Редактор: Женя Декина
(рассказ)
— Х+у=12, х-у=2, ну что непонятного, система уравнений, выражай одно через другое и поехали! Пятый раз объясняю, нельзя же быть такой бестолковой.
Сиреневое небо, готовое упасть, зима, вечер, 17:00. Мой стол около окна с низким подоконником; особое удовольствие во время сильного снегопада, выключив свет, сидеть и смотреть, как летят кусочки снежной ваты, подсвеченные светом фонаря. Алгебра. Я люблю алгебру за то, что всегда получаешь ответ в конце мучений. Но не системы уравнений: отец надрывно и резко сыпет объяснения, как надо решать. Я не поднимаю глаза, таращусь в тетрадку, как будто это поможет. Чувствую себя как на расстреле у школьной доски. В голове давление, которое нагнетается с каждой минутой, а вокруг всё в вязком тумане сиреневого цвета. Как дым сигарет, он распространяется по комнате. Почему детям нельзя курить.
— Так, мне звонят, давай решай.
Телефон из коридора истошно орёт на всю квартиру. От звука я всегда вздрагиваю и сжимаюсь, как будто могу спрятаться в норку или сама в себя. Когда остаюсь в комнате одна, могу расслабиться. В комнате душно и холодно, хотя работает обогреватель. На ряску в аквариуме приятно падает свет жёлтой лампы, он витиевато пробирается сквозь водоросли, попадая на небольшие участки песчаного дна. Объём этого счастья — пять литров – целый мир со своим искусственным солнцем.
— Идите ужинать! — раздаётся с кухни голос мамы, проходящий сквозь кипящий чайник и льющуюся из-под крана воду, он добирается только до поворота в мою комнату. Туман не пускает его дальше.
Кухня за стеной, в которую я упираюсь глазами, когда сижу за уроками. Это коробочка два на два метра со столом, холодильником у окна, газовой плитой и нержавеющей мойкой. Больше всего мне нравится на кухне два окна: одно — КПП, как его называет мама, потому что когда она готовит — всегда смотрит, кто куда пошёл-пришёл, и рассказывает остальным. Напротив нашего дома поликлиника и музыкальная школа с автобусной остановкой — мы находимся в гуще событий района. Второе окно самое интересное, выше моего роста и напротив КПП — выходит в ванную. Для меня секрет, зачем оно нужно, кроме как подглядывать с кухни в ванную, но я его люблю за возможность не включать свет на кухне, а только в ванной, когда сижу вечером на кухне и пью кефир.
Мама всегда готовит пресную еду, почему? Безвкусные котлеты или рыба, отварная картошка, в которой нет даже соли. Она похожа на пластилин по вкусу, нежное и диетическое с заботой о нашем здоровье, блёклое и безрадостное, лишённое вкуса и жизни. Чувства в тарелке.
— Я долго буду вас звать?! Скоро всё остынет, — поток воды из крана останавливается, раздаётся звон тарелок и вилок.
Я выглядываю из своей комнаты, наблюдая, как мама накрывает на стол. За стеной отец громко разговаривает по телефону и ходит туда-сюда. Мама ходит по кухне и раскладывает еду по тарелкам, на ней серый фартук с мраморными разводами. Ей не очень нравится, но она продолжает носить, наверное, потому что сшила сама и смирилась, а выбросить жалко. Облако сиреневого тумана добирается и сюда, замедляя движения и мысли. В приёмнике играет «Радио России». Забегаю узнать, что на ужин. Картошка с курицей. Мама просит позвать дедушку и отца.
Я проношусь мимо зеркала в коридоре по скрипучему паркету в большую комнату, где разговаривает папа, а потом в самую дальнюю — дедушкину. Дверь открыта. Переступая порог, я чувствую запах нюхательного табака, чеснока и одеколона «Арбат». Иду в сумерки по лучу света, который падает из папиной комнаты, медленно пробираясь на дедушкину территорию. Он не слышит после контузии в 1943, приходится кричать в левое ухо, а голос у меня тихий. Слева от входа лакированный гарнитур, на полу и на стене над кроватью почти одинаковые ковры, чуть вглубь стоит трюмо с зеркалом, а на нём — старые шкатулки и ракушки, серо-жёлтые фотографии в рамках. В дальнем углу под трюмо спит черепаха Андромеда, ей пару лет и она мой хладнокровный друг, который не избегает объятий и прикосновений.
Дедушка опирается одной рукой на стену, смотрит в окна соседнего дома и напевает тихим, но звонким голосом, как-то забавно скручивая губы в трубочку и делая брови домиком:
«Сиреневый туман над нами проплывает,
Над тамбуром горит полночная звезда.
Кондуктор не спешит, кондуктор понимает,
Что с девушкою я прощаюсь навсегда.
Кондуктор не спешит, кондуктор понимает,
Что с девушкою я прощаюсь навсегда».
Мне не хочется прерывать пение и атмосферу таинственности, хотя свет выключен совсем по другой причине. Сиреневый туман не доходит до этой комнаты. Мне нравится здесь играть, залезать на шкаф, представляя его высоким утёсом. А после обеда я с дедушкой лежу на его кровати, он читает мне словарь Ожегова, находя самые необычные слова. Мы вместе смеёмся над тем, как дедушка их смешно выговаривает, коверкая ударение. А иногда он достаёт большие книги-альбомы из шкафа, но в них не фотографии, а картины. Наверное, это фотографии картин, я не знаю, но очень люблю их разглядывать. Мне это кажется путешествием. Стоит посмотреть на кораблекрушение в тёмном море, и в носу появляется запах моря, вкус соли на губах и ветер в волосах.
В серванте у дедушки есть бутылки с вином из черноплодной рябины, я чувствую терпкий запах ягод и будто слышу, как собираются группами со дна, шуршат и лопаются пузырьки на поверхности бутылей.
— Дедушка, пойдём ужинать. Есть пора!
— А?! Что такое «есть»? Кушать что ли? Я не понимаю, — говорит он, прищуривая глаза и наклоняясь ко мне. — А это кто тут пришёл? Настёнка? Настёнка чУдная или чуднАя?
Я смеюсь в ответ, будто слышу шутку впервые.
— А ты Настёнка, ты Настёнка, ты Настёнка липовая! Вот так вот, дэ… ладно, сейчас таблетки возьму и приду. Спроси ещё у мамы, не надо ли мусор вынести?
— Бать, пошли ужинать, что ты опять в потёмках сидишь, хватит экономить, — отец врубает свет и хватает с полки свежую газету.
Забывая про ужин, он садится в большой комнате на диван, закидывая ногу на ногу, и раскрывает газету как защитный щит перед собой. Он в домике. Диван, который превращается в кровать вечером, застелен покрывалом тёмно-коричневого цвета. Я его ужасно не люблю и за цвет, и за материал, оно вечно бьёт меня молниями и пушит волосы в разные стороны. Туман лежит ровным слоем на диване, на полу.
Напротив дивана возвышается большой сервант со стеклянными дверками и полками, воздушный и торжественный, как хрустальный замок. Фужеры, бокалы, чайные пары и сервизы — заложники серванта, только некоторым из них удаётся побывать на новогоднем или деньрожденческом столе. В углу лакированный секретер — рабочее место отца, где он почти никогда не сидит, что-то трогать там мне категорически запрещено. Но я и без прикосновений нашла там открытую пачку сигарет KENT, календарик с женщиной в прозрачном купальнике и много разных бумажек, билетов и программок из театров, а ещё пыль, которая лежит на всём волшебным порошком.
В большой комнате я ложусь на живот и плыву по ковру, он большой и кажется мягким в начале заплыва. На стене тоже висит ковёр тёмно-бордового цвета с вензелями. Я плыву к секретеру, маяком горит красный огонёк телевизора. У балкона я встаю, внутри приятное тепло шерсти ковра, прислоняю лоб к холодному стеклу. Сколько всего: лыжи, которые терпеть не могу, пустые банки с крышками ждут поездки на дачу и нового урожая, пакеты, сумки, ящики и отцовские ботинки, которые он не даёт маме выбросить. Встаю на бетонную ступеньку балкона и готовлюсь к новому прыжку, плавать-то я на самом деле не умею, но в голове делаю это легко, как будто вода — моя вторая стихия! Прыжок — я снова на пузе, трусь о ковёр, вращая руками и крутя головой туда-сюда. Мне жарко и душно, пузо горит, не сдаюсь, щетина ковра похожа на шкуру животного. Надо быть выносливой и сильной, вдруг придётся сражаться с этим туманом или чем-то пострашнее.
Доплыв до участка с лакированным паркетом, я встаю и иду через коридор на кухню к маме. С заданием не получилось справиться: никто так и не пришёл. Зеркало в коридоре начинается у колен и заканчивается почти под потолком. Как интересно в него смотреться, чувствую зазеркалье, другой мир, как в сказке «Алиса в стране чудес», должно же быть что-то реальное в происходящем. Мне скучно, никто со мной не играет. Только дедушка в Покахонтас, когда я делаю вигвам из гимнастических палок, набрасывая сверху дурацкое коричневое покрывало, а он смирно сидит рядом с копьём (палка для массажа спины, которая обычно лежит у него под кроватью), помадой я рисую ему индейский раскрас, как в мультике, а себе вставляю перо в распущенные волосы (на котором почему-то нарисован некий Пушкин А.С.). Как здорово, что есть дедушка, туман его боится.
Вглядываюсь в свои зрачки, в мультике говорят, что в глазах видно всё, но я ничего не вижу, просто чёрные точки в зелёном кружке. И больше ничего, всё в тумане. Пытаюсь вглядеться в отражение очень усердно, вдруг надо смотреть, не моргая — какая же я? Длинные волосы с завитками на концах, круглая голова, пухлые губы и большие глаза, в которых должно что-то отражаться. Почему я отдельно… как будто в сиреневом тумане, мне вязко и одиноко и я ничего не вижу и не чувствую, пустота. Только муть в глазах. Зачем это всё? Моя жизнь? Их жизнь? Почему так происходит? Почему меня как будто никто не видит? И почему мои мысли никто не чувствует? А есть ли я вообще? Может быть, они просто хотят, чтобы я была, но на самом деле меня нет. Вот бы оказаться в зазеркалье, где ждут весёлый кролик, куча дорожек и приключений. Здесь меня ждёт только Андромеда, ведь её никто не возьмёт на руки, не погладит по чешуйкам на голове, не пощекочет её нос о свой, она так забавно фыркает, когда я это делаю. На лосинах в клеточку протёрлись колени, они так глупо смотрятся, а кофту розового цвета с цветочками связала бабушка, в квартире ужасные сквозняки. Кофта тёплая, но тяжёлая, как рюкзак на плечах, давит на плечи, руки, спину равномерно и плоско. Большое зеркало как дверь в другой мир, хочется попасть туда, узнать, а есть ли жизнь за… Мне всегда было интересно, почему когда кто-то умирает (у нас дома часто умирали бабушки, даже из других городов), зеркало занавешивают простыней, закрывают этот проход… Кому туда нельзя?
— Кто-нибудь есть-то придёт? — мамин голос возвращает меня к обязанностям и я бегу за стол занимать своё место у холодильника.
Через минуту приходят и папа с дедушкой, садятся рядом через угол стола. Мама ест, стоя у мойки, присматривает, чтобы нам всего хватило, а пустые тарелки не мешали. Дедушка достаёт таблетки, отец громко чавкает и роняет крошки на пол, как ему удаётся так смешно это делать, с жадностью и нетерпением еда просто исчезает во рту; дедушка ест так же, но медленнее, старенький ведь. Я ковыряю вилкой картошку, мне совсем не хочется её съесть, но я должна, все переживают, что я такая худенькая и тоненькая, вечно мёрзну. Но меня воротит от пластилиновой картошки и мёртвой курицы, нет аппетита. Опять кусаю кожу вокруг ногтей, мне за это сильно достаётся, девочки не должны так делать, это некрасиво, тем более ногти у меня всегда накрашены лаком. Плохая привычка.
— Ну хватит уже чавкать! Сколько можно! Как варвар какой-то. Куда торопиться, ужин, вечер, все дома, противно же, как в хлеву… — мама срывается.
Всё замирает, кроме деда. Отец молчит, но продолжает в том же темпе.
Мне стало стыдно за них с дедушкой, не знаю почему… внутри как-то всё сжалось и заныло, что-то опять не так, я не знаю, почему постоянно что-то не так. Как сделать, чтобы было так…
— Опять не доела? Ну что с тобой делать? Надо кушать… Смотри, отощавшие уже тарелки облизывают, а ты только поклевала, совсем не дело.
— Спасибо, я наелась. Очень вкусно было!
Я сбегаю под стол и шагаю в свою комнату. Слышу, как отец сделал погромче новости спорта, обычно он внимательно слушает итоги матчей, смотря в стену и прихлёбывая чай с молоком из кружки, больше похожей на цветочный горшок. Мама моет посуду. Дедушка поблагодарил маму и медленно пошёл к себе, что-то напевая под нос, ему нужно выпить ещё какие-то таблетки перед сном.
— Так ты Настёнка чУдная или чуднАя?
— Спокойной ночи, дедушка!
— До завтра. Опять будешь меня наряжать? Только чур без краски на лице, еле отмыл.
Как «Спартак» сыграл с ЦСКА слышно в любой точке квартиры и, как мне кажется, даже на улице, а возможно, и у музыкальной школы. Надеюсь, это не мешает им репетировать.
— Хватит хлюпать, сколько можно! Ну на всю квартиру слышно, неужели нельзя спокойно пить чай! И сделай потише, глухой что ли?! Каждый раз твой спорт орёт, ты тут не один, в конце концов, — мама не выдерживает.
— Слушай, я к тебе не лезу, когда и как ты посуду моешь, вот и ты оставь меня в покое!
— Нельзя же только о себе думать! Не один живёшь, сколько можно издеваться и только себя любить. Мы тоже люди! Мне тоже тишина нужна, — мама выключает воду и поворачивается к столу, вытирая руки о полотенце на стене.
— Люди, люди, человеки. Хватит за всё цепляться, что ни сделаешь — всё не так, — отец ищет очки на микроволновой печи. — Радуйся, что деньги приношу, сидишь на всём готовом, ещё и недовольна вечно. Слова доброго не услышишь, всё только замечания, нет чтобы сказать: «Какой у меня муж замечательный, всё в доме есть, я не работаю, на его деньги живу в идеальных условиях».
— Хватит меня всем попрекать! Вот пойду на работу, посмотрим, как вам всем будет «хорошо» и «удобно», никто дома палец о палец не ударяет.
— Я всю неделю вкалываю и деньги домой приношу, а не шляюсь где-то в кабаках, что тебе не так-то всё?! Имею полное право дома отдыхать, — оставляя пустую чашку с плотно отжатой заваркой на столе, отец задевает ногой дверной косяк и идёт смотреть передачу про политику.
Мама раскладывает кухонные тряпки, выключает свет и идёт в ванную. Делает вид, что стирает, но я точно знаю, что плачет, включив воду в раковине. У меня внутри тяжело, что-то натягивается и хочет разорваться. В моей комнате горит настольная лампа, я смотрю в окно и чувствую, как время строит сугробы, всё становится сказочно белым и блестящим, там на улице всегда что-то происходит, жизнь идёт.
— Ну когда ты уже уснешь наконец, — мама прошла мимо моей комнаты за халатом.
Ненавижу спать. Бессмысленная трата времени, пустое и скучное занятие. Прошу маму не закрывать шторы и дверь в комнату, мне так спокойнее, может, туман не будет так докучать. Тишина наступает не скоро, сначала моется отец, потом мама. Сжавшись под одеялом, тревожно жду, когда всё стихнет. Прислушиваюсь к звукам в комнате, квартире, доме и на улице. Не могу перестать их слушать, кажется, что по веткам деревьев кто-то ползёт в окно, я накрываюсь одеялом с головой, вдруг это тот самый туман заберёт меня, и я не попрощаюсь. Я такая маленькая в этой большой кровати, никого нет рядом. Потом чудится, что крутят ручку входной двери, слышно, как пьяные сидят на лавочке под окнами и о чём-то зло ругаются. Говорят резко, как будто тяжёлые предметы падают с полок, ударяются и разбиваются, звук становится ближе. Он всё громче в моей голове, я не могу спрятаться, я не знаю, куда спрятаться. Всё сжимается до тошноты. Сиреневый туман давит на тело, тяжело дышать. Усталость заставляет заснуть.
Когда встаю утром после тяжёлого сна — опять кошмары — сразу бегу к дедушке в комнату. Он встаёт раньше меня, поэтому когда открываю дверь, он уже делает зарядку. Через окно солнце входит в комнату ярким потоком света. Красиво, никакого тумана нет. Только дедушка в позе кобры на коврике у трюмо. Подбегаю ближе, пока у него закрыты глаза, сажусь напротив в позу мудреца, как мне кажется. Он улыбается.
***
Иду вдоль пятиэтажки через двор, мимо музыкальной школы и поликлиники, на лавочке спят алкаши после очередного загула, у другого подъезда тощие парни ищут закладку в кустах. Обшарпанный подъезд, крашенные зелёной краской решётки на окнах лестничных пролётов, где я целовалась в 9 классе. С 18 лет я не жила в этом доме. Дёргаю ручку входной двери — открыто. Запах квартиры, как тот туман в детстве, падает клочьями у входной двери. Переступаю порог. Спёртый воздух, в тумане мало кислорода.
Ботинки надо снимать на том самом коврике, иначе отец будет орать, что грязь в дом тащу. Бросаю кроссовки у шкафа. В коридоре всё та же красная дорожка, полысевшая за 20 лет, но не сдавшаяся. Пахнет варёными овощами и пылью с антресолей, где лежат ёлочные игрушки. На кухне играет «Радио России» и бурлит кастрюля. Бросаю рюкзак на банкетку под большим зеркалом, готовлюсь вопросительно и с интересом взглянуть в него снова. Оно завешено белой простынёй.
В большой комнате на накрытом скатертью столе-книжке расставлены фужеры из серванта и тарелки. Горит тусклый свет, опять до конца в патрон ввёрнуты только две лампочки из пяти. Остывшая картошка с мясом и красное вино из Крыма. Родители уже давно сидят за столом. Отец стал ниже ростом и сгорбился, мама покрылась морщинами, её глаза стали меньше от слёз.
— Как доехала?
— Нормально.
— Что тебе положить?
— Одну картошку.
— Кутью сначала и блины с мёдом, сейчас принесу.
— Пап, ты как?
— Ну как…
— Долго дедушка в больнице лежал? Ты к нему ходил?
— Да, два месяца в реанимации, ходил пару раз в неделю. Из вас никто не сподобился.
— Я не могла, я тебе говорила, болели дети и сама тоже болела.
— Да, это всё понятно. Каждый свою жизнь живёт.
— Приезжай к внукам с мамой, они ждут тебя очень, скучают.
— Да, как-нибудь, сейчас со всем разберёмся. Ещё с работой много дел и проблем тоже. Всё тебе устроил, ждал помощи, а ты хвостом мотнула.
— Давай не будем сейчас. Это не про меня было, — чувствую, туман нависает и давит, душит, заволакивает.
— Да что про тебя? Не про тебя, всё тебе не так, всё детский сад какой-то, пляски, развлекуха. Уши вон проколола. Сделал для тебя нормальное место, всё… Приходи, трудись, вместе работали во благо.
— Жалко дедушку … Песни, шутки… Спасибо, мам, за блины, я по чуть-чуть взяла.
— Да… Только на дачу его никто не возил, всё в городе. Вот и просидел всё лето и зиму дома, заболел в итоге, лёгкие…
— Папа, ему же 100 лет было. Хочется его песенник найти.
— И что? Что вы все с возрастом заладили, как будто не человек.
Сиреневый туман.
— Посидим молча.
_________________________________________
Об авторе.
АСЯ ПОПОВАРодилась и живет в Москве. Кандидат экономических наук, женский коуч.
скачать dle 12.1
