и затем на тяп-ляп размазывалась по о́спенной поверхности ветхого железа.
- Ну что, пора бы нам ехать уже, - сказал мужчина, доставая из нагрудного кармана пачку сигарет, - А то там дедок сам кабанчика не заборет.
Мягкий голос, иногда разрываемый табачной мокротой, был звонок и приятен. Сын, закончивший грунтовать ворота в третий слой, пошёл относить банку на место, и класть кисточку в срезанное дно пластиковой бутылки с водой.
Они залезли в кабину древней грузовой машины. Сильная нога в резиновой калоше прожала педаль зажигания одновременно с продолговатой педалью газа. Со злоутробным механическим гулом машина завелась. Непослушно треща, рычаг переключения передач встал в ямку первой скорости, и машина тронулась, волоча за собой черное облако сгоревшего бензина, как длинную грязную фату.
Машина съехала с асфальтированной дороги на неровную грунтовку. Колеса, раскачиваясь, преодолевали неровности, и громко хрустели мелкой каменной крошкой.
- Па, а ты когда свинью резал в последний раз? - перекрикивая громкое горло мотора, спросил мальчик.
Задумавшись на мгновение отец ответил:
- Пфф, ну ещё при колхозе наверное, хер его знает.
- Ну сколько тебе было?
- Да откуда ж я помню. Ну вот усы у меня росли уже такие. Даже не усы, усики скорее, но я их отпускал тогда уже.
Мальчик посмотрел на неопрятно срезанный рыжий пучок медной проволоки под носом отца. Между грубых щетинок пряталась крупная розовая родинка в окружении крохотных капель слюны: мужчина курил и размашисто плевал в сквозящее опущенное окно. В кабине удушливо пахло нагретым кожзамом от сидений напополам с горьким табачным дымом, плотным как подушка.
- А ты хоть помнишь как свинью резать?
Мужчина снова на мгновение задумался, подтянул дыханием огонь сигареты до самого фильтра и выбросил окурок.
- Руки помнят, мы много скотины резали раньше.
Мальчик понимающе качнул головой и перевёл взгляд на лобовое стекло. На долгие метры от широкой колеи расползались голубые кустики полыни, с возвышающимися над ними гарпиями чертополоха. По голубой густоте на водопой плыли медлительные коровы: у каждой закоревшие от дерьма ляжки. Потрескавшись они напоминали не то масляные картины с глубоким кракелюром, не то топографические карты маленького масштаба.
- А вот мне дед говорил, что дед Митя свиную кровь пил.
- А то как же, его за уши было не оттянуть. Он же инвалидом был, он... Как это сказать, он хромал сильно, у него одна нога короче была, а вторая кривая. Так он даже так прибегать успевал, когда свиней резали. Ох пальцы у него, блядь, сильные были, крепкий вообще мужик был.
- А ты пил свиную кровь?
- Нетуу, - растянулось тягучим тюркским отливом, - я такой херней никогда не занимался. Кашу со свиньями ел, да. Я когда маленький был, вон тот дед Митя сторожем на ферме работал. Так я дома ничего жрать не хотел, как проснусь так на ферму бегу, в сторожку его, как раз свиньям корма́ насыпали вареные. Им кашу, ну до того, сука, ароматную варили, я прям вместе со свиньями в корыто лез, меня дед Митя пускал всегда. Мать, бабка твоя, ругалась конечно, но я все равно бегал.
Мальчик, уже давно переставший слушать, кивал и смотрел в окно. Взгляд мужчины в отсутствии разговора потяжелел: на него со лба обрушились толстые, блестящие от пота и кожного сала, складки задумчивости. Лицо напряглось; от неровной дороги подрагивали слегка обвисшие от возраста щёки. Коричневые губы обратились тонкой напряженной струной, полностью скрывшись под пышными усами.
Машина с утихающим грохотом остановилась. Водитель вышел из кабины, отодвинул тяжелое сидение, и с усилием отключил непослушную кнопку массы аккумулятора. Затем, они пошли в дом, в котором уже готовились к забою.
В доме жарко пахло газовой плитой. Дед сидел за столом и пережевывал подсохшую вчерашнюю лепешку, с большими желтыми каплями заветренного сливочного масла. После него стояла кружечка растворимого кофе, слабого и коричневого. Дед, гладко выбритый и коренастый, с руками ниже колен, напоминал белоснежно-седую гориллу.
Гости зашли. Отец встретился глазами с дедом и сказал короткое "Даров", после чего достал из нагрудного кармана очки в толстой оправе, взял с края стола газету и принялся небрежно читать, бегло пробегая глазами по крупным заголовкам.
Мальчик подошёл к деду и приветственно протянул ладонь.
- Здоров!
Дед потянулся к ладони, но затем резко выбросил руку к животу внука, и легонько ущипнул.
- Эть! Ну здоров, коль не шутишь.
- А мы вот приехали.
- Ах это вы приехали! И что, будешь помогать свинью резать?
- А я не умею, я только держать могу.
Дед, представляя внука верхом на ста пятидесяти килограммовом кабане, хрипло рассмеялся.
- Ну раз держать будешь тогда ладно. Ешьте тогда, я до Тони схожу.
Дед вышел в дверь и в кухне стало темнее.
Мальчик сделал себе и отцу кофе. Свою кружку он наполнил кипятком лишь в половину, остальную часть дополнил ещё незагустевшими, только отсепарированными, сливками из холодильника.
Со скотного двора послышался злой голос.
- ...хожу тут одна говно за ними убирать, будто я одна эту свиню буду кушать.
Дверь кухни раскрылась, и в ароматное помещение вошла бабушка рабочем камуфляжном кителе. От сильного тела пахло навозом и молоком. При виде гостей голос моментально разгладился и наполнился нежностью, парадной, как из серванта.
- Ооо, кто это к нам тут приехал?
Отец на мгновение, как по трамплину, скользнул взглядом от газеты до матери, сухо поздоровался, и принялся читать дальше.
- А это мы вот приехали помогать, - весело поделился внук.
- Ах это вы помогать приехали. Ну пейте кофе тогда, берите там колбаска в холодильнике если хотите. Я пойду полежу немного, потом к вам приду тоже, помогать.
У бабушки было длинное лицо, молодой голос, и голубая косынка. Её ноготь большого пальца на руке постоянно трескался по центру, длинный и хозяйственный. Фигура, качаясь и охая, удалилась в комнату.
Наскоро позавтракав и одевшись, гости вышли на задний двор. Во дворе пахло прогретыми досками ветхих сараев. Утки делились новостями, а петух важно когтил шпорами всяческое подножное дерьмо.
Отец и дед перебирали верёвки и обсуждали забой.
- Ну что, будем оглушать? - спросил дед, деловито заложив руки за спину.
- Ну... Да надо оглушать наверное. Её как будем? выгнать сюда, вы с Петькой держать будете?
- Ты обухом хочешь или кувалдой?
- Да топором наверное.
Отец неторопливо и вдумчиво распутывал грубую щетинистую веревку.
- Можно и током её убить в принципе.
Дед сипло рассмеялся.
- Да это как током?
- Ну вон там провод с вилкой валяется обрезанный.
Мужики посмеялись. Дед посмотрел на внука и ласково ударил тяжеленной ладонью по спине.
- Если возиться не хотим можно у Федьки ружье попросить, в ухо просто застрелить можно.
- Да ерунда это всё, давай обухом.
- Петя, сходи пока за топором, в курятник.
Мальчик выбежал, с силой отворив непослушную калитку. Проводив его взглядом, мужчины принялись молчать вслух, ведь перед серьезным разговором принято немного помолчать.
- Ну что там Коля? вы его привезли вчера? - спросил дед.
Задумчивое отцовье лицо разомкнулось и зашевелилось.
- Да, забрали.
- Ну что он, сильно начудил?
- Ну, напился. Звонила его руководитель, говорит и на студентов он кидается, и на учителей кидается, на занятиях прямо.
Неловко шаркнув топором по калитке, во двор проскользнул Петька.
Дед громко посмотрел на отца, выдохнул и приподняв брови, шлёпнул ладонями по штанам, как бы говоря "А что делать?"
---
Сильная, почти не разгибающаяся скоба дедовской ладони стукнула свинью по мясистой спине, и животное, цокая копытцами по бетонной дорожке вышло из тёплой темноты крытого загона. На её мощной задней ноге тут же оказалась петелька грубого каната.
- Давай, крепко держи! - строго сказал дед, натужно натягивая силки.
Петя схватил веревку и стал тянуть вместе с дедом. Напуганное животное мокро хрюкало, пытаясь сбросить упрямый узел. Копыта скользили по грязи и серому птичьему дерьму.
Отец схватил топор, повертел в руках и стал прицеливаться для удара.
- Давай, еще натяни! - почти крича обозначил внуку дед.
Свинья с немыслимой силой дрыгала ногой, и возмущенно визжала. Голос чующего смерть животного грубым напором больно врывался в ушные каналы: глаза от крика теряли фокус. Мальчик, предвосхищая удар, поднял глаза наверх. Высоко над скотным двором ослепительно и равнодушно цвёл абрикос.
Отец размахнулся и со всей силой впечатал тупой обух по центру свиного лба. Из толстого черепа вырвался глухой хруст удара каленого железа об упрямую кость. Свинья коротко присвистнула, как нечаянно сдавленная ногой резиновая игрушка, после чего оглушительно завизжала и спасаясь рванула канат. Дед с внуком едва не оказались на земле.
- Режь, Юра, режь быстрее!
Отец, обнимавший толстую свиную шею, вынул из-за пояса нож и с размахом сунул прямиком в мягенький подбородок, вспоров его полукругом. Затем, соскочив с непослушного зверя, мужчина оставил его в покое, перебежав на другой конец двора. Дед с внуком также бросили веревку и отскочили за отцом.
Свинья, пошатываясь продолжала визжать, пока не послышались хлюпающие глотки. Животное шаталось на копытцах: распоротая кожа на горле неопрятно топорщилась поднятым воротником пальто. Острый крик выдавливал из смертельной раны густой, тёмно-красный кисель, пока не утонул в одном сплошном глотке. Животное, словно стремительно молодея, разучилось ходить, затем разучилось дышать. Визг напополам с кровью стекал в мутную деревенскую кашу.
---
Петька искал паяльную лампу где-то в глубине развалов гаражного металлолома. Побежденную свинью тяжело водрузили на деревянные поддоны, и облили водой, смывая ароматное месиво грязи и крови. Из-под опавшего хвостика тихонько посыпался кал.
- Тоня! На кой жеж чёрт ты их покормила? я ж говорил не надо кормить!
К окну, выходящему прямиком на скотный двор, подошла бабушка, прищурилась на происходящее и засобиралась выходить.
Дед раздраженно толкал свинью в бёдра, выталкивая остатки наружу.
- Учиться он не хочет наотрез. Нашёл друзей себе там, занимается херней какой-то, музыку слушает.
Дед, продолжал толкать свинью. Еще горячие бёдра послушно колыхались под калошей.
- А гитару, что мы ему с чердака сняли - так и не брал?
- Повертел в руках, мы его сфотографировали, и всё. Не прикасается. На пианино не хотел учиться: гитару ему подавай, как у Науменко. Так и стоит.
- А нахрена ж он тогда музыку слушает, если играть не хочет?
- Да... - махнув рукой растянул отец.
- Ну, Юра, а как же вы его забрали, он получается дома сейчас?
- Да валяется, спит, мы когда уходили он валялся ещё.
- И что же, ты с Лерой ездил или сам?
- Да она со школы прибежала, сели в машину и поехали. Ей из техникума туда звонили, она им телефон оставляла школы.
Петя пришёл с паяльной лампой. За ним с ведром воды появилась бабушка. Зло промолчав про накормленную свинью, дед пошёл за газовым баллоном.
Солнце висело высоко на деревьях абрикосовым мясом. Близился обед.
Прикатив газовый баллон, мужики подключили гибкую трубку к паяльной лампе, выкрутили вентиль, и поднесли зажженную спичку. Из конуса ржавой лампы, вспышкой разогнав воздух, вырвалось сине-рыжое пламя.
- Смолить будешь свинью? - нарочито серьезно спросил внука дед.
- А что значит "смолить"?
- Ну, нужно все волосы ей спалить, потом зачистить, чтобы можно было резать дальше.
- Ну давай попробую... - неуверенно сказал мальчик и потянул руки к лампе.
- Нее, я буду жечь а ты тяпку бери вон.
Мальчик, не скрывая досады, что не поработает интересным огнём, сходил за тяпкой. Деду самому не терпелось: он навёл пламя на свиную тушу и крохотные жёсткие волоски, наравне с едва видимым пухом, опаленные, загнулись вопросительными знаками. В ноздри ударил тяжелый запах подпаленных волос.
- А теперь тяпкой чисти, счищай вот так туда-сюда.
Мальчик провёл тяпкой по свиной спине, и вместе с волосами снял верхний слой кожи, под которым все было бледно-розовое и чистое.
- Воот, и вот так энергичнее, туда-сюда.
---
Спустя недолгое время свинья была зачищена. Тушу щедро облили кипятком, накрыли плотным брезентом, и, голодные, на тяжелых ногах засобирались обедать. Первым побежал Петька. Мужики стояли на перекуре и смотрели на укутанную черным брезентом тушу.
- И когда он обратно пойдет? - спросил дед.
- Куда? - опомнившись от сигареты ответил отец.
- Ну в техникум, куда.
-Да как проспится и пойдет, - ответил тихим голосом мужчина, и недолго помолчав добавил, - Я его наголо остриг.
- Зачем?
- Да чтоб про херню свою эту забыл быстрее. Он у меня волосы не отпустит больше, я его спящего стричь буду если отпустит ещё раз.
- А его не выгонят?
Отец поёжился и повел плечами.
- Да нет вроде, они там и не такое видели.
Докурив, мужики пошли обедать, тихо бурча животами.
В жареное яйцо, с толстым, жирным желтком, ткнулся горячий домашний хлеб, и вязкое яйцо потекло на зажаренную до хрустящей рыжины тонкую картошку. На зубах хрустели солёные огурцы, в большой тарелке напротив таял на солнце порезанный косыми кольцами копченый сервелат со срезанной кожицей. В пустых тарелках на столике возле раковины - алыми каплями стекали на донышки жалкие остатки острого борща. Бабушка убрала в холодильник недоеденную вареную говядину на толстой кости, посыпанную крупной солью. Все это дело медленно залилось сладким яблочным компотом, только что вынутым из холодного, пахнущего сыростью, подвала. Приятно наполненные животы просили спать, но немного посидев, мужики пошли работать дальше.
---
Выпустив и собрав кишки в белый мучной мешок, отец и сын шли по обсаженной чернобыльником и тысячелистником колее, чтобы выбросить останки свиньи в обрыв, которым заканчивались огороды. Выбросить нужно было в строго определенное место.
По пологому, заросшему высокими колючими акациями обрыву, отправлялись в последний путь останки животных: отравленные соседями кошки, сбитые машинами собаки, умершие от болезней кролики, и пойманные змеи, которых, из жалости, отпускали живыми.
- А у Коли будет голова болеть сегодня?
- Что? - не поняв вопроса сказал отец.
- Ну, утром сегодня будет голова у него болеть?
Нервно помолчав, отец ответил:
- Нет, не будет.
- Почему? Он же пил.
Раздраженный вопросами отец выдержал рычащую паузу, стиснул зубы и ответил, глядя сыну в глаза всей бритой головой.
- Да потому, что у него там жопа! Вместо головы у него жопа!
Мальчик, словно свечной огонёк, зашатался от резкой интонации, и замолчал.
Ноги, уставшие от скользкой грязи, приятно хрустели по сухой глинистой почве. Внизу, на самом дне кручи, паслись коровы и звонко мычали на встречный ветерок. Отец размахнулся и бросил мешок с обрыва: кишки, влажно чавкая друг об друга, покатились со склона вниз.
- Вот будет лисицам, да волкам праздник.
- Ага, - ещё не отойдя от недавнего резкого ответа, тихо согласился мальчик.
Мешок катился вниз, сминая под собой прошлогоднюю листву и сухие ветки. Ласточки летали так низко над головами, что можно было рассмотреть их красные клювики. Солнце тепло грело макушку, хотя воздух был ещё прохладный, чистый и прозрачный, несмотря на удушливый, сшибаемый ветром, но стойко пробивающийся наружу кислый запах трупа.
_________________________________________
Об авторе:
ДМИТРИЙ ПОПАЗОВРодился в 2000 году. Живет и работает в городе Краснодар. Участвовал и побеждал на Краснодарском муниципальном конкурсе «Свободный микрофон». Дважды финалист всероссийского поэтического фестиваля «Филатов Фест», состоит в творческом объединении «КубАрт». Публиковался в журналах «Юность» и «Южный маяк».
скачать dle 12.1
