Андрей Сальников. ПОВЕЛИТЕЛЬ ВОДЫ

Редактор: Женя Декина


(рассказ)



Что происходит?!
Как сейчас помню. Вероломно, без объявления войны, лето обрушилось на Урал ещё в начале мая. А ведь, сколько я себя помню, оно частенько задерживалось с наступлением. Иногда даже до первой декады июля. А в конце мая подвыпившей знойной красоткой в Екатеринбург ввалилась настоящая ташкентская жара. Наш дом нагрелся. Не сразу, но нагрелся. Стены из кирпича толщиной почти в метр, превратили квартиру в аналог горнила русской печки. Кондиционер мы тогда ещё не могли себе позволить. Было мне неудобно, жёстко и дурно, ночь казалась бесконечной. Поворочавшись с час, я пошёл в ванну, чтобы ополоснуть холодной водой лицо, шею, грудь и плечи, так ненадолго легчало. Умывшись, я бросил случайный взгляд в ванну и обнаружил, что слив её опять засорился. В ванной плескалась вода. В некоторой задумчивости я зачем-то провёл указательным пальцем над ванной и в изумлении застыл. И было от чего. В воде под моим пальцем образовалось нечто вроде плавника, который ходил по воде, следуя за моей рукой. “Плавник” этот тоже состоял из воды, но он собирал и тащил за собою всю грязноватую жижицу, имевшуюся в этом объекте личной гигиены. В замешательстве я поднял ладони к лицу и внимательно осмотрел их. Ничего не обнаружил, кроме того, что краем глаза заметил, как тут же разгладилась гладь той лужицы, что имелась в чугунном сосуде. Я зачем-то вернул свои ладони в положение над ванной и в полном изумлении от собственных возможностей на каком-то наитии сделал из этой лужицы шар, который и повис между руками на уровне моей груди. Находясь, похоже, в каком-то странном трансе я наблюдал, как висит в воздухе серо-жёлтый прозрачный шар, в котором плавали какие-то волоски и соринки. Я почему-то ожидал, что шар получится непременно голубым. Вернувшись в себя, я странно знакомым жестом бросил шар обратно в ванну, а затем, сделав лишь небольшое усилие, загнал его в слив. Где-то под ванной раздался негромкий хлопок, и вода исчезла, а я от чего-то резко утратил к ней интерес и спокойно отправился спать. Какая-то часть меня продолжала пребывать в шоке. Зато неизвестно откуда взявшаяся другая часть меня, почему-то была уверена в том, что это не сон и не сумасшествие. Секунду поколебавшись, я всё-таки лёг в постель и к своему удивлению тут же заснул, как опоенный лошадиной дозой снотворного. На другой день, проснувшись, я не только вспомнил всё, что было ночью, но каким-то чудом почти сразу же придумал для себя объяснение случившегося. Причём это объяснение пришло ко мне тогда, когда я, налив себе стакан воды, после первого же глотка, тут же поставил стакан на место. Вода оказалась противно тёплой. Размышляя над ночной загадкой, я на вновь появившемся ниоткуда наитии положил ладонь на стакан с водой и… охладил её на несколько градусов, причём почти без усилия. И как раз в этом вот месте ко мне и пришло воспоминание. Моя умирающая бабушка Лена, с большим трудом найдя меня глазами в толпе родни, едва разлепляя синие в коростах губы, просит: «подойди ко мне Сашенька». Я, изрядно робея, подхожу. Она смотрит на меня удивительно чистыми, синими, как озёра, глазами и я попадаю в эти силки. Ни с того, ни с сего, я беру её руки в свои и меня тут же, как будто бы бьёт током. От этого удара по всему телу проскакивает отчего-то сладкая судорога, заканчивающаяся неведомой мне до этого, истомой. Бабушка Лена всё это заметила, улыбнулась грустно и начала негромко говорить, часто прерываясь из-за одышки: «Нечего мне тебе в наследство оставить внучек. Отдаю тебе свой дар... 
На радость ли, на беду ли, не знаю. Смотри не расплескай и не хвастай, а то пересохнет...» и закрыла глаза утомившись. Я помнил Елену Михайловну всегда бойкой, легконогой и сноровистой старушкой с запрятанными под платок волосами, смешливой и очень доброй. Но главное, что помнилось это её вездесущие руки. Эти руки успевали всё. Варить, стирать, топить печь, копать, полоть, окучивать, ниоткуда взявшимся платочком вытирать нам с сестрой слёзы и не больно шлёпать наши попы за проказы. А сейчас передо мною лежала желтовато серая почти незнакомая старушка с почти карикатурно рассыпанными по подушкам седыми волосами. Но главное, я не узнавал её руки. Куда подевались её добрые, пахнущие полынью и молоком вечно что-то отдающие ладони?! Сейчас эти вечные двигатели были похожи на покрытые чешуйчатой, почти коричневой корой, узловатые ветки неведомых деревьев с тёмно-тёмно синими, почти черными пауками вен. Я посидел рядом с нею ещё немного, потом взрослые незаметно от умирающей потихоньку оттёрли и отправили меня на улицу. Через пару часов Елена Михайловна незаметно отошла. Всё думали, что уснула. Обнаружила это тётя Галя, решившая поправить подушки. Начались обычные хлопоты, к которым, в общем-то, всё уже было готово. Через три дня мы ехали на поезде домой, и я совершенно забыл об этом странном случае и о каком-то даре. Я ведь тогда и не понял ничего, хотя мне уже четырнадцать лет было. Да и до сего дня не знал я, что за дар ко мне перешёл. Взрослые, похоже, что тоже. Я, помню, спросил тогда у отца, что это за дар такой, но он ничего не смог мне пояснить, может потому, что он не из этого рода?! А вот мама, мама при ответе почему-то отвела взгляд. Мне только передали иконку троицы, посчитав, вероятно, что об этой, действительно завещанной мне вещице, речь и шла. Только брат бабы Лены, деда Слава, странноватый старик, хитро и остро глянул на меня и зачем-то сказал: «ну теперь держись малец…». 
С трудом вынырнув из воспоминаний, я в задумчивости бродил по дому и ломал голову, совершенно не зная, что мне теперь со всем этим делать. Начни я, по глупости, советоваться с кем-нибудь, даже с женой –и тут же нарисуется прямая дорога, если не  в психушку, то как минимум, к клиническому психологу. Нет, конечно, в то время как раз и повылазило изо всех щелей множество всякого народа с как-бы паранормальными способностями. На их фоне я бы даже особо и не выделялся. Но и родня, и друзья знали меня совершенно нормальным, обычным мужиком, пусть и с лёгкими странностями. Но у кого их нет?! И вот они-то как раз и могли бы устроить мне, что то вроде: «тебе Сашенька необходимо, вне  всяких сомнений необходимо: отдохнуть, подлечиться, поправить нервы, это ненадолго…» и всё такое прочее. Деда Слава, внезапно вспомнил я, до сих пор живой и сейчас уже обитает где-то неподалёку. Я не был у него года три и его переезд в наш городок, каким-то чудом прошёл мимо меня. И рассказала мне об этом всё та же вездесущая и всё обо всех знающая тётя Галя. Я позвонил тёте Гале, но её не было дома. Я позвонил ещё несколько раз, изрядно удивив родню. В перерывах между звонками я просто сходил с ума. Я не знал, куда себя деть. Я зачем-то бесконечно курил, чего не позволял себе до этого никогда, да ещё и выпил несколько чашек кофе. Несколько раз я выходил на балкон, бессмысленными глазами смотрел на улицу, ничего не видя. Затем снова мчался к телефону, чтобы очередным звонком ещё больше встревожить родню. Наконец Галина Сергеевна вернулась, я узнал адрес и через полчаса уже ехал к нему, нет, даже не ехал, я летел…


А дар ли это?

Деда Слава сидел на лавочке во дворе своей краснокирпичной пятиэтажки и резался в шахматы с таким же, как он, дедом. Таким же, да не таким. Тот старичок на фоне моего двоюродного деда, показался мне плюгавым и плешивым. А ведь он, как выяснилось, моложе Вячеслава Михайловича аж на двенадцать лет. А вот деда Слава, выглядел хорошо. Практически так же, как и пятнадцать лет назад на похоронах бабули. Бодрый, краснощёкий, седобородый очень похожий на персонажей из картинок уральского художника Баранова. Пока я подходил к столику под кривым тополем, за которым шла игра, я всё пытался сообразить, а сколько же лет деду Славе? По всем моим подсчётам выходило, что он уже преодолел последний барьер, перед вековым десятком. Я хотел окликнуть его, но Вячеслав Михайлович обернулся сам. Увидев меня, улыбнулся приветливо, внимательно глядя на меня из-под сплошь седых, кустистых бровей. – А-а Сашок…, молодец, что наведался, что-то случилось?! – Я обнял его, я так всегда делал, когда приезжал в деревню, где он жил раньше, потому и сейчас я не стал менять нашу с ним традицию. Обнимая, я шепнул ему на ухо:­– Поговорить бы с глазу на глаз. – Деда Слава глянул на меня внимательнее, и я удивился насколько его поблёскивающие искристым льдом глаза, напоминали глаза бабы Лены, ну и мои тоже. Такие чистые, искрящиеся голубые глаза встречались во всей нашей родове нечасто и всегда обещали некоторые странности характера. «Поговорить… – раздумчиво протянул он с лёгкою, почти незаметною насмешкой. – Поговорить то можно, отчего же не поговорить». Он  быстро закончил партию и мы, по исшарканным ступеням подъезда, вдоль исписанных с облупившейся краской стен, поднялись к нему на третий этаж. Дед, как я заметил, шагал бодро, без одышки и почти не держась перил. Усадив меня в кресло в маленькой комнате, он сходил на кухню. Оттуда, по устоявшемуся за несколько десятков лет обычаю своему, вынес он на советском тагильском подносе мёда, печенья, и китайский термос с чаем. Термос этот, как я помнил, дед мой заваривал на весь день, чтобы экономить электричество. В свой чай деда Слава добавлял какие-то, одному ему известные травки. Разлив настоявшийся и от того душистый чай по зелёненьким чашкам Сысертского фарфора, подарок при выходе на пенсию, дед посмотрел на меня прямо и так же прямо спросил: «Ну? Чего? Дар распечатал?!»
Я опешил от неожиданности, но быстро оправившись от лёгкого шока, ответил вопросом на вопрос: «а что, и у вас этот дар есть?!»Старик помолчал немного, не отводя глаз, потом не произнёс даже, а еле слышно выдохнул: « был…»Я тоже помолчал, не найдясь сразу, что сказать или спросить, потом не удержался и прямо в лоб поинтересовался: ­«а как вы его утратили?!» На сей раз Вячеслав Михайлович ответил сразу, без размышлений: « я от него отказался». – Как это?! ­– взвился я и чуть не выронил чашку из затрясшихся рук. «А так это… – посуровел обычно задорно смешливый взгляд двоюродного деда. ­– Это сейчас ты можешь, ну, скажем, фокусником прикинуться. А в наши-то годы, да в нашей местности за такое ведовство или сожгут или куда надо настучат, а там недолгий разговор. Да и жизнь Ленки нашей — бабки твоей на владение даром совсем не блазнила. То её как ведьму сжечь хотели, то бегали и ночь — заполночь по ерунде всякой будили. То вода им горькая показалась, то покажи им, где колодец копать, то ещё что, порой до дурости всякой доходило, раз прибежали с просьбой роженице воды остановить, той, видите ли, не хотелось рожать на покров. Да и доносы на неё ведь кто-то же писал? Не с неба же они падали?!И не раз. «Перегибаешь дед!» – не поверил я. «Ежели и перегну где, то самую малость…» – невесело усмехнувшись, ответил дед и продолжил рассказ. «Спасало и её и нас всех только то, что ни в ОГПУ, ни в НКВД, ни тем более в КГБ в чудеса не верили, а то может, и тебя бы не было…» Дед замолчал, а я, воспользовавшись паузой, спросил глупость: «а за что бабу Лену сжечь то хотели? Про дар узнали?» Вячеслав Михайлович аж привстал с продавленного креслица своего: «да ты что, меня совсем не слышишь, что ли? 
Я же тебе русским языком баю, про дар этот все и без того знали. Потому и доносы писали, да всё без толку. Возмущались ещё вроде как бездействием начальства. А как-то они даже сами сгоношились нашу Ленку порешить. Это когда в тридцать седьмом засуха была, тогда ещё все колодцы в округе пересохли. Люди, кто померли, кто разбрелись не собрать. Куча деревень тогда пропала, как и не было. Да что деревни, несколько крупных колхозов не стало, как испарились. После войны уже земли эти перераспределили и кое-где хутора появились, да МТС, там, где Ельничный посёлок ране был. А в нашей деревне вода была, но какая-то другая, чуть-чуть солоноватая. Вот одному-то хрену в башку и взбрело, что это в Ленке нашей дело. А она в тот год и вправду почернела вся, высохла, хотя ей шестнадцать лет всего было. Вот и собралось полдеревни виноватого искать. И спасло сеструху мою, а твою бабку, только то, что даже её молодой организм не сдюжил и она в лихорадке свалилась. Увезли её в район в больницу, наш то фельдшер отбоярился не знанием. Ну и прав был, наверное. А то и он бы мог в эту свару угодить, и чем бы это всё для него покончилось, Бог один ведает. В общем, как увезли бабушку твою, так и в нашей деревне вода пропала. Помню ещё некоторые злобиться на наш двор приходили, орали под окнами, дескать, не увезли бы вы ведьму в город, посчитались бы мы с нею по-свойски, но ничего, ужо вернётся, вот тогда мы и поквитаемся, дескать. А как вода-то пропала, тут и забегали, зассали на голяшки-то, как припекло. Тут же они же в обратку забегали, заверещали: «верните девку, дайте воду людям, скотина ж дохнет, дети плачут…».А через пять дней, когда все уже думали, что всё помирать будем, Ленка вернулась. Из больницы сбежала. Ну и опять за своё. Тот кто, имя поминать не стану, ну, кто первый предложил её тогда спалить, он же, ещё до больницы её за таким делом и застал. Сам же мне это и рассказывал, много после. «Стоит, – говорит, ­– ваша девка, там, где ране колодезь большой был, тот который ещё при царе засыпали, ну напротив церквы... Стоит, глаза закрыты, руки как крылья раскинуты, а пальцы как когти скрючены, и она плавно так руками, плавно так водит, вверх-вниз, вверх-вниз, вверх-вниз. Всё одно как ворон на трупаком кружит. И видно, что тяжко ей и что силы уходят, а она губы сожмёт до чёрной полоски и всё одно своё вытворят. Я ж грешным делом тогда подумал, что она воду зачем-то у всех отнимат, это ж потом прояснилось, что она так воду из-под земли поднимала».Он, так-то несильно за своё несостоявшееся злодейство переживал, а имя что ж, имя всё как с гуся вода, всё хохотки да присказки. А сеструхе моей врачи тогда усиленное питание назначали из-за истощения. Так из всей деревни только с пяток семей ей помощь хоть какую-то и оказали, молока там, мёду прислали. А остальные все, как так и надо. Да ещё и рассуждают, дескать, раз дар даден, надо людям помогать и ничего не просить за это. Дескать, у других-то никаких таких даров нет, что с них спрашивать?! Вот тебе и благодарность людская. И председатель, и секретарь партячейки оба молчали, понимали, что если не поверят им в органах то, то самих сошлют туда, куда Макар телят не гонял. А если поверят и Ленку расстреляют, а тут не ровён час опять засуха?! Потому и сами молчали и другим не велели болтать. Учителка аж по дворам пошла уговаривать, чтоб не болтали лишнего. Так всё и замялось, в который уж раз. Вот и думай племяш, а нужон он тебе такой дар-то?!» Я опять не нашёлся, что ответить, только сказал: «ну сейчас то, не те уже времена». «Времена не те: – отрезал дед, – да люди те же, не меняется человек, всё тот же паскудник, как и был. Вот был у тебя брат двоюродный — Витя, всё то он помогал людям — блажной, и они же его в психушку упекли, где его и залечили до смерти. Причём жалобу на Витю написали люди, которым он помог по доброте душевной. Ну и врачам зачем-то правду рассказал, полудурье, ну и всё, нет человека! Так, что ты Сашок думай, хорошо, думай. Я знаю, как от дара избавиться, взамен не меньше ста лет жизни получишь Саша, не меньше. А жизнь наша ой, коротка. Я вот отказался и ничего, живу себе, и здоровье не подводит…». Последняя фраза получилась у Вячеслава Михайловича совсем не так убедительно, как ему бы, наверное, хотелось, и я понял, что немало бессонных ночей прошло у деда Славы после отказа его от дара. Мы посидели ещё немного, поговорили ещё о каких-то пустяках, и я уехал, обещая, как обычно, появляться почаще…


Свет из воды…

Всю дорогу домой я размышлял над вопросом, что ребром поставил передо мною мой двоюродный дед. Что выбрать?! Долгую, бодрую жизнь или власть над водой?! Но как выбрать, если я ещё не знал ни размеров моей власти, ни мощи моего дара, ни тех возможностей, что этот дар даёт. И я решил отложить окончательное решение вопроса до той поры, пока не разберусь в величине своего потенциала. Судя по рассказу Вячеслава Михайловича, даже баба Лена могла, в общем-то, немного. Она, например, смогла поднять воду в колодцы только своей деревни, и по какой-то неведомой мне причине так и не сумела вызвать дождь. Сразу же после прихода этой мысли, я вышел на балкон, закрыл глаза, раскинул руки в стороны на уровне плеч ладонями вверх…. И вновь я отчего-то прекрасно знал, как это делается. В такой незамысловатой позе, мысленно притягивая к моим ладоням воду, я минут десять простоял в неподвижности, только ладонями делая круговые движения. Если бы в эту минуту меня увидела жена, она бы решила, что я выдумал какую-то новую гимнастику для ленивых. Но дождик всё-таки закапал, и я очень удивился этому, хотя от напряжения был уже весь в поту. Выглянув наверх, высунувшись по пояс из окна, я обнаружил малюсенькое облачко, на абсолютно безоблачном небе, причём повисло оно прямо над моим домом. Не зная радоваться мне или печалиться, я побрёл в душ смывать противный липкий пот. Моясь под душем и ощущая себя так, как будто бы загрузил мешками с картошкой пару камазов в одиночку, я осознал, наконец, всю страшную трудность подвига Елены Михайловны. Осознал я и непереносимую тяжесть той работы, что она совершила, спасая родную деревню от засухи. Но тут со службы вернулась Маринка и очень удивилась, увидев меня настолько измочаленным. Я пробормотал, что-то о больной голове и бухнулся спать. До конца отпуска у меня была ещё неделя. Сад с домом мы продали и бежать пока что было некуда. Поэтому всю неделю я экспериментировал с водой. И с каждым разом у меня получалось всё лучше и, что интересно, легче. В конце недели я снова вызвал мини-дождь и на сей раз потратил на это заметно меньше сил. Тогда же ко мне пришло осознание того, что я могу просто перевернуть свою жизнь. Причём связав её со своим даром так, что это не вызвало бы никаких подозрений у родни и вероятного начальства. Но для этого мне нужны были декорации, и сделать их достоверными мог только шурин — Антон. Антон — высокий, чуть сутуловатый молодой мужчина, с худым горбоносым лицом, работавший инженером-электриком на одном из оборонных заводов, которые тогда усиленно разграблялись. Ни рабочим, ни инженерам почти не платили. Предприятие выживало лишь за счёт сдачи складских площадей и небольших необходимых ремонтов, ранее заказанной у них техники и оборудования. Причём заказчики были в основном иностранцы, во всех других случаях и эти заказы ушли бы никому не известным фирмам однодневкам. Шурин мой был человеком увлечённым. Он постоянно, что-то собирал, разбирал, ремонтировал и конструировал. И за счёт таких вот халтур он и кормил свою, пока ещё, слава богу, небольшую семью. Взвесив все за и против, я позвонил Антохе, и попросил его приехать ко мне пораньше, пока не вернулась Маринка. Шурин примчался весь заинтригованный, и я рассказал ему всё. В процессе рассказа, по его глазам я понял, что он видит перед собою случай из психиатрии и очень меня жалеет. Но у меня с собой было. Я двумя пальцами извлёк из банки воду, в ладонях скрутил её в прозрачный шар и покрутил его перед носом Антона. Он побледнел, глаза его едва умещались в его же очки, но я продолжил. Я скрутил из этой воды нечто вроде шнека, затем бросил его в банку и подал шурину. 
Антон в задумчивости перевернул банку и… вылил значительную часть содержимого себе на штаны…Всё остальное я на расстоянии успел свернуть в шар и вернуть в банку. Затем пассами вытащил из его штанов уже слегка загрязнившуюся воду, отделил от неё примеси и вернул в банку чистейшую Н2О.  – Что это б-было… ­– слегка заплетающимся языком, спросил потрясённый родственник, снимая очки и лихорадочно протирая их полой рубашки, в кармане которой вызывающе торчал свежий носовой платок. «Я же тебе уже всё рассказал Антоша… ­– с укоризной произнёс я и для ясности добавил, – а ты ведь уже хотел было меня врачам показать, ведь так?!»Я намеренно смягчил упрёк, не произнеся – психиатрам – всё же это мой родственник и до кучи мой лучший друг. Антоха покраснел до кончиков волос. «Сам посуди…» – начал было он, но я не стал длить бесполезный спор и сразу же перешёл к делу, по ходу продолжая объяснения. Мы с ним прообсуждали детали до прихода Маришки, и когда она примчалась, мы все трое быстро сообразили ужин с бутылочкой Тамянки, после чего Антошка откланялся и был таков. Уходя, он обернулся и, глядя мне в глаза, произнёс: «на все представления мне билет». – Замётано… – ответил я, подумав, что и шурина я из его шараш-монтажа заберу, нечего ему там делать за эти копейки. – Какие представления?! – прокричала из кухни жена, мывшая посуду. – Скоро ты сама всё узнаешь… – ответил я, понимая, что с этого момента возврата к прежней жизни уже нет. Антоха провозился над декорациями несколько месяцев. А я всё это время осваивал свою новую “профессию”, готовил своё увольнение с прежнего места работы и вёл переговоры с цирком. Наконец шурин привёз несколько больших чёрных коробок и несколько странного вида приборов таинственно мигавших разноцветными огоньками. Но главное, он привёз мне множество разнообразной стеклянной посуды от тазов до круглых шаров, по всей видимости, аквариумов. Я-то об этой, весьма важной составляющей моих “фокусов” даже не вспомнил. Обошлось мне всё это в какую-то чисто умозрительную сумму. Ну и демонстрацию вновь найденных мною умений обращаться с водой. Восхищённый шурин даже вызвался отвезти меня на показ в цирк. Там я сразу же и представил его, как разработчика той самой “аппаратуры”, которая якобы и помогала мне осуществлять свои “фокусы”. В подготовке к номеру мы провозились минут сорок, в основном наливая воду и расставляя её по арене. Наконец всё было готово и я, слегка поперхнувшись от волнения, попросил выключить свет. Наступила искусственная непроглядная ночь. Но я уже держал руку над крайним шаром с водой, я мысленно прогнал свет через ладонь и шар тут же вспыхнул неярким голубым светом. В зале весьма слышно зашептались и тут же негромко зазвучал мой любимый Шопен. Это предложил мой друг и сейчас я ему был безмерно благодарен за это. Музыка увлекла меня за собой, и я в такт ей: зажигал голубые лампы, крутил в руках водяные, светящиеся шары, заставлял воду перепрыгивать из одного аквариума в другой и делал всё то, чему я научился за последние месяцы. Я почти не волновался. Не волновался я и тогда, когда во время поздравлений и громких похвал Антошу незаметно оттёрли и куда-то утащили. Как я понял, они попытались отжать его у меня, чтобы заполучить в своё пользование его талант и его же “драгоценные приборы”. Антошка вырвался оттуда весь красный, всклокоченный и пыхтящий от негодования как чайник на газу. «Интересно… – подумал я… «а устоял бы Антоник, если бы дело было как раз в его “приборах”, но додумывать эту мысль не стал. Не стоила она того, чтобы её думать. С нами заключили годовой контракт, в городе появились первые афиши, с нашими лицами и началась у нас с ним совсем другая жизнь…


Замораживание воды...

Это случилось где-то месяцев через десять, после головокружительного взлёта нашей с Антохой карьеры. Уже перестала удивляться Маринка и неодобрительно ворчать родня. Уже нас показывали и на ТВ и приглашали на радио, аншлаги уже не удивляли никого, а Антоша стал заметно скучать. Его удерживали возле меня только деньги. А отталкивала зависть. Нет не к славе. Вообще-то все считали, что это я своей славой обязан ему. Зависть была к дару. К этому моему странному таланту, которым я не мог с ним поделиться, хотя уже не раз, по его настойчивой просьбе пытался это сделать. Никакие доводы о тяжести этого дара его не убеждали. Но дар, если его понимать в смысле таланта, к сожалению, не передаётся. Сейчас, по здравому размышлению, я понимаю, что нам изрядно повезло с эпохой. Ведь начинали мы во времена расцвета “магии” Алана Чумака и телеколдовства Анатолия Кашпировского. Случись это раньше или позже и никакая бутафория нас бы не спасла. А тут всё было, как надо, то есть как у многих. И получалось, что наши афиши частенько не врали, вещая о никому не известной — «Магии воды». Тем не менее, одна накладочка всё-таки случилась. Как-то были мы с Антоном на конгрессе фокусников в Риге и тут, вдруг, выяснилось, что сломался холодильник, намораживавший лёд для коктейлей. А я к тому времени уже был изрядно подшофе и потому ляпнул, не подумав: «Да нет проблем, тащите сюда тазик с водой, ну или ведро…»Антоша побледнел, начал дёргать меня за рукав, а я упрямо и громко требовал принести мне сюда воды, чтобы я мог наделать из неё льда. Воду принесли в большом стеклянном полушаре, навроде аквариума, что, явно, как пластырь на щеке, обозначало тотальное неверие в это моё бахвальство. Эта виртуальная пощёчина изрядно отрезвила меня, хотя и не настолько, чтобы отменить задуманное. Я потребовал принести воду в жестяном ведре. Наконец требуемое принесли. А вокруг уже собрались все фокусники и другие участники конгресса, всем было интересно, как я выкручусь из ситуации, когда “чудо машин” моего инженера не было рядом. А ведь эти “машины” являлись основой всей нашей легенды. Тут то начало, наконец, доходить и до меня. Попытался выручить, как обычно, Антон. Он почти насильно надел на мою правую руку огромный металлический браслет, с кучей всяких мигающих лампочек. Послышался общий вздох разочарования. Из этого следовал вывод, простой как колумбово яйцо. По мнению абсолютного большинства собравшихся, моему напарнику надо было всё-таки меня проучить. Поставить меня на место как зазнавшегося актёришку. Ведь его-то все здесь искренне считали гением, по меньшей мере, равным Леонардо да Винчи. Я уже изрядно протрезвел и потому легко считывал все эти неодобрительные взгляды, презрительное шушуканье и язвительные реплики. Именно это, а не почти прошедшее опьянение и заставило меня совершить мою первую, но увы не последнюю глупость. Минуту я колебался, не снять ли мне эту хреновину с руки. Потом моё бешенство как тузик грелку разорвало слабые попытки интеллекта остановить собственное разоблачение, и я сорвал браслет с руки. Те, кто это видел, в изумлении остановились. А я простёр ладонь своей левой руки над ведром, на высоте от объекта сантиметров в восемьдесят. Почему левой?! Если честно, не знаю. Как то так получалось, что правой я мог только нагревать воду, не хуже кипятильника. Затем я принялся делать что-то вроде лёгких поглаживаний воздуха над ведром. Посудина тут же начала покрываться инеем, и уже через пару минут лёд замёрз. Раздался общий восхищённый вздох, но я не стал прерываться. Я свернул пальцы левой руки в подобие когтей орла, ткнул ими в направлении льда в ведре, оставляя расстояние прежним. Раздался странный треск, как от разбитого серебряными колокольчиками стекла. Вода тут же превратилась в груду колотого льда, вызвав бурные аплодисменты. Минут через десять общего бурного восхищения и обсуждения последовала неизбежная в этой ситуации расплата. Ко мне направилась внушительная делегация, состоящая из представителей всех профессий, связанных с фокусами... 
Членами делегации были самые прославленные представители этих профессий, включая весь экспертный совет. И бобру было понятно, что от меня потребуют объяснений увиденного всеми чуда. Антоха вновь дёрнул меня за рукав и прошипел: «ну и чего ты добился?! Славы захотелось?! Идиот!» Я тоже уже подостыл и теперь лихорадочно соображал, как мне выкручиваться из ситуации, которую я сам себе и подстроил. Но тут нас с ним выручил, приглашённый на конгресс в качестве почётного гостя, Алан Езгоев. Это был весьма популярный в те годы “целитель, маг и экстрасенс”. ­Львиная голова его светилась убеждённостью, когда он проревел своим густым, самовлюблённым баритоном: «я и раньше имел счастье такое наблюдать…». Он тоже был уже в изрядном подпитии. А это состояние, в его случае, требовало, обычного для него, внимания и поклонения. Алана Измировича, по всей видимости, серьёзно обеспокоило то, что его драгоценную особу, променяли на какого-то фокусника. Вот он и решил вернуть себе то, что ему по его же мнению, полагалось. То есть общее внимание. Все взгляды невольно обратились к этому незаурядному, надо признать, пройдохе. А Антон, воспользовавшись этим, утащил меня сначала на выставку, на которой к тому времени уже никого не было. А затем он уволок меня уже и на выход. Нас никто не преследовал и не провожал, ибо все слушали благоглупости Алана, про манипуляции с: “астральными телами, чакрами, тонкими энергиями и, отчего-то, марами…”. 
Всю дорогу до отеля мы молчали, я молчал, изрядно сконфузившись от собственной глупости, а Мишка из дипломатии, чтобы не сыпать мне: «соль на сахар».Вернувшись в отель поздно ночью, чтобы избежать ненужных гостей и объяснений, мы прошли чёрным ходом, затем заперлись. Позвонив на ресепшен, мы попросили никого к нам не пускать и затем отключили телефон. Хорошо, что это был последний день конгресса. Но утром в аэропорту нас всё-таки догнала какая-то телебригада, всё же успевшая потребовать разъяснений. А у нас версия уже была готова. Антон гордо продемонстрировал очередную, но уже небольшую коробочку, как обычно, всю сиявшую разноцветными огонёчками и имевшую несколько антенн и кнопочек. Продемонстрировал он и пресловутый браслет, кстати, сделанный им на самом деле для его дочки Даши и имевший ещё и встроенный плеер. Как выразился с умным видом мой друг: «все эти приборы предназначаются для скрытого управления электромагнитными волнами». Вопрос: «а как с помощью электромагнитных волн, превращать воду в лёд в обычном ведре?» – ему задать уже не успели, мы сбежали на регистрацию, которая уже заканчивалась. Когда мы с ним прилетели домой, как раз началась первая чеченская и про этот наш казус все быстро забыли. Как мой друг успел всего за одну ночь соорудить эту самую коробочку, до сих пор выше моего понимания. Так же выше моего понимания был постоянный рост моего могущества в обращении с водой, но до определённого момента это не вызывало моего беспокойства. То, как мы легко отделались от этой истории, а так же рост моего могущества породили и другую, совершённую мною глупость. Всё же мы — люди имеем удивительную способность упорно игнорировать все предупреждения мудрых и даже знаки судьбы, причём в том числе и ясно читаемые. Я, к примеру, не послушал предупреждение деда Славы. Не усмотрел предостережения я и в этой истории. Именно поэтому всё произошедшее впоследствии было неизбежным. Но до этих событий должны были пройти годы. А пока что мы решили устроить себе небольшой отпуск. Где-то на полгода, якобы для подготовки новой программы. На самом-то деле и эта “новая” программа рождалась попутно, из моих постоянных опытов с водой. Вот тогда-то, уйдя в «творческий отпуск», я пересмотрел и перечитал всё, что было связано с магией воды. К удивлению своему, я понял, что некоторые вещи пишут и снимают такие же, как и я, повелители воды. Ну, или как там, в совсем недавнем мультфильме «Аватар», маги воды. Ещё я понял, что пишут и снимают они все эти вещи потому, что не могут не поделиться с миром своим даром, пусть даже и в такой опосредованной форме. Насколько я понял, мысль о цирке их посещала, но никто из не имел той наглости или глупости, которые, по всей видимости, имелись у меня в избытке…


Шар под дождём

Империя только-только начала притормаживать перед пропастью, когда я подставился ещё раз. И снова крайне глупо. Водитель мой уехал на похороны брата, погибшего уже в конце первой чеченской, я машину давно уже не водил и потому решил в кои то веки воспользоваться общественным транспортом. Всю дорогу меня не отпускали весьма непростые размышления. «Воде неприятна грязь, искусственная грязь» – думал я, шагая к остановке автобуса, под начавшимся дождиком. Нежданный этот дождь подкрался ко мне на мягких лапах, но обещал быть бесконечно нудным и субтильным, как детдомовский подросток. Мой мозг озаботился проблемой грязи не случайно, так как не просто осознал эту, в общем-то, банальность, мой организм ощущал эту беду воды как собственную проблему. Видимо за прошедшие годы я обрёл уже возможность чувствовать настроение воды. Мне была очень понятна её боль, её гнев и даже её болезни. Мне, например, нравилось ощущать весеннюю радость воды. Она и меня наполняла какой-то свежестью и силой, очень похожей на юность. Продолжая размышлять о взаимоотношениях грязи и воды, я пошарил в сумке, вспомнил, что забыл зонт дома и просто, на автомате, выставил правую руку над головой. Тут же вокруг меня образовалось нечто, похожее на хорошо заметный со стороны мыльный пузырь. Пузырь это не пропускал воду, но хорошо пропускал воздух. Именно поэтому я не замечал ни пузыря, ни затруднений в дыхании, которых, получается, и не было. «Естественную грязь вода удаляет из себя, проходя сквозь пласты земной коры. Искусственная грязь, вроде микрочастиц пластика, остаётся неизменной и не удаляется. И воде это не нравится. Ну, а кому может понравиться неизлечимая болезнь…» – продолжал размышлять я, когда ухом почувствовал что-то неладное. Ухом потому, что вынырнув из глубин этой своеобразной философии воды и вернувшись в этот неправдоподобно реальный мир, я обнаружил, что люди на остановке о чём-то негромко спорят. И при этом они разглядывают меня. Причём не абы как, а как экспонат из энтомологической выставки. То есть почти как редкого, большого и страшноватого паука. Люди говорили пока не очень громко и пока ещё не обращались непосредственно ко мне, зато проезжающие машины сигналили без перерыва. А вот толпа собиралась всё больше и больше. И только тут я обнаружил свой собственный шар над собою и понял причину этого нарастающего переполоха. Я засунул изрядно затёкшую руку в карман и затем быстро отошёл от остановки шагов на сто, не смотря на дождь. Но оглянувшись, я обнаружил, что толпа, пока ещё нерешительно, начинает движение в мою сторону. Чтобы не бежать от толпы я быстро поймал попутку и уехал к Антохе. Тот ничуть не удивился и не испугался. Я понял, что ему уже просто надоело бояться. Я просидел у Антона до вечера, с интересом и лёгким ужасом наблюдая, как информация об утреннем происшествии сначала попадает в СМИ в виде забавного происшествия. И как она же чем дальше, тем больше обрастает всё более чудовищными подробностями из уст: «очевидцев». Мы давно не выступали в нашем с Антоном городе, и потому нарисовавшаяся проблема не быстро и нелегко, но закрылась новым, большим контрактом с нашим родным цирком. А этот случай мы с ним впоследствии выдали за нетривиальную рекламу наших будущих выступлений. Объяснения наши сочли убедительными даже прожжёные пиарщики, так как об этом случае много спорили, а уж слышали об этом вообще все. Так наш цирк вновь, на следующие несколько лет, стал для нас почти родным домом. Ну, почти. Ну, ладно, не стал, не стал. Всё пошло немного не так, как мы ожидали, хотя…
Прошло не так уж много времени. Каких-то пара с небольшим лет. Правда, с начала нашей с Антохой деятельности прошло уже чуть более двадцати лет. И времена, и нравы изменились уже очень сильно. Уже ушли с телеэкранов и, частично из мозгов обывателей, когда-то прикрывавшие нас Алан Чумак, Алан Езгоев, Анатолий Кашпировский и другие, не менее экзотические персонажи. Они, не зная об этом, самим фактом своего существования, долгие годы служили нам надёжным щитом от всякого пристального интереса. Ну, кроме шоу. Эти, по-прежнему обрывали нам телефоны. В какой-то мере, но уже не так эффективно прикрывало нас и нашу деятельность только что появившееся шоу «Битва экстрасенсов». Именно поэтому, несмотря на наши с Антоном усилия по сохранению тайны, даже у цирковых стало появляться всё больше и больше вопросов. И к  “приборам”шурина и к моим “фокусам”.Спасали нас только постоянные аншлаги и полная касса, потому дирекция стояла за нас горой, не позволяя начаться если не расследованию, то большому разбору полётов. Останавливало начинающийся полёт разборов и ещё одно обстоятельство. Я как-то задержался допоздна в цирке и случайно услышал конец разговора одного нашего фокусника и директора: «Ты хочешь сказать, что Антоновы аппараты – фикция?! – уже не скрываясь орал директор, полагая, что их никто не слышит... – так, по-твоему, выходит что Александр Сергеевич – волшебник?! Маг?! Чародей?! Ты это хочешь до меня донести?!» Послышалось еле слышное бормотание рыжего из содержания которого, становилось понятно, что именно это ему хочется признавать меньше всего. Похоже, что именно необходимость именно такого прямого ответа, на поставленный ими самими вопрос, временно работала громоотводом от вполне уже ощущаемой нами грозы. Так оно постоянно и бывает. Мы все, всю свою жизнь стараемся избежать прямого ответа на неприятный нам вопрос. Тем не менее ситуация уже явно начинала выходить из-под контроля. Нам уже начинали активно козлить. То во время номера выключали нам электричество, а потом фальшиво удивлялись, как это Антохина аппаратура продолжает исправно работать. То писали нелепые жалобы на то, что я якобы залил своей водой весь цирк, мешая выступать другим артистам. То ещё что-нибудь. Как я сейчас понимаю, дело было даже не в их подозрениях на счёт моих истинных возможностей. Вернее, не только в подозрениях. А ещё и в том, что именно наши с Антохой номера постоянно имели статус центральных номеров вечера, под которые версталась и остальная программа. А это и другие деньги, и другой статус артиста. То есть мы, совсем того не желая, подвинули с этого почётного места очень многих звёзд, что, естественно, никому не понравилось. Принятые администрацией меры по предотвращению срывов моих представлений, возымели, наконец, некоторое действие, но всё равно почти ничего не закончилось. Постепенно начали появляться в прессе разные интервью цирковых, с обязательным разговором о нас, порой очень странные. Мы с Антохой интервью не давали в принципе, что, конечно же, тоже подогревало, начинающий закипать скандал. Понимая неизбежность большой бузы, мы с Антоном вновь решили передохнуть и публично объявили о завершении карьеры. Деньги у нас были на десяток лет вперёд, так как постоянная опасность разоблачения прекрасно лечила даже зачатки звёздной болезни. Потому обычные закидоны звёзд нам были просто неведомы. Благодаря этому же обстоятельству и прошлым моим косякам мы были очень аккуратны с деньгами. Именно потому бытовые свои проблемы мы решили ещё раньше. Я купил себе домик в Темрюке и уехал с семьёй жить туда, где меня очень мало знали. А Антон с семьёй подались на Алтай. На удивление цирк очень тепло простился с нами, устроив нам ещё и прощальный бенефис со сбором в нашу пользу.


Битва с волной

Прошло ещё лет девять. Я приехал по делам в Судак. Там у меня жила одноклассница Маруся Соколова, ну, как Маруся, так-то Марина, но в сети у неё уже много лет был такой ник и все, кто её знал, уже привыкли называть Марусей. Свернув с недостроенной ещё трассы «Таврида» на Судак, я заметил, как быстро начала портиться погода. Облака мчались наперегонки с ветром. Похоже, что их скоростям могли бы позавидовать болиды формулы один. Задул колючий прерывистый ветер, заметно похолодало, хотя буквально полчаса назад я спасался исключительно кондиционером в авто. Я доехал до дома Маруси, припарковался, но меня отчего-то никто не встретил. Я позвонил в ворота, залаяла собака, через пару минут дверца в воротах открылась, и оттуда выглянуло испуганное лицо подростка: ­– а мамы нет, она убежала в кафе, спасать вещи… – пролепетал он и попытался закрыть двери. Я еле уговорил его показать мне место расположения кафе. И то он согласился меня проводить только тогда, когда к нашей с ним беседе присоединилась пожилая и очень серьёзная женщина. Как я понял, это была матушка Маруси. Через столько лет, в этой импозантной и очень важничающей даме я не узнал когда-то бойкой, с девчоночьими глазами и фигурой, Валерии Ильиничны. Зато она меня не просто узнала, как оказалось, она внимательно следила за всеми перипетиями моей цирковой карьеры. И потому сейчас она громко, с некоторой театральностью, возмущалась тому, что цирковая мафия вынудила уйти с арены такой талант. После неоднократных напоминаний она прекратила возмущаться и с важностью вдовствующей императрицы дала указания своему внуку. И уже через минуту он послушно вёл меня на набережную, какими-то, только ему ведомыми тропками и потому совсем скоро мы были на месте. Одного взгляда на море мне хватило, чтобы понять, что и от чего спасала Маруся. Огромные волны перехлёстывали через пляж на набережную. Они уже, как метлой вымели с пляжа всё, что ещё недавно служило отдыху туристов. А теперь они всей своей мощью били по самой набережной и кое-где по цветному пехатону возле ларьков и кафе уже пошли трещины. Маруся и её помощники и помощницы, суетясь и толкаясь, выносили из кафе всё, что можно было открутить, поднять и вынести. Маруся махнула мне рукой, но не подошла, потому, что они с огромным, кавказского вида мужчиной, начали возиться с кассой. Было понятно, что дорога каждая минута и что надо как-то им помочь. Кроме них на этом месте набережной практически никого не было. Я обернулся к морю. Чуть левее от кафе находился причал для катеров, он покоился на стальных трубах, настил похоже был сделан на совесть и потому, не смотря на всё буйство стихии, он был ещё цел. Я пошёл по нему навстречу несущимся на меня огромным волнам. Одноклассница что-то прокричала мне вслед, но ничто и никто не смогло бы заставить меня отказаться от поединка. Все эти годы я продолжал упорно экспериментировать с водой. Мои опыты постоянно доказывали мне ещё один факт – моё могущество в управлении водой постоянно росло. Жене своей я давно уже рассказал правду и поэтому она, относительно спокойно относилась к моим “фокусам”, только просила делать это в отсутствие дочери. Всё это время я напитывался этой мощью и дошёл уже до состояния былинного богатыря, которому тяжко было от своей силушки. Мне непременно нужно было что-то, что помогло бы мне если и не избавиться совсем от накопленной мною энергии, то хотя бы её изрядно потратить. Дошло уже до того, что я в полудрёме остановил воду в гостевом доме, стоявшем через дорогу от нашего коттеджа.
Никто ничего не мог понять, но вода никуда не текла. Хорошо ещё, что проснувшаяся, от шума на улице жена растолкала меня, и я освободил воду от плена. Теперь я понял, чего я так долго ждал, и, повторюсь, никто и ничто, не смогло бы отвратить меня от поединка. Я выставил вперёд ладонь правой руки, сосредоточился и… несущаяся на меня волна, где-то в паре метров от моей ладони, как будто бы натолкнулась на стеклянную стену. Но она не сползла вниз по этой невидимой стене, а как бы прилипла к ней, замерев в своём мощном разбеге полная пены и скрытой силы. За этой волной набежала следующая, которая точно так же, набежав, прилипла, не стекая обратно. Каждая следующая волна прилипала к невидимой, но ясно ощущаемой преграде выше предыдущей, потому уже через десять минут хорошо видимая стена из воды и пены выросла заметно выше пятиэтажного дома. – Ой! Мамочки… – услышал я у себя над ухом и понял, что это Маруська примчалась меня спасать. – Беги отсюда – проорал я, не оборачиваясь, и добавил… – сколько смогу, удержу… – и тут же услышал за спиной удаляющееся быстрое шлёпанье резиновых шлёпанцев одноклассницы. Становилось тяжеловато, и мне понадобилась уже почти вся моя сила, и потому я положил левую ладонь на запястье правой и сделал мах вперёд рабочей ладонью. Огромная, как бы прилипшая к невидимой ограде, стена воды, гигантской своей массой обрушилась обратно и понеслась к выходу из бухты, как ледокол, рассекая встречные, набегающие на берег волны. На несколько секунд море возле того места, где я стоял, обмелело. Я почувствовал, что море взревело, и что взбесилось оно от того, что  ему бросили вызов. И уже через минуту недалеко от берега сформировалась новая могучая волна втрое больше прежних своих товарок и, как конная казачья лава в атаку, ринулась на меня. Я принял её мягко, плавными пассами обеих ладоней затормозив и остановив её натиск, затем, сделав вращательные пассы обоими руками, я развернул её и бросил обратно. Я наслаждался сражением. Я хохотал. Я пел и приплясывал от возбуждения. Мне до истерики нравилось происходящее. И плевать мне было на невольных зрителей этого побоища и на последствия. Я был горд! Во мне вдруг ожили все поколения моих предков, владевших искусством подчинения воды и так боявшихся явить его миру! Я принял бой и за них тоже…
Ветер безумными порывами, заходя то справа, то слева всё пытался столкнуть меня в море, а беснующееся море, я точно знал это, алкало сдёрнуть меня с мостков и, утащив, несколько раз швырнуть на скалы под крепостью. Я не знал тогда и до сих пор не понимаю, кто или что приняло мой вызов, но бились мы почти три часа. Я уже начал сильно сдавать, когда вдруг увидел, нет, не увидел, скорее почувствовал. В общем, не могу я выразить словами то состояние, когда я вдруг ощутил возле себя, что-то навроде тени бабы Оли. Она, как я понял, встала рядом, и мне стало еле заметно легче. За нею явились и другие тени моего рода, включая, похоже, и не знакомого мне дядю Витю и все принимали участие в этом сражении. Только за счёт них я и удержался, а то море обязательно наказало бы меня за мою глупую гордыню! Наконец, море стало стихать и уже не угрожало ни кафе на набережной, ни самой набережной. Стих и ветер лишь иногда, явно подшучивая, он пытался задрать не мне футболку или дёрнуть раз другой за шорты. Я чувствовал, что море тоже устало, хотя и всей глубиной своей души осознавал всю несопоставимость его мощи и моей силы. Удивляться величине моей собственной глупости у меня просто не было ни желания, ни, что важнее, сил. И не удивительно. Я был просто измочален, от моей былой мощи не осталось даже ватта. Я весь был просто как вата – пустой, глухой и очень мягкий... 
Я на полусогнутых добрёл до Марусиного кафе. Дверь была распахнута настежь, но в зале кто-то был, я просто не успел рассмотреть — кто. Мои ватные ноги подогнулись, я также как тюк с ватой мягко опустился на пустой пол и тут же уснул, провалившись в чёрное беспамятство. Проснувшись, я с удивлением обнаружил, что уже вечер, и что сплю я на диване в доме Маруси. Оказалось, что я проспал почти тридцать два часа. Семья Маруси уже начала беспокоиться, особенно нервничала впечатлительная Валерия Ильинична. Очнувшись, я минут пять посидел на диване, покачиваясь как неваляшка. Меня как магнитом тащило обратно в сон. Но тут я вспомнил всё произошедшее вчерашним, получается, днём и почти до судорог испугался огласки. Как я проклинал свою уже ставшую традиционной, глупость! Я мысленно исчерпал весь свой богатый, как мне казалось, запас матерных слов и неприличных эпитетов в отношении себя. За ужином я сознался хозяйке дома в своих опасениях. Но умница Маруся просто отмахнулась, смеясь и накручивая на палец свои каштановые локоны. «Да брось бы! – отсмеявшись, высказала она мне… –  и чего ты так испугался?! Тут все, кто вот это всё видел, теперь знают, что ты фокусник. Фо-кус-ник! Понял?! А видело это всё своими глазами всего лишь пять человек. Те, кому они это успели рассказать, им не поверили. Да и как поверить в такое, сам посуди?! И эти, которые лично что-то там видели, что-то им померещилось, понял?! Эти все пятеро работают у меня. Усёк?! Они работают у меня и не хотят потерять работу! А поэтому они в дальнейшем будут помалкивать как рыбы об лёд. Я тебе гарантирую. А если их куда-то там вызовут?! Они скажут, что им показалось! Дошло!» «Ну, так не пойдёт– начал было я… – а они сами, что, не люди?!» «Ой, да узбагойся ты – отмахнулась не прекращавшая веселиться Маруська… – я им показала твои выступления на видео, и они успокоились, правда, не догнали сразу, зачем тогда надо молчать. И я им на пальцах пояснила, что если нет желания пощеголять в смирительной рубашке лет с пяток, а потом вернуться домой овощем, то лучше о таких происшествиях напрочь забыть. Вот тогда они сразу всё поняли». «А ты?» – в лоб спросил я. «А я пока ты спал, сама эти все видео внимательно пересмотрела и поняла, что это не фокусы. Совсем даже не фокусы. И ещё я поняла, почему ты — классный историк, а подался в фокусники. Меня ещё тогда это удивило. Но талант ни продать, ни пропить нельзя, а груз это немаленький. Потому ты и срываешься иногда. Вот и оценивай эти свои взбрыки как запой. Обычный, понятный, человеческий запой. А иначе совсем херово тебе может стать, с такой-то силищей внутри…». Я помолчал, мне нечего было ей сказать, а врать не хотелось. Она почувствовала эти мои метания и добавила: «да говорю же тебе, не парься ты! Сколько народа до сих пор верит: в предсказания Глоб. В великую Тартарию. В битвы экстрасенсов. В бесконечные концы света. В плоскую землю, наконец! Или в рептилоидов и ничего! Никого даже с работы не сняли, а ведь некоторых явно надо бы в дурку отправить. Для них ты всего лишь ещё одно звено из цепи бесконечных доказательств несостоятельности официальной науки. Даже если и будут они всё-таки про тебя болтать, что с того? Писать о тебе в сети они точно не будут, да и фоток с видосиками то нет. Это я им не позволила сделать, телефоны поотбирала. А без доказухи, в сети тебя только засмеют. Смотри только со спецслужбами не связывайся, да новым “богом Кузей” не стань…» – уже невесело улыбнувшись, закончила она. Через пару дней, закончив все дела, и наобщавшись поздними вечерами с Марусей и её мамашей я отправился домой. И не знал я тогда, какой трудный мне придётся делать выбор и какое наказание меня за это ждёт. А даже если бы и знал, то что?!


Трудный выбор

Прошло около двух месяцев после моего визита в Судак. Ночь капала мне на мозги редкими звёздами дождя Персеид. Я засиделся за своим опытами. Дочь уже училась в МГИМО, а Маришечка моя уже привыкла, поэтому я начал ещё днём, ну и провозился почти до трёх ночи. Потом я сидел в кресле и наблюдал за звёздами, попутно классифицируя в уме все мои умения, знания и догадки. Когда я уже собирался пойти спать, я вдруг услышал, что окно на кухне распахнулось. Это прозвучало вообще-то негромко. Но мои уши уже привыкли к едва уловимо звенящей цикадами тишине ночи и поэтому этот еле слышный звук, в моих ушах прозвучал резко, как пионерский горн. Я вышел из своего кабинета, и начал было спускаться вниз в кухню, но чей-то громкий шёпот поставил меня на ручник. Говорили двое, но слышно было и покашливание третьего. «Значит их несколько человек – сумничал в моей голове мой собственный капитан — очевидность, а я тем временем судорожно вспоминал, куда я дел свой телефон. Но тут раздалась команда, заставившая меня почти замёрзнуть: «Малой и Битюг оба шуруйте наверх, всех свяжите и рты им заткните, но делайте всё тихо, чтобы соседей не взбулгачить. Телефоны позабирайте, но мокруху пока не разводите, вдруг у меня к ним вопросы появятся». Голос был безжалостно холоден, и я понял, что в дом пришла смерть. Мысли о спасении как встревоженные муравьи заметались в голове, но ничего путного не надумывалось. Впервые я порадовался отсутствию в доме дочери. В это время заскрипели ступени лестницы ведущей наверх, в спальни и кабинет. Сердце колотилось в ритме тяжёлого металла, и готово уже было проломить мою грудную клетку. «Крикнуть позволят лишь пару раз­– метался я, ­– Маринку, скорее всего, сразу же зарежут…» Додумать я не успел. Сама эта мысль и гнев, могучей волной, поднявшийся за ней и утопивший меня в себе, как говориться уронили планку. Они, тем самым, открыли мне доступ к такому страшному знанию и умению, владение которыми, легко могло превратить меня в монстра. Причём в такого монстра, по сравнению с которым Чикатилло — пацан, штаны на лямках... 
Я встал посередине верхней площадки лестницы, закрыл глаза и уже через несколько секунд обнаружил, что я, что называется, нутром чую, кто и где находится. Вверху я почувствовал спокойный сон жены. Я почти её увидел. И это ощущение накатило на меня такой волной нежности и ярости, что я вновь почувствовал подзабытое уже ощущение того, что мне как Илюше Муромцу «тяжко от моей силушки». Тут я обернулся и, не открывая глаз, ощутил, что на меня снизу надвигаются два объекта полные жидкости. Пара пассов руками, и два тела мягко осели у стены. Что произошло?! Всё просто. Я лишил их жидкости в их организмах, на ничтожные пару процентов. Фактически же это было страшное, а главное моментальное, обезвоживание, которое и вызвало потерю сознания. Со стороны это выглядело, как странная гимнастика, а не как приёмы ушу в мультике «Аватар». Могу поклясться всем, чем хотите, но до этой минуты я представления не имел, что я это умею! Я застыл вновь и каким-то образом можно сказать просканировал окружающее меня пространство. Один был на кухне. Один орудовал в подземном гараже и один, я почувствовал его последним, стоял у ворот нашего участка. Гаражного я лишил воды чуть больше, а того, кто ждал результатов в кухне, я почти убил, забрав почти десять процентов всей жидкости в теле. Он попытался доползти до крана, но я был быстрее... 
«Ты хотел убить двоих – пришла ко мне издевательская весёлость…. ­– а почувствовать, как ты умираешь, пришлось тебе одному». Последнего я вырубил, как и первых двух, не особо миндальничая. Потом я вызвал скорую и полицию, и лишь затем разбудил жену. В двух словах я ей объяснил суть произошедшего, не вдаваясь в подробности того, как мне удалось их отключить. Уже через полчаса в доме стало светло, шумно и бестолково. Ещё через пару часов следователь, в который уже раз, спрашивал меня о том, что же с ними со всеми случилось. Я лишь устало пожимал плечами и отвечал, что всё, что я знаю уже записано в протоколе. Один медработник из бригады скорой помощи, похоже, что врач, вероятнее всего, что-то знал и о моей настоящей профессии и о моих фокусах, так как он постоянно на меня оглядывался. Лежащие под капельницами бандиты с нескрываемым ужасом смотрели на меня и умоляли увезти их из этого: «страшного места». Тем не менее, найденные у них оружие и снаряжение, обеспечили им, как минимум, по паре лет на многоэтажных кроватях. Но мне от этого было не легче, так как эти же обстоятельства вызвали и совершенно закономерный вопрос о том, а что же помешало им совершить новое преступление. Состояние главаря было страшным. Он в бреду что-то бормотал тонкими, ставшими чёрными губами странно дёргался и сильно потел, хотя в него вливали физраствор литрами. Он фактически превратился в мумию с выкатившимися из орбит глазами и скрюченными судорогой пальцами. И это тоже вызвало не только шок, но и вопросы... 
Тем не менее, врач, изредка поглядывая на меня, дал показания о том, что, по его мнению, никто из находившихся в доме, не мог никакими средствами вызвать настолько моментальное обезвоживание бандитов. Настолько молниеносное, что эти, на всё готовые перцы, не сумели оказать никакого сопротивления. По его словам выходило, что вызвать такое обезвоживание можно лишь заперев этих ребятишек, денёчка так на три, причём в совершенно сухом подвале. Тем не менее, вопросы у следствия оставались, и их становилось всё больше. В этом долгом расследовании, в процессе постоянной смены следователей, докопались и до моих фокусов в цирке. Но когда следователь пришёл с этой версией к прокурору, тот просто поднял его на смех. Когда следователь пришёл ещё раз, прокурор начал угрожать служебным расследованием. Дело было не только в том, что прокурор, как и чекисты, не верил в существование магии. Проблема, не для меня, а для преступников состояла в том, что пару лет назад они при ограблении убили его любимую племянницу. И большой начальник пришёл просто в ярость, когда подумал, что следователь пытается защитить этих бандитов. А на том, что у них должно было бы быть совестью, кроме смерти племянницы имелось ещё несколько ограблений и убийств. Более того, трое из пятерых находились в федеральном розыске и всем им, по совокупности преступлений, корячился расстрел, если бы не мораторий. В итоге дело о покушении на жизнь грабителей у следователя забрали и закрыли. Но не эти проблемы были для меня самой большой бедой. Через десять дней после попытки ограбления, Марина зашла ко мне в кабинет вся бледная с прямой, напряжённой спиной и поджатыми бледными губами. В последнее время она замкнулась в себе и все мои попытки разговорить её, были безуспешны. Поэтому я даже тихонько вздохнул с облегчением. Жена смерила меня взглядом, совсем не обещавшим райских кущ, скорее наоборот, и произнесла утвердительно: «ты ведь мог их убить!» Я давно ждал этого вопроса и потому ответил спокойно: «а что бы сделала ты, если бы речь шла о наших с тобою жизнях?!» «Я не об этом» – отрезала она. «Ты о том, не убиваю ли я на досуге по средам и пятницам?!» – принял я защитную тактику. Она не приняла тона. 
«Не ёрничай! Твои возможности страшны и где гарантия, что ты ими однажды не воспользуешься?! Ты, ты, ты… не Господь Бог, чтобы иметь право решать, кому жить, а кому умереть!»– выпалила она и выскочила из комнаты. Мне стоило больших трудов, нервов и терпения, чтобы убедить её в том, что, как мне тогда казалось, было и так ясно. Тем удивительнее было то, что произошло дальше. Прошло около года со времени этого нашего разговора. Отношения наши давно восстановились, поэтому я был изумлён, когда увидел жену в точно таком же состоянии, вошедшую в мой кабинет. «Что?! Опять» – воскликнул я тоном волка из известного мультика, стараясь если не разрядить, то хоть как-то смягчить ситуацию. Она посмотрела на меня с таким выражением лица, с каким, наверное, профессиональнее актёры, после революции слушали рассуждения пьяных матросов о том, что они только что видели в театре.«Ты Светку Мамаеву, надеюсь, помнишь» ­­– с вызовом произнесла она. «Странный вопрос…» – ответил я, искренне не понимая ни тона, ни вопроса. Она заметила это и смягчилась. На глазах у неё появились слёзы. «У Светки маньяк убил Машеньку…» – прошептала она и, всхлипнув, выбежала из комнаты. Естественно, что я пошёл за ней, хотя это известие и вызвало у меня шок. Голова моя твердила упрямо, что это возможно, но сердце... Сердце отказывалось верить, что у кого-то поднялась рука на это чернокудрявое и ясноглазое маленькое четырёхлетнее чудо. Попутно поднимался и гнев. А с гневом поднималось и… в общем мне стыдно признаться, но к последующему разговору я подошёл уже, так сказать, подготовленным. Присев рядом с плачущей женой на диван, я попросил подробностей и вскоре, в процессе рассказа, могучая волна, поднимавшаяся во мне, с радостью откликнулась на последовавшую за рассказом просьбу. «Убей его! Он не должен жить!» – такова была её просьба, точнее требование. «Но, ты же сама…» – начал было я. «Забудь! Представь, что это была бы наша Даша! Что бы ты говорил тогда?!» – это было брошено мне в лицо как перчатка. Я представил и оказался… в числе присутствующих на суде. Маньяком оказался несколько рыхлый, белолицый мужчина, с перепуганными почти поросячьими глазками. Ну, это они мне тогда показались поросячьими. Пока шло судебное следствие, я ничего не предпринимал, несмотря на истерики жены, да ещё и мольбы, узнавшей о нашем плане Светланы. Но я терпел. Я ждал. А вот на оглашении приговора я начал... Но закончить мне не позволили. Когда осужденный упал в обморок, вокруг него оказалось очень много народу. Все они толпились очень близко к телу осужденного, и я просто побоялся, что нечаянно сделаю плохо ещё кому-нибудь, а то и убью. Обе женщины вышли из суда не глядя на меня. Маринка перестала со мной разговаривать и почти не выходила из своей комнаты. Так продолжалось неделю, в конце которой выяснилось, что обвиняемый был диабетиком. И что когда его после реанимации спустили в отделение профильного института, то обнаружилось, что в день убийства ребёнка он находился в там на лечении в стационаре. «Хорошо ещё, что вызванная в здание суда бригада скорой помощи настояла на том, что бы везти его не в тюремную больницу…– подумал я, а затем мне стало плохо. Мне физически стало дурно от того, что на моё сердце тигром набросилось осознание: « я чуть было, не убил невинного человека!»Состояние моё стремительно ухудшалось, я с трудом соображал и с ещё большим трудом поддерживал вертикальное положение. Вызвали скорую, затем меня увезли в реанимацию. И хотя врачи ничего у меня не обнаружили, предположив лишь длительное нервное истощение, провалялся я почти месяц. И лишь тогда, поднявшись в кабинет, я обнаружил, что мой дар меня покинул…







_________________________________________

Об авторе: АНДРЕЙ САЛЬНИКОВ

Журналист, редактор радиоархива СГТРК. Третье место (кубок и диплом) поэтического фестиваля «Ад — Либитум» 2008 г. (г. Пермь). Третье место (денежный приз) поэтического фестиваля «Классическая строка – 2014 г.» (г. Екатеринбург). Шорт-листер первого международного творческого фестиваля «Реальная помощь» — 2018 г. (г. Саратов). Шорт-листер международного конкурса: «Мне кажется порою, что солдаты» — 2020 г. (г. Саратов). Публикации: в журналах: «Урал», «День и ночь», «Белый Ворон», «Хороший сезон», «Новая Реальность», «Урал-Транзит», «Веси», электронные публикации на портале «Мегалит», журнале «Русский динозавр» и в журнале «Лиterraтура».скачать dle 12.1