Редактор: Женя Декина
(рассказ)
К одиннадцати гроб у подъезда окружила толпа. Я поначалу не знаю, где встать, и топчусь за чужими затылками. Как по рассадке в классе, в конце. Я заглядываю вперед, но вижу только затылки.
— Дохнем как мухи, — говорит учительница передо мной. На ее голове три клубка, будто три детских мяча в спортзале. Много раз ее видел в школе — всегда с этими мячами. Кажется, отведет назад голову — и посыпятся мне на плечи.
— Зарплата такая, что неудивительно.
— Она зеленый любила, а обшили красным, — говорит, и другая ей отвечает, что в красном лучше. Та соглашается, кивает мячами. В конце концов, для кого это все — для живых или мертвых? А зарплата все равно маленькая.
Я боюсь, что гроб увезут на кладбище, и я ничего не увижу. Я вспоминаю учительницу живой. Здравствуйте, одиннадцатый «Б». Она, наверное, в том же болотном костюме, как на уроке, только лежит и молчит. Как будто спит, — думаю я. И хоронят ее такую, спящую. Я думаю, что учителя часто умирают, что их приходится так хоронить и обсуждать цвет обивки.
Умирают и умирают, чего уж. Из всех учителей мне жаль только Ольгу Витальевну. Мне страшно представить, если ее вдруг не станет. Где она, Ольга? Я отрываю пятки от асфальта и ищу, ищу, ищу Ольгу и нахожу ее в первом ряду у гроба. Идет небольшой дождь, я вытираю его с редких усов. Опускаюсь, даю ногам отдохнуть, поднимаюсь снова. Ольгу вижу, а труп в гробу нет. Ольга плачет тяжело и рвано. Я никогда не видел Ольгу такой. Говорят, ее муж улетел в Москву.
Кто говорит? Да все говорят. Пацаны ее не любят за плохие оценки. Не подготовятся и говорят потом всякое. Мне Ольга ставит за старания «четыре» и приводит в пример, чтобы посмотрели на меня, — и все смотрят, смотрят и смеются с меня, а я прошу про себя, чтобы не смотрели. Но если б не Ольга Витальевна, то учился бы с дурачками, — говорит мама. А я и так с ними учусь.
Я пробираюсь к гробу. Простите, извините, мне к Ольге. Я представляю себя ее мужем, вместо прежнего, и я утешаю Ольгу, я прошу ее не плакать: не плачьте, Ольга Витальевна. Не плачь, точнее. Красивая она, даже когда плачет, и я мечтаю, чтобы Ольга когда-нибудь заплакала из-за меня.
Каждый понедельник я хожу к Ольге на дополнительные уроки. Я знаю наизусть ее большую комнату пять на шесть шагов, знаю каждую книгу в шкафу-стенке и могу повторить голосом звук ее настенных часов. Они так чирикают: чирк, чирк, чирк. Я легко могу стать мужем Ольги.
Я пробираюсь к Ольге, я здороваюсь с ней, моя голова путается в спицах ее зонта. Мы почти одного роста, как муж и жена. Ольга кивает мне, здоровается, а потом прижимает к себе, чтобы мы вместе поместились под ее зонт. Дождь на похоронах — это добрый знак, Мишенька, — говорит Ольга и протягивает ладонь дождю. Мишенька, Михаил. Когда три слога, то приятно. Когда два — не очень. Миша, Миха. Ольга осторожно касается стенки гроба, будто это часть мертвого тела. Я впервые могу рассмотреть бледный труп: он кажется твердым и холодным, как остывший пластилин. Ольга говорит, что погребать будут за птицефабрикой.
— Но ты не езжай туда, — говорит Ольга. — И приходи сегодня на час раньше. Хорошо, Мишенька?
* * *
Дождь закончился, и я решаю идти к Ольге пешком. Это двадцать минут до птицефабрики, а потом еще двадцать. Вот я прохожу мимо птицефабрики. А вот птица вылетает из клетки, и я прыгаю, прыгаю, пытаюсь схватить ее в воздухе. Ноги болят еще с похорон. На мне синий фартук, как на уроке трудов. Нагрудный карман, а на кармане — бирка. Птицелов, — написано на бирке. Я ловлю птицу и прижимаю ее к фартуку, птица стучится в руках, как сердце воришки. Я несу птицу обратно к клетке, запираю внутри. Птица смотрит на меня через прутья и проклинает клювом: чирк.
Прочь от птицефабрики дома растут на несколько этажей. Я представляю, что купил Ольге цветы, ведь мы пережили общее горе. По пути мне улыбаются сверстницы, а я отвечаю, что эти цветы не для них, а для Ольги. Потом прячу воображаемый букет за спиной под окнами ее дома.
В квартире пахнет ужином с кухни. Жареный картофель и сосиски. Я вернулся с работы, и эти хлопоты о еде — это для меня. Стану ее мужем — буду приносить Ольге цветы? Буду.
— Сколько птиц сегодня словил, Мишенька? — Ольга улыбается и хвалит меня, будь то девять птиц или всего одна. Я протягиваю деньги за сегодня и прошлый урок, и этого, конечно, мало для зарплаты птицелова, для всякой зарплаты мало. Ольга берет деньги, не считает. Там нечего считать, три бумажки. Я сажусь в кресло в большой комнате, достаю ручку и тетрадь, слушаю Ольгу. На Ольге черный костюм.
Ольга угощает меня конфетами. Конфеты с похорон горькие, как покойник. Математика не получается, я думаю обо всем, кроме математики. Ольга говорит мне собраться.
— Тебе нужно быть более собранным, — говорит снова Ольга. Я несколько раз киваю, что понял, но Ольга верит, что Бог троицу любит, и перед тем, как я уйду, повторяет:
— Постарайся собраться в следующий раз.
* * *
На перемене пацаны толпятся в кругу. Договариваются, что после уроков будут пить крепкое пиво и смотреть фильм про планету обезьян. Такой день рождения. Один предлагает подарить имениннику проститутку. Что еще дарить на восемнадцать лет? Трясет мелочью на школьные завтраки, монеты падают на пол. Остальные смеются и подергиваются, как обезьяны на планете обезьян. Я тоже смеюсь, мне смешно. Мне тоже восемнадцать, и у меня тоже есть деньги в кармане брюк, деньги за уроки для Ольги. Я собираю сверток рублей в кулак и показываю пацанам. Пацаны, — я стучу по деньгам открытой ладонью, я будто вбиваю в кулак колышек, обезьянничаю. Пацаны смотрят на меня, а потом возвращаются смеяться в круг. Им будто становится даже смешнее, чем прежде.
Я бы и не пошел пить с ними пиво. Сегодня понедельник и мне нужно к Ольге.
— Мне нужно к Ольге Витальевне сегодня, — говорю я пацанам в затылки.
* * *
Когда уроки заканчиваются, мы едем с Ольгой в троллейбусе, я занял два холодных места спиной вперед. Сын Ольги ходит в нашу школу, я что-то слышал про ее сына. Говорят, из его носа торчат гайморитные трубки, как у робота. Ольга рассказывает про его увлечение компьютерами. Когда она говорит про компьютер, то перебирает пальцами в воздухе и представляет, клянусь, печатную машинку. Ее сын увлекается компьютерами и ходит в нашу школу, ежедневно ездит на этом троллейбусе. Для меня это странно, все ходят в школу возле дома.
На остановке за птицефабрикой в троллейбус забегают девчонки. Будто три сбежавшие птички, и я должен их вернуть в клетки. Я тихо поднимаюсь с места, я крадусь и пытаюсь словить, но хватаю пятерней воздух. Птички стучат в закрытые форточки клювами. Тук, тук.
Мы проезжаем мимо кирпичного собора, и Ольга крестится, я боком чувствую, что крестится. Девочки громко смеются, а потом пролетают мимо нас и скрываются за спинами. Я трогаю свой рюкзак на коленях, как будто могу нащупать рабочий фартук внутри. От девочек остается лишь запах, что-то детское и сладкое, цветы или ягоды — я мало чего смыслю в цветах или ягодах. Ольга не пахнет ничем таким, вообще ничем не пахнет, и я мечтаю, чтобы она вдруг запахла для меня. Я однажды замечу запах вслух, скажу, что сладко очень, и мне нравится так сладко, и потом так сладко будет всегда — и слаще только знать, что это ради меня, ради меня всегда так сладко.
Пусть будет так, что на улице дождь, и Ольга стучит в мою дверь. Она шла мимо, ее застали дождь с грозой, она просит войти, улыбается через дверную цепочку, как через клетку. Входите, пожалуйста, Ольга, точнее, входи. Я помогаю ей с ее пальто, я провожу носом мимо ее шеи. От нее пахнет только свежим дождем — и лучше так, чем любые духи.
* * *
— Ты не замерз? — спрашивает меня Ольга. Она уходит и возвращается с чаем от простуды. В кружке плавает шиповник. Ольга берет из вазочки в шкафу-стенке две конфеты и кладет мне на блюдце. Конечно, «Мишки в лесу». Стоит, улыбается. Мишка, — говорит. В первый раз было смешно, а сейчас не очень. Но конфеты вкусные, вафельные.
Ольга ходит по комнате, топчется возле книг, трогает вещи и двигает их туда-сюда. Открывает стеклянные дверцы шкафа, бокалы чуть гремят друг о друга. Я поворачиваюсь. Чем пахнут бокалы? Клянусь, они пахнут шкафом: давно не было праздника в этом доме. Ольга забирает и мнет фантики от конфет, бросает к ягодам на дне кружки и уносит. Потом она о чем-то разговаривает с сыном в дальней комнате, но я мало что слышу. Ту, ду, ду. Из-за трубок в носу я называю ее сына Андреем. Андроид. Пробегала с ним по поликлиникам, лечила, а ей, может, девочкой хотелось быть. Ходить в кино, танцевать и вообще.
Когда Ольга возвращается и оказывается за моей спиной, я отвлекаюсь от математики и обвожу ручкой цифры. Цифры получаются толстыми, толще других.
— Мы закончили, — говорит Ольга и оставляет меня одеваться. Я вспоминаю про деньги, но Ольга уже на кухне, и я иду за ней, я впервые на ее кухне. Здесь за два дня, — говорю я. Ольга берет мятые рубли. Я осматриваюсь вокруг. Холодильник, плита, стол. Это кухня Ольги, и она готовит здесь еду. На столе стоит бутылка шампанского. Учителям часто дарят вино, шампанское — я сам дарил однажды.
* * *
Мы пьем с Ольгой шампанское при тусклом свете. Я поднимаю тост за нее, за Ольгу. Бокалы звенят друг о друга, пузырьки воздуха взрываются на губах. Я подхожу к Ольге, я касаюсь ее плеч, я держу ее плечи прямо — Ольга заперта между мной и столом. Ольга, Оля, Оленька, — шепчу я и целую ее шею, по разу на имя, и Ольга согласно шепчет в ответ, соглашается быть моей Оленькой. Ножки стола топчутся по линолеуму, качаются бокалы, волнуется шампанское внутри. Я крадусь пальцами под ее брюки. То, что у Ольги за брюками, — это, конечно, журавль в моих руках. И я крадусь дальше, но, добравшись до курчавых волос, убираю руку. Пальцы липкие от стыда. Я как мальчишка, что хотел показаться смелым, но испугался первых деревьев ночного леса.
Ольга берет мятые рубли. Я открываю рот рассказать, что я люблю ее, но молчу. Она отвергнет меня. Мне нужен мужчина, а не мальчик, — извинится Ольга. Я ухожу домой без всяких слов о любви. Дверь щелкает за моей спиной.
* * *
Я приглашаю Ольгу в свою комнату и обвожу рукой пространство. Здесь я сплю, а здесь занимаюсь математикой, Ольга, занимаюсь и думаю о тебе. Я наливаю шампанское, которое мы не успели допить. От шампанского кружится голова. Ольга смеется с меня. Мишенька, — говорит Ольга.
Мы раздеваемся, каждый сам, и бросаем одежду на кровать. Ольга зовет меня, нет, тянет меня за руку, я несу к ней свои мурашки и топчусь коленями по горке одежды, моей и Ольги. Ольга кладет мою ладонь себе между бедер, она прячет себя под моей ладонью и вздрагивает, как пойманная птица. Ее дыхание теплое и сладкое.
— Ты красивая, — шепчу я Ольге. Я тянусь поцеловать ее губы, но Ольга отстраняется, отворачивается, прижимает губы к плечу.
— Я старая, — шепчет Ольга и вспоминает, клянусь, девочек в троллейбусе. Румянец на ее щеке выцветает. — Старуха.
— Моя глупая Оленька, — я крадусь к ее плечу и целую сначала плечо, потом целую губы, пытаюсь поцеловать.
— А еще сын. Зачем я тебе с сыном?
Целовать ее непросто, целовать ее — быть мальчишкой и нести цветы в школу, и непонятно, как их вообще нести. Я целую ее плечо, губы, шею — и каждый раз я мальчишка с цветами. Между четырнадцатым и пятнадцатым поцелуями я засыпаю.
* * *
— Ходишь к ней, трахаешь ее там, дома?
— Нет, — отвечаю я.
— Какая у нее мохнатка? — двое пацанов складывают руки ладонь к ладони, перекрещивают пальцы друг друга, чтобы я заглянул туда, между разжатых ладошек. Чужие локти упираются мне в плечи. То, что внутри, похоже на прикрытый глаз. Будто кто-то притворяется, что уснул.
— Такая?
— Мы задачи решаем.
— Да, это непростая задача — трахнуть Ольгу Витальевну.
— Со звездочкой, — и смеются.
— Трахни ее, чтобы она подобрела.
Потом я иду и думаю, что бы я мог ответить. Я бы сказал, что залезть в трусы Ольги — это как дважды два. Но это несправедливо, некрасиво, нечестно. Нечестно, — я иду сквозь дворы, задевая дома плечами. Все эти дома похожи друг на друга, похожи на мой дом и на дом Ольги, но его мне ни за что не перепутать.
Где сейчас Ольга? У нее выходной, и она ходит в домашнем по комнате, пьет чай с конфетами. А если не выходной, то уже тринадцать часов, и она едет в троллейбусе. Она едет до остановки «Цирк», а потом пешком идет куда-то, в магазин или сразу домой, если дома есть чай и конфеты.
* * *
— Здравствуйте, Ольга Витальевна.
— Проходи, Миша, — говорит Ольга и просит переступить сумки у двери в большую комнату. Я прохожу и переступаю.
Две большие клетчатые сумки, как на рынке, а рядом сложенный велосипед. На велосипеде рычажки и тросики, трубки. Я сажусь за стол, потом смотрю на эти сумки, на полки в шкафу. Между книгами и вазой для конфет были какие-то вещи, а теперь — ничего. И я снова заглядываю в открытую сумку.
Ольга садится напротив и включает настольную лампу: щелк. Тень от ее руки на учебнике похожа на пистолет. Мы как будто в ресторане, и желтый палец Ольги скользит по номерам задач, как по строкам меню.
— Нам две картошки фри, — говорит Ольга и стреляет из пальца в потолок.
Я раскладываю велосипед и сажусь на него, а Ольга на багажник, за мной. Я звоню в гудок, воробьи расплескиваются в стороны, как вода из луж. Я везу Ольгу подальше от Москвы, за птицефабрику, куда-то, неважно. Какое оно, московское метро? Внутри метро похоже на нашу школу, — говорит Ольга. Из-за плитки в коридорах, наверное. Ольга вцепилась в мою спину и говорит, говорит, говорит. Говорит про метро, школу, учеников, но все эти разговоры на самом деле про нас. Будем ли мы вместе, Мишенька, как вместе бывают сверстники? Будем, — отвечаю я, но ветер заталкивает слова мне обратно в рот.
Или я везу Ольгу в свой двор. Я показываю Ольге свою и соседние многоэтажки, скамейку, турник — я хватаюсь за перекладину и несколько раз поднимаю свое тело. Я показываю Ольге кусок земли, где играл в ножички, и делюсь историей про шрам. Я хвастаюсь шрамом от ножа, который был когда-то, но исчез, зажил. Потом показываю старое дерево и поднимаю Ольгу наверх, я держу ее за талию. Я рассказываю про детство, про дерево. Я считал его космическим кораблем, — говорю я. Вот кабина первого пилота, а вот — второго. Давай улетим, — говорит Ольга. Конечно, давай улетим, — и я поднимаю две клетчатые сумки в корабль.
* * *
— У тебя все хорошо, Миша?
Ручка выпадает из моих пальцев на пол. Я спускаюсь за ручкой и отвечаю под столом, что все хорошо. Все хорошо, — говорю я. Ручка не пишет. Я пробую, пробую, пробую, но на бумаге получаются лишь вмятины и царапины вместо цифр. Держи, — Ольга дает мне свою ручку. Красивую красную ручку с золотой клипсой. Я обвожу вмятины на бумаге, клипса сверкает под настольной лампой.
В конце урока я возвращаю ручку Ольге, но Ольга просит оставить ее себе. Подарок, — говорит Ольга. Я протягиваю Ольге деньги за урок, и выглядит так, будто я покупаю ее красную ручку с золотой клипсой. Я кладу деньги Ольге в ладонь и лепечу что-то про урок. Спасибо за урок, Ольга Витальевна. За все уроки, что были. Я не чувствую пальцами ее ладонь, между пальцами и ладонью — деньги. Я сжимаю ее ладонь, деньги мнутся. На улице темно, и огни в соседних домах горят, точно праздничные тыквы, — я вижу эти огни за плечами Ольги. Я держу ее ладонь и делаю шаг к ней, к Ольге.
— Я люблю вас, Ольга, — говорю я. Ольга молчит. Потом пытается что-то сказать, но похоже, что только рот открывается, а слова не выходят — не получаются никакие слова. Чирк, чирк, — говорят настенные часы. Мое лицо горит, как праздничная тыква.
— Миша, — говорит Ольга и вытаскивает ладонь из моих пальцев. Деньги кружатся и валятся на линолеум, как воробьи. Чирк, чирк. Я должен что-то сказать и пробую прощание. В общем, до свидания, мне пора.
Я иду и долго ругаю себя по пути. До свидания, пора, в общем. Куда мне пора? И я решил, что мне пора домой, ведь Ольга может передумать и позвонить. Я тоже тебя люблю, — скажет Ольга. Приходи в понедельник, — и гудки закапают в трубке.
* * *
Весь вечер я провожу на кухне у телефона. Где ты, Ольга? Ходит вокруг трубки, иногда поднимает ее, а потом кладет обратно. А бывает, что набирает несколько цифр: два, один, шесть. Я стал придумывать, что ей скажу. Я скажу, что брошу школу или найду новую — есть миллионы школ, но нет другой Ольги.
— Но ты ведь тоже одинока, Ольга, — шепчу я в телефон.
— Нет, — отвечает телефон. — У меня есть муж, и он живет в Москве. Я уеду к нему с Андреем и двумя клетчатыми сумками.
— Это все из-за того, что я — бедный птицелов?
Всю ночь я сплю плохо, ворочаюсь. Мне снится сон, что я приехал в Москву, но Москва под ногами непослушная. Чужой я там, в общем.
* * *
— Миха, она из-за тебя ушла, да? — пацаны собираются вокруг моей парты, будто я новый учитель. И смеются, что да, из-за меня.
— Может и из-за меня.
Я срываю катышки со школьного свитера, и они лежат под ногами, как хлебные крошки. Если смести ногой в кучу, то получится горка с ноготь.
— Давай и с новой так, если залупаться начнет, — говорит пацан с самыми глупыми глазами. Горка под ногами увеличивается вдвое.
Входит новая учительница. Это женщина с мячами на голове с похорон. Пацаны разбегаются по местам, как обезьяны по веткам. Я смотрю с последней парты на их затылки и спины, испуганные и глупые. Женщина медленно идет по коридору к учительскому столу, идет гордо и прямо, чтобы мячи не шелохнулись на голове. Потом смотрит на нас и молчит. Становится тише, тише, тише, и когда на мою парту кладут записку, я слышу, как под пальцами хрустит бумага.
Я смотрю на записку, сложенную втрое. Это мне, это записка для меня. Я разворачиваю ее. Бумага отвечает мне хрустом: раз, два, три. Приходи сегодня на турники пить пиво, — говорит записка. Я сворачиваю ее и разворачиваю снова. Я делаю это несколько раз, и слова на ней всегда те же.
— Что за шум с задней парты?
Я прячу записку в нагрудный карман под свитером. Сердце стучит в кармане с запиской. Тук, тук. Кто там? Это друзья зовут пить пиво. Я поднимаю голову и улыбаюсь в потолок, и потолок в кабинете белый-белый, как лист бумаги.
* * *
Самолет взлетает в Москву, и Ольга, клянусь, крестится, пока сигнальные огни удаляются вниз. Но кто-то сильнее меня схватит эту железную птицу между облаков над Тверской областью. Крестись не крестись.
_________________________________________
Об авторе:
ЯША ПОПОВРодился в Беларуси. Пишет короткую прозу и повести. Публикуется впервые.
скачать dle 12.1
