Редактор: Женя Декина
(рассказ) 18+
Алкоголь, конечно, сразу и обезболивающее, и жаропонижающее, и либидоповышающее, и вообще ***огонь. Поэтому одни люди просто здоровы, нормально живут, воспитывают детей и на работу вовремя встают, а другие все время ломаются, не могут дожать там, где надо, и немного сдают, и немного недорабатывают, и рады бы, чтобы все как у первых, но все-таки все как у вторых – даже когда бросают, и когда в зож, и семена чиа каждый день.
Таким был Крылов. Не тот, что басенник, а тот, что песенник – такой домашний песенник, песен которого никто никогда не слышал, потому что писал Крылов не песни, а семплы, которые падали в нишевые библиотеки и качались за небольшие центы – для коротких сетевых клипов, корпоративных роликов и прочих мусорных видео. Так и жил Крылов, так и творил – неясно для кого, но за стабильные деньги без отрыва от дивана, холодильника с пивом и гонок «формулы один».
Однажды Крылов устал жить и полетел в Берлин. Чтобы пожить немного там, и послушать лучший в мире техно, и вдохновиться на новую подборку дешевых звуков, но, может, и музыку написать, и стихи, и стать звездой. Википедия знает сто тридцать восемь Крыловых, и каждый третий – поэт, писатель или музыкант. И Крылов сможет – соберется и обязательно сможет! Надо только контекст сменить и напиться… тьфу, напитаться иной культурой, чужой своеобразной жизнью.
Самолет приземлился в районе полуночи. Аэропорт встретил Крылова пустотой и безупречным безразличным персоналом. Крылов впервые в Европе. Если не считать дороссийского Крыма с пивом за пару гривен и круглосуточными кострами на пляжах. Крылов сел в такси и поехал в отель с нечитаемой вывеской Fernweh. Приняв душ и купив сигарет, он пошел взглянуть на пустой уже город. Крылов прочел на форумах, что европейские центры надо разглядывать именно ночью – так душевнее, страшнее и потому как-то ближе русскому человеку.
Крылов шел по путеводителю и дошел до Александерплаца. Посмотрел, сфотографировал, хмыкнул и пошел в ближайший ирландский бар, а там потребовал самого крепкого. Бармен налил гостю водки, потом виски, потом текилы, наконец достал из подвала семидесятиградусный лимитный ром. Крылов открыл пачку сигарет. Бармен вопросительно кивнул на открытую пачку. Гость утвердительно кивнул в ответ. Бармен взял сигарету. Налил стопку, понюхал, поморщился, пододвинул стопку к Крылову. Крылов меланхолично выпил и попросил еще. Оба закурили.
«Ты, ***, откуда?»– поинтересовался бы бармен, если бы знал слово «***». «*** себе», – ответил бы Крылов, если бы услышал слово «***» от бармена в Берлине. Но оба промолчали. Крылов выпил третью и пошел обратно к отелю. По путеводителю.
--
Весь следующий день Крылов ходил по городу и сравнивал его с ночными кадрами. Берлин будто улетел вперед лет на триста. Камень мостовых давят блестящие «порши». Парки и сады окрашены яркими прическами свободных студентов. Площади гудят о правах животных, насекомых, фетишистов, аутистов, контрабандистов и любителей аналогового звука.
Крылов долго разглядывал корейцев, медитирующих на площадях. Удивлялся туристам, фотографирующим будку Чарли, похожую на тамбовский ларек. Выпил на камерной свадьбе двух немолодых уже женщин в Тиргартене, и съел много вкусных перченых сосисок.
Вечером один уличный промоутер всучил Крылову листовку с приглашением в местный стрип-клуб. Крылов листовку взял и нагуглил, что нравы в Берлине свободные, а женщины доступные. И некрасивые. За исключением армянок.
В стрип-клубе не было ни армянок, ни некрасивых. Зато все знали русский, потому что в Чехии его когда-то преподавали в школах. Заведение похоже на студию звукозаписи советских времен: темный подвал, битая плитка на стенах, дешевые колонки, льющие вольный чилаут.
Была там и девочка из России. Хостес, конечно. Родители – урожденные узбеки – наградили ее именем Мадина. Мадина была кудрява, обаятельна и глупа. Мадина много курила. Крылов тоже. Налили вина и вышли на улицу. Заговорили о Германии, работе. О танцах. Мадина призналась, что иногда танцует приваты для особенно приятных клиентов. Крылов воспрял духом. Мадина пожаловалась, что немцы слишком жадные, поэтому танцует она редко. Крылов вернулся в энергосберегающий режим.
На улице познакомились с компанией пьющих немцев, поговорили о многочисленных футбольных «боруссиях», современном образовании и бесполезном для молодого немца наследии Шиллера. Немцы интересовались, почему в России едят медведей и никогда не пьянеют. Крылов сообщил, что медвежий жир не позволяет спирту быстро проникать в кровь. Немцы покивали и спросили, давно ли Крылов ел медведя. Крылов соврал, что давно. Ведь никогда, на самом деле, не ел. Немцы обрадовались, взяли Крылова под белы ручки и повели обратно в клуб. Заказали водки. Русский, немцы, чешки, узбечка и случайно прибившийся к ним белозубый турок. Графин водки и много пива. Хлопнули и запили. Потом Крылов учил немцев пить стопки с локтя, правильно разбавлять пиво водкой, играть в «русскую рулетку»… Нет-нет, никакого насилия! Просто пьешь водку или воду – как карта ляжет. Не закусываешь.
Мадина заснула под шестом. Немцы заснули под шестом. Турок разглядывал спящих и широко улыбался. Чешки пошли завтракать. Крылов пошел в уже знакомый ирландский бар.
– Так и откуда ты? – спросил бармен на вольном английском.
– Фромраша, –равнодушно ответил Крылов.
– А я из Ирландии. Корк. Всего месяц тут.
Окей, –равнодушно ответил Крылов.
– Тебе надо побывать в Ирландии. Взять тачку и проехать вдоль побережья, посмотреть все эти гребаные замки, выпить деревенского пива, виски. Еще?
– Йа йа, – Крылов кивнул.
– В Москве живешь?
– Йа.
– А родился там же? У нас молодые уезжают учиться в Дублин. Или сразу в Лондон… Россия *** большая, я слышал. Как три Ирландии. Я хочу побывать в России. Очень хочу. Гребаный Берлин, здесь не умеют пить, веселиться.
– Веаре ай кянлистен ту зелоукалмьюзик? – неожиданно спросил Крылов.
– В Ирландии, чувак! – бодро ответил бармен. – В Ирландии лучшая музыка! Тебе точно надо слетать в Ирландию. Взять тачку, проехать вдоль побережья…
– Пошел ты ***, – ответил Крылов, выпил, оставил наличные на столе и вышел из бара.
--
Проспав почти сутки, субботним вечером Крылов пошел тусоваться со знакомыми немцами из стрип-клуба. Немцы обещали веселье, музыку, алкоголь и еще какой-то круглый экстаз. Крылов не возражал.
Начали с душных баров на тесных красивых улочках. Ели пиццу и мороженое, пили аперитивы и шнапсы, обсуждали архитектуру и пользу мяса из индейки. Ближе к полуночи Крылов занемог. Ему стало так скучно, что он просил немцев вызвать скорую или хотя бы такси с водителем-турком. Немцы удивлялись, волновались за Крылова, немного охали и ничего не делали. Ну что они могли, в самом деле? Это его жизнь, он ни для кого не представляет опасности, надо оставить человека в покое и не мешать страдать. Может, он получит уникальный рефлексивный опыт? Может, изменит что-то в своей скорбной азиатской жизни? Главное, чтобы в суд не подал.
Будущий великий музыкант лег на мостовую да так и сказал: «Я намерен лежать здесь, пока не изменю что-то в своей скорбной азиатской жизни». А немцы стояли рядом, доедали мороженое, и говорили о пользе индейки.
А Крылов все лежал и проигрывал в голове новый бит. Он лежал и слушал, как стучит его сердце, а сердце стучало как-то непоследовательно, поэтому бит получался таким рваным, и таким свежим. Сначала четыре размеренных «туц», потом два быстрых «ту-туц», потом снова четыре размеренных, потом два «ту-ту-туц», но с грубым и низким вокальным «хэй-ей-ей».
И тут к ним присоединилась Мадина. То ли кто-то из немцев позвонил ей, то ли вчера договорились. В общем, Мадина пришла. И какова! Выпрямила кудрявые волосы, надела обтягивающее платье, каблуки и вообще выглядела как человек, одетый не из секонд-хенда. Немцы почувствовали странное, прежде незнакомое волнение. Глаза Крылова открылись. Пульс стал размеренным, потом участился. Поэт приподнялся на локтях, салютовал Мадине кистью. Мадина улыбнулась и сказала на прекрасном русском: «Ну что, мальчики, как будем развлекаться?» И даже немцы всё поняли, хотя совершенно не знали русского, и заулыбались, и заверещали, что надо в клуб, в ночной клуб – танцевать, пить и радоваться. И Крылов их услышал, и окончательно пришел в себя, и встал. И отвернулся, чтобы поправить под брюками запавшие трусы, и побежал-побежал вслед за веселой теперь толпой.
--
Немцы привезли русских на окраину Берлина. Там были заводы, и колючая проволока, и крысы под ногами, и пустоши, будто из игр про нехорошее будущее. И, наверное, аптечки-оружие за редкими кустами. Русские переглянулись, поколебались – а что, если они это… отомстят нам за сорок пятый? Но из разрушенных зданий заиграла музыка и потянулись туда люди, и оказалось их много – так много, что пришлось полчаса в очереди стоять, и нервничать, и
вырубать, чтобы не нервничать.
Крылов не очень любил курить. То есть курить он, конечно, любил, но долго находиться в этом состоянии не мог – паниковал, тревожился и вообще становился пугливым, беззащитным. Каким-то нерусским духом вся эта трава пахнет, думал Крылов. Ну не пойдешь размазанным на амбразуру, врага не одолеешь. Даже пару дерьмовых семплов не напишешь – лениво будет.
И все-таки взял у пунцового немца косячок, и приспособился немного, подержал, выдохнул. И всхлипнул. Хорошо стало на душе. Поэтично.
Приятный все-таки городишко, подумал Крылов. Да хрен с ним, с сорок пятым. У кого не бывало? Где-то читал, что человечество в сумме всего триста лет без войн жило. Они ведь раскаялись вот, смягчели. Нас как родных принимают. Кормят, поят. Стихов, что ли, своих ***?
Крылов расправил плечи, прокашлялся и уже изготовился что-то продекламировать, как вдруг из ниоткуда под воротом его куртки возник мелкий черный парень. Натурально под воротом и натурально мелкий! Как с картинок о недоедающих африканских детях. И посмотрел на поэта так пронзительно, что Крылов тут же потянулся за деньгами.
«Вонна сам кокейн?» – спросил пронзительный парень. «Хочу ли я немного кокейн?» – повторил про себя этот вопрос Крылов, и засмеялся. Громко так засмеялся, могуче, и крикнул немцам: «Эй, немцы, этот нигер предлагает мне кокаина купить, прикиньте!» И немцы все поняли, и испугались немцы, и взбодрился пронзительный парень, и осадили они Крылова, и заговорили в сложных своих терминах про толерантность, уважение и равенство. Крылов сплюнули вернулся на свое место в очереди – прямо за Мадиной – и продолжил вдыхать аромат ее чарующих духов.
--
Главный немецкий клуб с труднопроизносимым названием выглядел как провинциальный русский ***. Хуже, пожалуй. Некрашеные кирпичные стены, битые стекла, стремные и страшные люди, мрачные граффити и даже засранные сральники.
Крылов как-то быстро потерял из виду и немцев, и Мадину. И ходил туда-сюда в поисках то ли вдохновения, то ли новых впечатлений, то ли спасения.
Наблюдал спаривающихся в мужских кабинках ментов и санитаров, страждущих хлыста дурней в латексе, потных от усилий господ и господинь; видел, как здоровые мужики клюют орешки из мисок будто птицы, а монашки жрут
ешки словно аспирин; смотрел на яростное порево, и нежное совокупление, и грязное совокупление, и разное совокупление, и смотрел все тише – все больше страшась, все больше закрываясь от новой свободной истины.
И даже вожделенное «туц-туц» из всех колонок не спасало. Наоборот. Музыка звучала безжизненно, холодно. Качественно, но холодно. И все эти цепи вокруг выглядят холодно, и побитые стены, и побитые люди, стоящие на коленях, и побитые стекла, отражающие холодный лиловый. Крылов уходил дальше в углы и реже касался этой хрупкой грязной материи. Отказывался от пива, отказывался от водки, отказывался садиться, смотреть, говорить или даже думать о том, что видит вокруг. Поэт уходил в себя и все острее понимал, в чем разница, в чем суть.
Он думал о том, что русский человек неотделим от коллективного, немыслим без культуры стыда. Стыда за себя нелюбимого или стыда испанского – неважно. Получается, что он – Крылов – ну никак не может выглядеть дураком, не хочет выглядеть дураком, даже если нету никому до него никакого дела. Даже если дураком выглядит не он, а все вокруг. Даже если никто никого не оценивает – ни Крылова, ни дураков – не хвалит и не стыдится. Но тогда ведь получается, что Крылов безразличен, Крылов обезличен. Крылова не существует. Крылова не существует?
Он поднялся с холодного бетонного пола и пошел к сцене, чуть качаясь. Он шел и считал свои шаги, и отбивал себе ритм – ладошкой по коленке. И тихо напевал про себя «буду погибать, буду погибать молодым». На сцене яростно рубился диджей в китайской кукольной маске и мягко танцевали розовощекие трансы. Советская культура умерла, российская не родилась. Крылов застрял меж эпох и гордился собой. Он вырвал микрофон у яростного диджея, щелкнул того по деревянному лбу и прокричал на чистом русском: «Ну что, голуби, забыли все?» И толпа взорвалась от возмущения. И прокричал: «Так я напомню!» И толпа взорвалась от любви. И поэт громко прочел свое выстраданное:
*** ты раком, мать-Европа,
Насилуй лед, отец-Восток,
Рожден и жил я ненароком,
Но лучше сдохну, чем как вы! – И толпа замолчала. И Крылов замолчал. А потом тихо выдохнул, – ни Царя у вас, ни Бога, ни души. Одни страстишки да толерантность. Идите ***. Данке шон.
И немцы все поняли, и испугались, и заверещали, и загудели, и попросили поэта со сцены – чтобы обнять, наказать, поцеловать, возлюбить и ***. И поэт бросил микрофон в зал, и пнул слегка розовощекого транса, и спустился со сцены, и улыбнулся всем, и лег на холодный бетонный пол, и закрыл глаза, и помер тихой приятной смертью, какой ни один известный русский Крылов никогда не позволял себе умереть. Так-то.
Москва, декабрь 2021_________________________________________
Об авторе:
МАРАТ ШАКИРОВ Псевдоним Марата Файзуллина. Родился в Казани в 1988 году. Окончил бакалавриат факультета финансов КГУ и магистратуру факультета политологии НИУ-ВШЭ (Москва). Работал журналистом и бизнес-тренером, занимался общественно-политической деятельностью и предпринимательством широкого профиля. Рассказы опубликованы в сборнике «Дебют года 2015» от Проза.ру, на открытых интернет-площадках. Участник Совещания молодых писателей СП Москвы (2016). Живет в Москве.
скачать dle 12.1
