Воронина Вероника. ИСЦЕЛЕНИЕ

Редактор: Анна Харланова


(рассказы)



ДЫХАНИЕ ЖИЗНИ

Не помню, о чем я тогда думала, собираясь в поездку, когда, укладывая вещи в рюкзак, сложила и дорожную надувную подушку. Бордовая, бархатистая, она долго пряталась в глубине шкафа, в полной темноте. Пустая оболочка, ждущая наполнения и готовая стать ответом на пока еще не заданный вопрос. 

* * *
Тем днем, накануне отъезда, был такой звонкий и ясный миг. Застывший во времени, как явление пылающего куста Моисею. 
Стоял душный июнь. Я гуляла по центру Москвы, выбирая малолюдные переулки.
Подняла голову и замерла: связка воздушных шаров зацепилась за перекладину креста на куполе церкви! 
Огромная разноцветная гроздь — размером чуть ли не с этот купол. Ветер дул сильно, порывисто. Шарики трепетали и рвались. Казалось, они тянули храм за собой, к небу. Но, разумеется, он продолжал несокрушимо стоять. 
Я люблю воздушные шарики. В них, надутых, — радость, дыхание жизни. А от лопнувших шариков несет мертвечиной, они похожи на выпотрошенные шкурки.
Тот миг переливался красками, словно мыльный пузырь на солнце. В нем было столько знаков и смыслов, как затонувших сокровищ в морских глубинах! Я остановилась и залюбовалась.
Символично, что шарики прибились именно к священному месту, Божьему дому.
В мифах многих народов бог дыханием оживляет первого человека. Мы, люди, созданные по образу и подобию Творца, передаем священное дыхание жизни дальше: стремимся оживить свои мечты и, желания. Пусть не напрямую, а опосредованно — кто через гелиевые баллоны, воздушные насосы, а кто через молитвы, списки дел, планы, письма Деду Морозу. Вот оно, наше дыхание, направленное в небо. Как запечатанное письмо с молитвой, адресованное Богу, богам, предкам, духам Верхнего мира, – небо для всех.
Они летят, наши шарики-мечты, шарики-молитвы, слабые, хрупкие, уязвимые. Многие запутаются в ветвях деревьев, проводах, зацепятся за что-нибудь, — взять хоть этот крест, — лопнут, в конце концов. Но ведь какая-то часть долетит, сбудется!
Размышляя, я продолжала смотреть.
В этих плененных шариках, в их безнадежных беспорядочных метаниях под порывами ветра чувствовалась такая уязвимость, пронзительность и трепетность жизни, как в романах Ремарка. 
Весь этот момент был про меня и для меня. Я ощущала себя этой связкой шариков, чувствовала их бесприютное сиротство. Трепетала в печали и смятении под порывами ветра. Без корней, без руля и ветрил, отчаянно нуждаясь в опоре и не находя её. С другой стороны, определенно я была и церковью, слишком благоразумной, слишком отяжелевшей в оковах стабильности и предсказуемости, чтобы позволить себе легкость и безрассудство.

* * *
Надувая подушку перед сном, я продолжала размышлять о священном дыхании жизни, дающем силу шарикам-молитвам. Не только им. Само дыхание – как молитва, как подношение. В древности люди верили, что боги являются в сновидениях, чтобы объявить свою волю. Похоже ли надувание подушки — наполнение ее отголоском того самого священного дыхания жизни! — на дар нынешним божествам сна? Будет ли вещим посланный сон? 
Во сне вспомнилось важное. Наша первая с тобой совместная прогулка. Мы идем от Октябрьской к Парку культуры. Слушаем на двоих «Наше радио»: один наушник у тебя, второй у меня. Спускаемся на набережную в Парке Горького, останавливаемся у парапета. Пахнет водорослями. Над нами Крымский мост и звуки большого города. 
Холодно, пасмурно, слегка моросит. На набережной малолюдно. Я замерзла: с реки дует. Ты укрываешь меня своей курткой. Она черная, просторная, как парус. Не снимаешь её, чтобы отдать мне, а именно укрываешь, точно крылом, обнимая. Это наше первое объятие. Ты такой большой, высокий, теплый. Очень юный и очень взрослый одновременно.
У меня сильно-сильно колотится сердце. Я трепещу, как пугливая лесная птица, хочется и убежать, и пригреться, уткнувшись лицом тебе в подмышку.  Ты обнимаешь меня бережно и очень осторожно. 
В наших наушниках Земфира: «Мои колени замерзли, ты был счастливый и пьяный. И что-то важное между…»
Я проснулась, прижимаясь щекой к нежно-шершавой подушке. Память выкатила из закромов тяжелую артиллерию: на душе так потеплело от этого сна! Хотя прошли годы и мы давным-давно не вместе. 

* * * 
Вернувшись из поездки, я все никак не могу забыть сон. Очень кстати нашлась старая — еще бумажная! — записная книжка. 
Набирая номер, я изо всех сил держусь за надутую подушку, как за дружеское плечо. Расхрабрившись, ввожу последнюю цифру, слушаю гудки, запоздало обдумываю, что сказать. 
И вдруг слышу твой голос:
— Ну, наконец-то! Я так долго ждал! 



БОЙСКАУТ

Зелёная лопасть движется вверх-вниз, как крыло неведомой пластиковой птицы. Только вместо того, чтобы лететь, раздувает пламя. Дым поднимается к небу. Не улетишь.
Сижу ночью у костра в лесу. Звезды яркие. Здесь, у живого огня, спокойно, можно уединиться, подумать. Сбежать из дома хоть на время. 
Меня потрясывает, но не от холода. Хотя ночь, конечно, прохладная — середина весны.
"Я прошу: хоть ненадолго, боль моя, ты покинь меня. Облаком, сизым облаком…"  Вот бы моя боль улетела, развеялась сизым облаком.
И костер у меня не настоящий — так, маленький огонек в мангале на поляне для шашлыков. И лес не настоящий — всего лишь городской парк: за полчаса пересечешь быстрым шагом в самом широком месте. Ну и пусть. Фонари не горят, за деревьями не видно окон ближайших домов, и почти можно поверить, что вокруг настоящий лес. 
Нет, нельзя. В нескольких шагах собачья площадка, парк аттракционов, живой уголок, домики для пикников. Хоть и ночь, но звуки не затихают: то собака залает, то прошелестят шаги невидимого в темноте пешехода. Из кафе на берегу пруда слышна музыка.
Вздрагиваю от шороха в ближайших кустах. Кошка! Холодает. Подбрасываю в огонь ветку-другую и помахиваю над ним пластиковой лопастью. Искры летят в темноту.
На лопасти гордая смешная надпись: "Веер для раздувания огня BoyScout". Спонтанно купила ее в супермаркете перед "побегом" в парк. Понравилась. Зелёная такая, славная. И слово "бойскаут" сильное, крепкое. Надёжное. Как будто способно защитить, заслонить собой от беды.
Хорошо, что можно ещё потянуть время, пока не идти домой. Дом осквернен скандалами, обвинениями, претензиями, обидами. 
Утро началось с водки и приступа ярости, когда я снова попросила не пить так много. Он бросил мою подушку на грязный кухонный пол, пинал ногами. Швырнул в стену мою тарелку, любимую, с клубниками:
— Следующая попадет в тебя, если не заткнешься!
В другую сторону полетели яблоки, тоже мои любимые. Спелые, сочные, ароматные. Теперь на стене содраны обои, глиняное крошево на кухонном диване и лежащей на полу грязной, истоптанной подушке. Яблочные слезы растеклись по зеркалу в коридоре, куски развороченной яблочной плоти – у входной двери.
— Смотри, что ты наделала! Я теперь из-за тебя ноги порежу или изгваздаюсь! Убирай все это!
Удар в стену. На ней теперь вмятина. Его кулаки с побелевшими костяшками над моим лицом.
Я молча собралась и закрыла за собой дверь.
Представляю, что в руках не банальный веер для мангала, а чудесный инструмент, вроде волшебной палочки, разгоняющий беды и неурядицы как дым. Цепляюсь за него, точно за спасательный круг. Торжественно "помаваю" Бойскаутом над затухающим пламенем и тихо шепчу-заклинаю: 
— Чудесный веер! С тобой сила ветра и огня. Разгони, развей мою беду, как развеиваешь этот дым. Защити, зелёный пластиковый Бойскаут. Спаси и сохрани…



ИНСТРУКЦИЯ ПО ВЫЖИВАНИЮ

Когда горе берет за горло, думай о цветах и бабочках, о милых животных. Не отмахивайся, я серьезно! Это лучше, чем день за днём рыдать или лежать, глядя в стену. 
Нет сил сходить в магазин, принять душ, даже просто умыться? Ну и ладно. Главное — цветы, бабочки и милые животные. Они помогут, вывезут. 
Ирис, мак, анютины глазки. Клубника, смородина, малина. Махаон, многоцветница, павлиний глаз. Милые собаки, кошки, лисы, даже ежи! Витаминный коктейль, прививка жизни и солнца. Напитывайся, запасай, консервируй радость, красоту и тепло мира. Все пригодится, поверь. 
Только не пришпиливай булавками маленькие тельца, не срывай растения. Не причиняй вред другим, чтобы взять себе кусочек чужой жизни. 
Ты спросишь: так что именно делать? Нитками и бисером, лентами по канве вышивай себе новую жизнь — или вшивай себя в нее. Это уж как получится. Не представляешь другую жизнь? Тогда ставь заплатки на эту, разорванную потерей, заполняй дыры и прорехи бесконечными бабочками и цветами. Уж лучше так, чем заедание или алкоголь.
Молись об утешении иглой и разноцветными нитями, полными горстями бисера. Только поначалу кажется, что это ерунда и глупость несусветная. У женского рукоделия великая сила исцеления. А у цветов, бабочек и милых животных — ещё больше! Слушай меня, девочка моя. Я знаю, что говорю. Я это проходила. И ты пройдешь.
Сперва берись за совсем маленькие вышивки — с половину ладошки. И обязательно выбери что-нибудь яркое, радующее глаз. Клубнику, например. Плачь, но вышивай. Сама потом спасибо скажешь. По одному маленькому стежку за раз, и все получится. 
Готовую вышивку можно вырезать из ткани, приклеить сзади магнитную полоску и повесить на холодильник. Набравшись уверенности, возьмись за набор побольше: например, махаона размером с ладошку. И дальше потихоньку в том же духе. Ирисы и маки распустятся под твоими руками, синие нимфалиды будут вылетать из-под пальцев. Почувствуй себя немного Творцом. Или лучше Норной, сплетающей нить собственной судьбы.
Постепенно втянешься, полюбишь вышивать. Со временем и на душе станет легче. Не сразу, но когда-нибудь обязательно. Однажды ты снова порадуешься простым вещам. 
Еще кое-что очень важное. Не забывай подкармливать ту дворняжку с автостоянки. Ты знаешь её — твоя тезка. Она так радуется каждый раз, когда ты приходишь. Бежит навстречу, скулит, лижет руки. Она живая, теплая, с длинной жесткой шерстью на загривке и мягкими волосиками на голове и за ушами. Она тебя любит. Это бесценно. Помни о ней.
Однажды впервые задумаешься: а какие цветы тебе нравятся? Это важно. А ягоды? А бабочки какие? А из домашних животных кто больше; кошки или собаки? Когда ответишь, значит, сделан ещё шаг в нужную сторону.
Представь, что вышитые тобой бабочки уносят, рассеивают по ветру боль, горе, опустошение. Несут далеко за море. Пусть пена морская смоет все это с их крыльев, растворит, очистит. А взамен они принесут тебе жизнь новую, целую, без прорех, наполненную радостью и процветанием.
Годы спустя — в своей новой, обязательно счастливой жизни! — однажды ты заметишь живые ирисы на клумбе в парке и вдруг вспомнишь нынешнее время, когда не было ничего, кроме заполнения пустоты вышитыми цветами и бабочками. Вспомнишь себя нынешнюю. 
Не забудь написать ей — себе — письмо. Если хочешь, назови это инструкцией по выживанию. А как иначе она узнает? Как справится?



ЖИВАЯ ВОДА ЭЛЛАДЫ

Ее звали Эллада, и она была из обрусевших греков. Мы познакомились в аэропорту: обе прилетели к Балтийскому морю на многодневный литературный фестиваль. 
Эллада восхищала и при этом казалась такой родной. Статная, волосы и глаза цвета янтаря, хрипловатый голос. Летящие юбки в пол, длинные серьги, звенящие браслеты. Ее имя очень ей шло.
Блистательное, легендарное слово Эллада расцветало теплыми янтарными каплями, сладко таяло на языке, оставляя привкус мёда и можжевельника. Пахло свежей сосновой смолой. Мне раньше не приходило в голову, что оно может быть именем! Раз услышав, хотелось беспрестанно повторять: Эллада, Эллада… "Бессонница. Гомер. Тугие паруса. Я список кораблей прочел до середины…".
Сама того не зная, Эллада раз за разом исцеляла мою слишком уязвимую душу от мелких будничных драм. Словно купала в живой воде Средиземноморья — колыбели прославленных предков…
В первое же утро я услышала за завтраком разговор солидных “известных писателей”:
— Всю жизнь, весь век литература держится на мужском начале, мужском таланте…
Вступление настораживало.
— Будьте осторожны с девушками в ЛИТО. Для них поэзия, проза — индивидуальное брачное оперение. Походят, позанимаются, а потом замуж выскакивают, рожают. Только зря тратишь на них время.
Писатель говорил вроде бы лишь для собеседника, но так громко, что слышно было на другом конце стола.
— Да, женщины в литературе — явление вспомогательное!
На мастер-классе главный редактор толстого литературного журнала взялась распекать таких, как я, — авторов, пришедших в литературу с возрастом.
— Если не начали писать в юношестве, — давила она, — скорее всего, литературного дара у вас нет. А так, одно баловство и слишком много свободного времени! Найдите себе другое хобби!
Литературный процесс за пределами фестиваля тоже напоминал о себе. Пришел ответ на мое письмо из журнала для начинающих литераторов, куда я посылала рассказы. Главный редактор эмоционально сообщил, что под “начинающими литераторами” имеется в виду исключительно молодежь, и я никак не подхожу по возрасту. "Даже я сам, — признавался он в письме, — уже близок к верхней планке: мне почти тридцать пять! А вам-то — побойтесь Бога! — уже за сорок!"
Эти вроде бы мелочи подавляли, постепенно накапливались внутри, как яд. Надо мной — и во мне! — сгущалась тоскливая серая тень, закрывающая меня от мира, а мир от меня. Радость фестиваля тускнела, отодвигалась на задний план. А вперед выходили ограничения и барьеры: я — женщина, за сорок, и нашла то, чем хочу заниматься, далеко не в школьные годы. Казалось, коридор моих литературных — и не только! — возможностей узок как игольное ушко!
Во время перерыва между мероприятиями мы с Элладой очутились рядом и разговорились. Я пересказала утренний диалог писателей. Она ответила спокойно и с достоинством:
— Полагаю, они так говорят от внутреннего бессилия. Я не отказываю им в таланте. Но если есть ощущение собственной неполноценности, начинаются все эти глупости: дескать, я молодец только потому, что мужчина, белый и так далее — возьми любой предрассудок.
Я выдохнула и откинулась на спинку стула. Серая тень колыхнулась, открывая просветы. 
В другой раз мы сидели во внутреннем дворике отеля. Эллада курила тонкие ароматные сигариллы. Очень в тему моих размышлений она заговорила о возрасте.
— Ты же не старше меня, — откликнулась я.
— Старше, и намного! Сколько тебе лет?
— Сорок шесть.
— Ути, мой котик! 
— А тебе?
Она поправила прическу, звякнув браслетами. В ее длинных рыжих волосах дивно смотрелся купленный в одной из местных мастерских массивный янтарный гребень.
— Скоро пятьдесят пять! 
Я оторопела. Я, правда, думала, что она примерно одного со мной возраста. Уверенная в себе, яркая, обаятельная женщина. Ею хотелось любоваться, исподволь учиться чувству собственного достоинства, блистательности и силе. И пятьдесят пять лет!
Во время следующих перекуров между делом выяснилось, что писать Эллада начала довольно поздно, уже после сорока, и с тех пор многого добилась: несколько книг, вышедших в известном издательстве, многочисленные публикации в России и за рубежом, крупная литературная премия, свое ЛИТО.
Бывают люди, которые так говорят о своих успехах, что хочется умереть от зависти или чувства собственной ничтожности. Эллада не просто вызывала восхищение. Она была как ласковое исцеляющее море, великолепное, “движимое любовью”[1], не знающее преград. Морю не завидуют. Рассказывая о делах и достижениях, Эллада исподволь делилась янтарной силой, внутренним светом, словно протягивала руку и говорила: "Посмотри на меня: я тоже женщина за сорок, нашедшая любимое дело уже в зрелом возрасте. Плюнь на все эти глупости! И просто делай то, что считаешь правильным".
Я разволновалась. Самим пребыванием рядом со мной эта женщина не просто расширяла мои горизонты — необъятно их раздвигала!
Позже, когда в плотном фестивальном графике нашлось время для Балтийского моря, меня приняла в песчаные объятия Куршская коса. Мне подумалось, что именно так должна выглядеть земля легендарной Эллады. Дул сильный, но ласковый ветер. Впереди лежал огромный безлюдный пляж, вольный, широкий простор. Дальше берег поднимался, стройные сосны горели теплым золотым светом в лучах вечернего солнца. Песок и вода, как хлеб и вино святого причастия, приобщали к таинствам земли, таинствам жизни. Горизонт раздвигался бесконечно далеко, ничего не зная о человеческих ограничениях. 
Живая вода — пусть не Средиземного! — Балтийского моря ласково обнимала ноги. Оно, как женщина по имени Эллада, двигалось любовью и не ведало преград. Я была с морем, и я была живой.



ОПРЕДЕЛЯЮЩАЯ СУДЬБУ

Пробуждение было тягостным: Катя сразу вспомнила вчерашний вечер и отвратительный разговор с Пашкой. Вновь окатило волной стыда и унижения от его слов. Девушка немедленно выгнала парня, а вот от гадкого чувства избавиться не смогла. Пашка ей так нравился!
Не вставая с кровати, Катя потянулась к тумбочке за книгой, с горечью спросила: "Почему это со мной происходит?" и открыла наугад.
Сказы Бажова она всегда любила, а образ Хозяйки Медной горы полнился древней силой, пленительно волновал и тревожил, как предание о таинственном сокровище на дне колодца. Вот ты стоишь на самом краю, не решаясь заглянуть в глубину, — и тебе одновременно жутко и невероятно важно узнать, что там.
Девушка не смогла взять в общагу зачитанный домашний томик. Зато здесь рядом находилась студенческая библиотека.
Бажов открылся на странице, заложенной забытой распечаткой. Распечатка оказалась густо правлена от руки. Катя не заметила ее вчера, когда брала книгу в библиотеке. Девушка отложила лист, зажмурив глаза, отметила пальцем место на открытом развороте и, с надеждой глядя в книгу, прочла: "Мамонька, ведь знаю я, что тут моей судьбы нет"[2].
Шепотом повторяя прочитанное, Катя машинально потянулась за отложенной распечаткой — по виду то ли конспектом, то ли заготовкой к докладу или реферату, — бегло просмотрела первые строчки:
“…Мифологические персонажи сказов Павла Бажова являются образными персонификациями природных сил. С этой точки зрения Хозяйка Медной горы, хранительница драгоценных пород и камней, которая предстает перед людьми в виде прекрасной женщины, а порой в виде ящерицы в короне, ведет свое происхождение от “духа местности”.
Катя замерла, боясь спугнуть тайну, притаившуюся на дне колодца. Сделав несколько глубоких вдохов и выдохов, она принялась читать дальше. В конспекте говорилось о том, что, хотя Хозяйка и создана творческой фантазией Бажова, на его сказы заметно повлияла мифология древних финно-угорских племен, живших на Урале с незапамятных времен. 
У богини древних жителей Урала были тяжелые и толстые, как железные цепи, косы, спускавшиеся с небес до самой земли. И у любимой Катей Хозяйки Медной горы красивая иссиня-черная коса. 
Верховная богиня угров наделяла новорождённых людей душами, причем считалось, что души могут принимать облик ящерицы. В ящерицу превращалась также сама богиня. И Хозяйка Медной горы, как знала Катя, часто показывалась людям в виде огромной ящерицы. А свитой ей служили разноцветные ящерки, которых Малахитница звала то своим войском, то слугами, то детками.
В распечатке было много правок, некоторые строчки оказались густо вымараны. Но сквозь разрозненные, исчерканные записи поблескивали осколки древнего мифа.
Одним из имен верховной богини угров было Калташ-Эква — калька с имени богини-матери древних коми Кылдись-инь, что значит “определяющая судьбу женщина”. Она записывала жизненный путь людей на "святой бумаге"[3].
“Определяющая судьбу женщина, — прошептала Катя, — святая бумага”. Но мысли снова вернулись ко вчерашнему, волной накрыли стыд и гнев. Девушка решилась задать второй вопрос: “Что мне теперь делать?”, ткнула пальцем в конспект. Взгляд скользнул сперва по одной строчке, потом охватил весь абзац:
“Ханты усть-казымского Приобья называют Калтась Матерью-Землей. Если в доме кто-то долго болеет, проводится обряд захоронения куклы, на которую переносится хворь. Здесь богиня выступает как заступница от болезней…”
Катя вскочила с кровати и кинулась к шкафу с одеждой…
Кукла, торопливо скрученная из любимого красного шарфа, получилась отличная. Было даже немного жаль ее ”хоронить”. Но Катя, добравшись до пустыря, решительно взялась копать ямку — то здесь же найденной палкой, то прямо руками. А забрасывая землей куклу-шарф, мысленно послала ей всю свою обиду и боль, приговаривая: “Потому что тут моей судьбы нет”.
Девушка поднялась с земли, вытирая руки влажными салфетками и прислушиваясь к себе. Внутри осторожно разжималась тугая пружина, начинала разливаться хрупкая тишина. Катя вынула из рюкзака книгу, открыла наугад: "Тепло от него, будто на пригревинке сидишь, да ещё кто тебя мягким гладит" [4]. Она улыбнулась. Кате вдруг стало так хорошо, будто к ней через темноту времени протянулась теплая благословляющая рука. “Спасибо”, — тихо сказала девушка, сама не зная кому.
У ее ног проскользнула ящерка.


Рассказ “Определяющая судьбу” впервые опубликован в журнале “Урал” №4 2024г., остальные рассказы публикуются впервые.


1.  И море, и Гомер - все движется любовью”. Строчка из стихотворения Осипа Мандельштама, начало которого процитировано ранее: “Бессонница. Гомер. Тугие паруса…”
2. Бажов П.П. "Малахитовая шкатулка".
3. Здесь и далее использованы материалы монографии Кашлатовой Л.В. "Женский пантеон обских угров" (Тюмень, 2017).
4. Бажов П.П. "Малахитовая шкатулка".







_________________________________________

Об авторе:  ВЕРОНИКА ВОРОНИНА

Вероника Воронина – прозаик и публицист. Родилась в Сарове Нижегородской области.  Живет в Люберцах. Окончила журфак МГУ. Рассказы публиковалась в журналах “Север”, “Нижний Новгород”, "Дактиль", “Лиterra Nova”, альманахах “Земляки”, “Царицын”, коллективных сборниках издательства “Перископ-Волга” и др. Публицистика, литературная критика и эссеистика публиковалась в журналах и электронных изданиях Pechorin.net, “Формаслов”, Rara Avis, Alterlit, “Мир Севера”, в газете “Литературная Россия”, на “Литературном радио” ("Пролиткульт")  и др. 
Победитель и дипломант ряда конкурсов.  В частности, лауреат II степени Международного конкурса "Русский Гофман-2023", III место Международного литературного конкурса-фестиваля “Литкузница», лауреат двух этапов III Международного конкурса-фестиваля "Расскажи мне сказку".
Участвовала в Литературной резиденции АСПИР в Тульской области (2022), а также писательских Мастерских АСПИР (в Москве и Ярославле).скачать dle 12.1