Редактор: Женя Декина
(Хоровод призраков)Темнота сравняла небо с землей, оживила девятиэтажку, за которой Илья наблюдает уже третий день из окна гостиницы.
В окнах чего только не увидишь, если постараться, если приглядеться, если тебе это интересно — подглядывание за чужими жизнями.
На балконе четвертого этажа поздно вечером появляется девушка с полотенцем-чалмой на голове, в банном халате. Выкуривает сигарету, пуская дым колечками, смотрит вниз на редких прохожих, поправляет готовую вот-вот сорваться вниз пеструю вафельную «башню»…
Было во всем этом что-то трагическое, безысходное, фатальное…
Сегодня, сейчас, до того, как зажгутся звезды, она спрыгнет, думал вчера Илья, сольется с землей и Вечностью. Станет камнем.
Оранжевый светлячок — все, что осталось от сигареты — вспыхнул в синих сумерках, погас. Девушка в чалме вернулась в квартиру с бордовыми шторами.
Завтра она спрыгнет с балкона, завтра — решил Илья.
А этажом выше мальчик, годика три, в белых колготках и цветастой рубашонке, на подоконнике, опасно навалившись всем телом, словно пытаясь пройти сквозь стекло, зовет кого-то снова и снова, по-рыбьи открывает рот, стучит ладошкой…
Маму зовет, — как пить дать, — маму зовет.
Ёкает сердце мужчины, вздрагивает, когда мальчуган вдруг срывается с подоконника, исчезает. Остаются массивная люстра с канделябрами и сердечные тамтамы тревоги в ушах.
Люстра становится огненно-желтым шаром, заполняет окно без штор и занавесок, еще мгновенье, и люстра шаровой молнией осветит темноту улицы; Илья моргает, люстра возвращается на свое место под потолком, а на подоконник, пару минут спустя, забирается мальчуган с разорванными на коленках колготками и разбитым в кровь носом.
Мальчик стучит ладошками по стеклу, мальчик зовет маму.
Темные окна на седьмом этаже напоминают Илье пустые глазницы черепа шкатулки — подарок отца перед смертью:
— Будешь как Гамлет, мать его за ногу, — хрипит и страшно смеется родитель. — Быть, мать перемать, или не быть, понимаешь, да, в чем вопрос? и вот где собака зарыта…
Отца зарыли две недели назад, Илья стоял у могилы, смотрел, как опускали гроб незнакомые мужчины в черном, и видел, как сам сползает заторможенно, стекает в бездонный мрак гамлетовского черепа…
— Быть или не быть.
Стоп! Или это все то же пустое ведро?! Пустое ведро, наполненное темнотой…
Балконная дверь на втором этаже распахнулась, полумрак зала выплюнул на балкон двух мужчин с бенгальскими огнями. Мужчины пьяны, размахивают свечами, свечи брызжут оранжевыми искрами, мужчины поют, орут:
— …Гагарин, я вас любила-о-о!.. — доносятся истошные вопли.
Вчера в их репертуаре была Пугачёва.
— К черту, надоело! — отвернулся, а за спиной, Илья увидел это затылком, третьим глазом, балкон с весельчаками рухнул на газон, и наступила гробовая, мертвая тишина. Лишь белая пыль еще долго блестела в темноте, повиснув между двумя мирами — миром живых и миром пустых, безмолвных ведер и черепов.
В небе нет места ни живым, ни мертвым.
— Небо — пустое ведро! — шагнул от подоконника под грохот обрушавшейся девятиэтажки. Предсказуемый финал еще одного вечера в чужом городе.
Закрыл глаза Илья, и город накрыл огненный камнепад, звезды вспороли небо, стерли город, превратили его в пыль и пепел, сравняли небо с землей…
Посмотрел на часы — 19:30, сейчас начнется жизнь в двух окнах без балкона на шестом этаже, сначала зажжется свет на кухне, лампочка без плафона, маяк яростно-белого света. Такой дикий электрический свет Илья называет потусторонним светом. Глаза не могут долго выносить этого свечения, слепнут, постсвет проникает в тебя, выжигает, уничтожает… Это свет пустоты. Кто может жить в мире с таким светом?.. При таком свете?.. Не человек, уж точно.
Свет в соседнем окне, в зале, такой же невыносимо-неживой, зажигается минут через десять, голая лампочка в пустой комнате, с грязными желтыми обоями, исписанными шариковой ручкой и фломастерами, представляет Илья, — записки сумасшедшего. Из мебели лишь пустое ведро аккурат под лампочкой. Обитатель пустоты считает, что держит в ведре солнце, поймал светило, заточил и с любопытством наблюдает за ним теперь каждый вечер, следит, обхватив ведро коленями.
Лампочка отражается на дне эмалированного ведра размытым яичным пятном.
Вот солнце нечеловека — слепое, холодное бельмо в пустоте…
Илья поворачивается к окну, отматывая катастрофу назад, конец света городского масштаба отменяется, как и вчера, и позавчера, восстает из руин девятиэтажка, возвращается балкон с поющими пьяницами.
У мужчин на втором этаже уже нет бенгальских свечей, и поют они что-то вяло себе под нос, вцепившись друг в дружку.
Они неинтересны Илье, впрочем, как и другие окна и балконы в доме, кроме двух окон на шестом.
19:35 — кухонное окно на нужном этаже одной вспышкой, щелчком выключателя, заполнил потусторонний свет. Режущий, ослепляющий… Илья пригляделся, сощурился, темная, худая фигура заметалась по белому пространству кухни: пойманным зверем, камлающим шаманом, наркоманом в ломке, психом, ищущим свою паранойю…
— Чем ты там занимаешься все время? — прилип к оконному стеклу лбом и носом Илья.
Молодой человек (Денис Лунёв, кличка Кирпич, 25 лет, не служил, окончил ПТУ № 46 на автомеханика, безработный, холост, злоупотребляет алкоголем — Илья навел справки) в спортивном костюме, бритый череп, как вторая лампочка, кружит, жестикулирует, разговаривает сам с собой. Или в квартире есть кто-то еще? Кто-то невидимый, вне поле зрения Ильи?..
Кирпич исчезает, появляется вновь.
— Нежить…
Свет в зале — ядерной вспышкой мигнул незнакомому наблюдателю, «я тебя вижу!» — погас.
Лампочка разлетелась брызгами над лысой головой — увидел Илья, машинально закрыв глаза и отпрянув от окна, от осколков.
Увидел — острые иглы стекла вонзились в череп мужчины, прошли насквозь, продырявили щеки, лоб… Увидел — глаза вытекли, открыв черные ведра пустых глазниц.
— Так тебе!
Из темноты Кирпич вернулся раздетым до трусов.
Он все эти дни так оголялся, стреляя грубыми синими татуировками на белой коже. Белизна кожи, мертвецкая, пугающая, сливается с потусторонним светом, являя миру живого, светящегося призрака.
Нечеловека.
Призраком Кирпич кружит по кухне, сначала с кружкой, жадно отхлебывает, давится, кашляет, потом с кипой бумаг, спортивной сумкой, снова с кружкой и электрическим чайником… Успокаивается за столом у самого окна.
Когда Кирпич долго смотрит в темноту за окном, Илье начинает казаться, что он видит его. Илья продолжает смотреть.
— Сгори под моим взглядом!
Кирпич чешет безволосую впалую грудь, чешет татуировку — топорно набитую корону, обвитую змеей, Кирпич разговаривает сам с собой.
— Чертов придурок, идиот, — говорит за него Илья. — Да чтоб мне провалиться. Что за жизнь?! Что я творю?! Нет, так продолжать нельзя! Лучше сдохнуть!
Бьет себя в грудь Кирпич.
— Покончить! — говорит Илья, представляет, как в одних трусах, бледный и худой обитатель двух окон шестого этажа, выбивая своими костями деревянную фрамугу — стекла, щепки, кровь, — вылетает навстречу ветру и вечности…
Пока Илья мечтает, Кирпич хватается за голову, раз удар кулаком по макушке и два.
— Ого, — откровенно, удивленно Илья не сдерживает смеха: — Давай, забей себя до смерти. Может, найдешь что потяжелее, а? Может, молоток? Он должен быть у тебя в тещиной… Айда за молотком!
Только Кирпич — садится за стол и что-то яростно пишет. Пишет, не отрываясь, как заведенный, пишет, не поднимая головы выше подоконника.
— Предсмертная записка призрака, нечеловека по кличке Кирпич.
Пододвинул кресло к окну Илья, открыл пачку соленых сухариков, дом напротив — занимательней любого фильма. Тут тебе и драма, и комедия с триллером, и артхаус… В другое время он бы с любопытством проследил за всеми окнами девятиэтажки… В другое время… Скажем, три недели назад. Месяц. Он бы запасся пивом с чипсами и смотрел до последнего светлого окна фильм под названием «Жизнь». В другое время…
Сейчас ему интересен лишь призрак. Даже не призрак — интересен балкон на четвертом с девушкой в чалме — Кирпич ему жизненно необходим.
— Смертельно необходим!
Вчера Илья проследил за Кирпичом; Илья боялся назвать объект слежки по имени, имя очеловечивает, существо с именем уже не существо — имя, как и душа, бессмертно.
Кирпич второй день подряд ходит к водохранилищу. Смотрит, не моргнет, на темную воду.
Вчера Илье стало страшно: что если Кирпич возьмет и покончит с собой прямо сейчас, утопится, оборвет цепь, не поставив точку, без выводов, без ответов… В своих мстительных фантазиях Илья давно избавился от Кирпича всеми возможными способами…
Тут Илью осенило.
Он точно решил, как поступит в ближайшем будущем. Вчера сделало его сегодня и завтра, и послепослезавтра…
— Надо лишь выждать момент… Выждать, — утаскивал сон всё глубже и глубже… Пока окно не стало телевизором. А у телевизора — отец…
После обнаружения болезни он подсел на сериалы, смотрит без разбору мексиканские, американские, турецкие, отечественные…
— У них там обязательно у кого-нибудь не рак так кома, не СПИД так потеря памяти, — смеется и кашляет кровью отец.
На экране помехи, белый шум, отец смеется, тычет в телевизор костлявым пальцем и смеется, смех болезненный, безумный…
— Я всегда был для тебя помехой! Ты ненавидишь меня с детства! Отцы это кровью чуют, ты бы знал это, если бы был отцом! Ты никчемный соплежуй!
В одно морганье отец накинулся на сына. Повалил. Пальцы родителя сдавили сыновью шею, ногти впились до крови…
— Это ты заразил меня! Ты, вечно желавший мне смерти! Теперь ты доволен?! Счастлив теперь! — брызжа слюной, кашляя в лицо сына кровью. — А я заражу тебя! Вместе будем болеть! Разделим рак поровну, да, сынок! Сдохнем вместе! В одной постели! В одном гробу!
Илья дотянулся правой рукой до холодного, металлического, сжал, подтянул к себе, поднял, попытался еще раз сбросить обезумевшего родителя, не получилось. Тогда он ударил отца, ударил холодным и металлическим по голове, ударил второй раз, третий… десятый.
Кровь обожгла глаза, густая, горькая на вкус кровь затекла в рот, Илья сплюнул отцовскую кровь, сплюнул себе на грудь. Отец разжал хватку, захрипел, он пытался еще что-то сказать, но обмяк, забился в конвульсиях. Илья выполз из-под отца, встал на карачки, его вырвало.
Холодное, металлическое, перепачканное алым цветом ведро смотрело на отцеубийцу черной пустотой.
— Молодец, — голос из пустоты ведра, шипящий, как дождь в пожухлой листве, — все правильно сделал. Теперь возьми еще раз ведро и добей папашу, чтоб не мучился. Ты победил болезнь. Это победа над раком, над жизнью и смертью победа.
Илья взял за ручку оцинкованное ведро, встал над еще живым отцом, замахнулся. Кровь с ведра больно хлестнула по лицу:
— Черт!
Вздрогнул всем телом мужчина в кресле, проснулся. Пачка чипсов упала на пол, неприятно зашуршала, принося из сна голос:
— … все правильно сделал…
Единственное неспящее окно напротив, окно призрака.
Пальцы слиплись, Илья боится посмотреть на ладони, боится увидеть на них кровь. Смотрит сквозь толщу ночи в заполненное белым потусторонним светом кухонное окно. Кирпич уснул за столом, Илье хорошо видна его спина с торчащими куриными лопатками.
3:45 — взглянул на часы и мельком на руки. Ладони в крошках от чипсов, но в голове повторяющийся вот уже вторую неделю сон:
— Не хотел я твоей смерти! — закричал, брызжа слюной на стекло. — Были мысли, да, признаюсь!.. Так у всех сыновей такое бывает. Кто не желает смерти отца, а?! Но я не убивал тебя! Я-а?! — Илья осмотрелся, ища поддержки у кухонной утвари.
— А кто убирал дерьмо из-под тебя столько лет?! Лекарства покупал дорогущие — кто? В очередях простаивал за ненужной ни мне, никому, даже тебе, херней для тебя? По больницам всяким с тобой… Кто?! Уж про совместный просмотр гребаных сериалов и про сказки на ночь молчу!
Вспомнил Илья, как отец попросил прочитать сказку «Серая Шейка» пару лет назад. Сын дошел до места, где уточку с надломленным крылом спасает дедушка-охотник, тут у отца и случился припадок:
— Ложь! Все ложь! — вырвал книгу из рук сына, разорвал на четыре части, выбросил. — Шейка не выжила, мать ее! Родители съели! Сожрали раненую Шейку, прежде чем улететь! Какой нормальный родитель оставит свое больное дитя зимовать в одиночку! Конечно, они ее заклевали, убили чтобы не мучилась! Убили и съели! Вот как все было! Никакого спасения и деда с внуками! Это все додумывание, предсмертная фантазия умирающей Шейки! Или Маминого, черт бы его побрал, Сибиряка, — старик махал руками, плевался, кричал, потом поднялся с кровати и, не снимая пижамных штанов, помочился на разорванные листы книги. — Сдохла серая Шейка, и не втюхивай мне тут розовые сопли! Тебя тоже надо было съесть, когда сопляком, молокососом был!
Неожиданно девятиэтажка напротив слилась с темнотой. Илья подскочил к окну, стукнулся головой о стекло:
— Твою ж…
Присмотрелся. Мерещилось, в темноте на кухне Кирпича кружат фигуры, странные, страшные, нечеловеческие, с рогами и крыльями…
— Бред. Призраки не спят, не могут спать, — стукнул кулаком по подоконнику, отошел от окна. — Так и убить призрака не получится, нельзя, невозможно. Он ведь уже мертв.
Выключил свет и в кромешной тьме наощупь, шажками — до кровати.
— Или призраки все-таки тоже умирают?.. — спросил темноту.
Ночь ответила первыми проблесками рассвета.
Один сбой в цепи меняет ход событий, зачастую в корне и непоправимо. Очередным подтверждением — девушка на балконе четвертого этажа, она в строгом, похоже, в мужском костюме: брюки, пиджак, галстук приспущен… Курит нервно, резко, выбрасывает недокуренную сигарету, раскуривает новую.
Илье у окна тоже непривычно в одежде, джинсовой куртке, кроссовках, снял лишь кепку, она валяется на полу, не долетев до разобранной кровати.
— Не примешь ванну? — спросил мужчина женщину в костюме. — Нет? Тогда, может, спрыгнешь с балкона?..
Женщина не докурила третью сигарету, вернулась в квартиру, задернула бордовые шторы.
В окне на пятом этаже вместо мальчика в цветастой рубашке — старик с мухобойкой гоняется за последней осенней мухой.
Нет певцов-весельчаков на балконе второго этажа, стоградусно болеют с похмелья. А темные окна седьмого сегодня горят, в квартире ремонт, и мужчины, явно гастарбайтеры, мельтешат муравьями в ярко-оранжевых робах.
Сбой в цепи случился около половины первого, Илья, как и предыдущие три дня, следил за Кирпичом, только сегодня у Ильи был план, но расписание Кирпича было нарушено, как и другие планы, — планы неба, планы жизни и смерти.
Илья дождался, Кирпич перешел через железнодорожные пути, спустился в овраг, мимо непроходимых колючих кустов, прямиком к темной, неспокойной воде Братского моря.
— Тоже мне море, — негодует Илья. — Если это море, то я убийца.
Отрепетировано, Илья все утро тренировался на гостиничном торшере, достал черный пакет для мусора, моток скотча. Кирпич сел на корточки у самой воды, не отрываясь ни на секунду от телефона, с неизменными наушниками в ушах, из которых всегда доносится грохот басов. Илья задержал воздух, в шесть шагов сбежал он в овраг, столько же шагов — подняться к взморью.
Мусорный пакет удачно распахнул холодный ветер, Илья с легкостью накинул пакет на голову призраку, в ход пошла клейкая лента: обмотала шею, спустилась по спине, примотала руки к телу, дальше вокруг ягодиц, к ногам, змеей свернулась в коленях…
Кирпич мычал, брыкался; Илья досчитал до десяти, именно столько секунд он заворачивал торшер и укладывал на пол гостиничного номера.
— Десять, — упакованный Кирпич исчезает в волнах, брызги на лице Ильи горячие, как кровь отца во сне. И прикоснись он сейчас к лицу, Илья убежден, обнаружит на пальцах красные отметины, метки сна. Иногда сны сбываются, но Илья не верит в вещие сны. Илья в явь не верит. Верит в существование, прозябание, паразитирование…
— Раз, два, три, четыре, — считает вслух, шагая прочь от берега, — пять, шесть…
По плану он досчитает до тридцати, столько времени хватит Кирпичу, чтобы поверить в реальность смерти, ощутить ее близость, почувствовать ее объятия.
— … тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, — Илья не стал спускаться в овраг, оглянулся, — шестнадцать… — серое небо и черная вода слились перед глазами в сплошную линию остановившегося сердца, — нет! — бросился назад Илья, — нет, нет!..
Перед глазами распухшее, мертвое тело Кирпича с надувшимся воздушным шаром черным пакетом для мусора на голове, покачивается на волнах под крики невидимых чаек.
Холодная вода парализовала, Илья остановился по колено в море, страх согрел, заставил сделать еще шаг в глубину, оглядеться:
— Я не убийца!
Мусорный пакет замаячил в паре метров слева, Илья закричал. Он кричал:
— Помогите!
Вода по пояс. Руки зацепили целлофановый мешок, разорвали, руки схватили утопленника за шкирку, подняли.
— Дыши! — приказывает Илья. — Кому говорят — дыши!
Лицо призрака, белое, страшное, рот в крови открывается, призрак жив, призрак дышит.
Кухонное окно на шестом этаже сегодня горит с трех часов дня. Свет включил и оставил, уходя, Илья.
Квартира Кирпича совсем не такая, как он представлял, — это, скорее, рабочая студия художника: никаких желтых исписанных обоев, вместо шкафов вдоль стен — рамы, холсты, листы ДВП, в углу, у батареи, раскладушка, на нее Илья и уложил Кирпича.
Переодевшись в ванной, хозяин квартиры на шестом этаже вышел укутанным в халат бордово-кровавого цвета:
— Спасибо вам, — повторял он всю дорогу до дома, ехать на такси категорически отказался, как и от «скорой» и полиции, — спасибо, — бубнил, кружа по залу, — спасибо, — протягивал в сотый раз руку спасителю, жал обеими ладонями, — спасибо… Я Денис, я никому ничего плохого не сделал, я всего лишь рисую, что чувствую, самоучка я, и не понимаю, кому это надо — чтобы я умер?.. Я ведь и не живу толком, никому не видимый, я и себя-то не вижу, не чувствую, не ощущаю… — его знобило, громко стучали зубы, из глаз беспрерывно текли слезы (или это вытекала вода Братского моря?). Илья слышал, как в ванной его вырвало два раза, Кирпич плакал под шум воды.
— Поспать надо, прийти в себя, набраться сил, согреться, в конце концов, — голос Ильи эхом по квартире: — Пока отдохни, я вернусь проведать позже. Как проснешься…
Послушно:
— Да-да, спасибо, спасибо, да… — Кирпич лег, раскладушка взвизгнула, и человек вскрикнул ей в ответ, расплакался человек на раскладушке, плотину прорвало…
Илья накрыл плачущего одеялом, укрыл с головой, подоткнул бока, в точности как месяц назад стоя над засыпающем отцом, прошептал, повторил слово в слово, с теми же нотками в голосе и придыханием:
— Это все для того, чтобы мы становились безжалостными к жизни. Это не испытание, не проверка. Это наказание и ад, что заслужили. Ты мой ад. Я твой ад. Мы — это ад. Ад друг друга. Потому что рая нет, не существует. Всё — ад.
— Спасибо, — еле слышно донеслось из-под одеяла.
Вернувшись в гостиницу, Илья сказал администратору:
— Съеду завтра. Пришло время обратного пути из точки «Б» в точку «А».
По дороге, прижимая мокрого, дрожащего призрака к себе, делясь теплом, Илья спрашивал, задавал вопросы не столько для поддержания беседы — не было и мысли о беседе, — а чтобы заполнить пустоту:
— Ты родился здесь? Никогда не выезжал из города, из области? Есть кто из родственников? Любимый человек?..
Отвечал Кирпич междометиями. Да и не нужны были ответы Илье…
Какая разница, какой будет ответ, если ты изначально наказан, если ты с рождения в аду…
Болезнь отца превратила и без того адскую жизнь в кромешный ад. Из сна в сон сын убивал отца, избавлял от боли… В реальности же отец молил о жизни:
— Болячки сблизили нас… Рак вернул мне сына… Я обрел тебя благодаря болезни… Ты моя награда… Спасибо, рак… Теперь, как никогда, я хочу жить рядом с сыном… В мучениях, подгузниках, под капельницей и с таблетками, но с тобой!..
Сын выдавливал из себя:
— Что такое ты говоришь. Я всегда рядом…
— Да брось, знаю, что мать ты больше любил, а как она оставила нас, так ты меня еще больше возненавидел, за все ее выплаканные по моей вине слезы и… смерть ее… — отец говорил, словно бредил, глаза закрыты, испарина на лбу, белые губы дрожат:
— Отцы вечно во всем виноваты, сыновья ненавидят своих отцов, я своего ненавидел, поэтому и ты ненавидишь меня… Так и живем в ненависти, и ненависть делает нас сильнее, ненависть помогает выживать…
Илья мотал головой, говорил, громко, членораздельно, чтобы отец понимал:
— Нет, нет и нет! Мы одна семья и одна кровь, и что бы ни было, мы держимся друг дружки… — и выдавливал: — папа.
Сын не забудет, он в этом уверен, до конца жизни, как отец в целях воспитания в нем мужества заставит вытянуть руку и затушит сигаретный окурок в открытой ладони:
— Твой дед так же учил меня не быть бабой. Не вздумай слезу пустить и пискнуть не вздумай.
Илья не пискнул, проглотил горький ком слез. Шрамом в ладони и на сердце сигаретный ожог.
Раскрыл ладонь мужчина у окна, в далекой от родного города «А» гостинице города «Б», проверил, на месте ли похожий на каплю слезы или каплю крови ожог. Ожог смотрел на него с центра ладони самым настоящим стигматом Христа.
— Я не убийца.
В начале шестого сходил в квартиру призрака проверить, как он там. Кирпич спал и никак не отреагировал на его появление. Илья осмотрелся, графические рисунки и акварельные наброски художника-самоучки ему не понравились — мазня. На кухне тщательно проверил все шкафы и полки, два ножа, штопор и топорик забрал с собой.
Перед уходом нагнулся над тяжело дышащим, стонущим во сне Кирпичом, сказал:
— Я вернусь, скоро вернусь и останусь надолго. На столько, сколько нужно. Пока ты не поправишься, не излечишься от болезни под названием жизнь. Слышишь?
Кирпич промямлил:
— Спасибо.
Илья ушел, заперев спящего на ключ, ключи спрятал в нагрудный карман.
Запасной связки в квартире у призрака он не нашел.
А в 19:30 вдруг погасло окно на кухне. Илья как раз собирал сумку с вещами. Кухонное окно на шестом этаже стало пустой глазницей, знаком, вернувшим Илью на месяц назад в тот день, когда он встретился с призраком.
Тогда призрак был вполне реальным, живым, — «наркоман», подумал Илья; тощий парень перешел ему дорогу, и то, что в руках у него было пустое оцинкованное ведро, Илья понял, когда его привел в чувство оглушающий сигнал Тойоты Короллы и выкрик водителя:
— Уснул ты там что ли, эй?! Сойди с дороги! Задавлю же!
Шагнув назад на тротуар, Илья растерянно, будто и правда задремал на мгновенье, огляделся: «Где я? Кто я? Зачем я?..»
— Этот чувак с пустым ведром тебе явно карму подпортил, — ядовито улыбается водитель. — Слышал же о такой примете, да? Догони давай его и ведром пустым набей по тупой башке, чтоб запомнил раз и навсегда. Он минуты две как на перекрестке был, я ему просигналил…
Но на перекрестке не было никого, а потом у Ильи зазвонил телефон, и сын узнал, что отец оставил этот свет, стал частью потустороннего света, призраком…
— Кто сейчас с пустым ведром ходит? Больной только какой-то, антихрист, нежить, точно нечеловек, — возмущалась соседка после похорон, Илья кивал, соседка наказывала: — В церковь сходи и порчу эту, порчу пустоты, проклятья пустого ведра, отмоли.
— Отца убило пустое ведро, не я, — говорил сын себе при любом удобном случае, говорил отражению в ванной по утрам и поздно вечером, перед сном чистя зубы, говорил…
Вместо похода в церковь бога, в которого не верит, отыскал «наркомана» с пустым ведром, сначала хотел с ним лишь познакомиться, поговорить, рассказать о своей беде, несчастье… «Наркоман» купил билет из города «А» в город «Б», Илья последовал за ним…
Темнота окон на шестом этаже рождает чудовищ. Илья пригляделся: ему вновь мерещился хоровод из рогатых, крылатых существ, нелюдей…
В последней раз взглянув на девятиэтажку из гостиничного окна, Илья поспешно покинул номер.
Больше он сюда не вернется.
Сквозь холодные сумерки, с хороводом монстров в голове и черепом-шкатулкой перед глазами, Илья перебежал дорогу к дому Кирпича.
— Я позабочусь о тебе, — говорит Илья, поднимаясь на шестой этаж, на ходу доставая ключи из нагрудного кармана.
У двери прислушался: ни звука, тишина, пустота.
— Позабочусь, спасу тебя от себя, приручу… Год, два, сколько понадобится, я буду с тобой, буду твоим другом, братом, сыном, отцом… А потом… Потом оставлю тебя. Оставлю вместо себя, тебе на память, шрамом на сердце, пустое ведро. Пустое ведро посреди пустой комнаты. Потому что мы — это ад. Чтобы ты это запомнил!..
Открыл дверь в темноту пустую, как ведро, оцинкованное ведро из сна, ведро в руках призрака, Кирпича, «наркомана»… Пустое ведро, похожее на цинковый гроб… На памятник отцу, что он выбрал в ритуальных услугах — мраморный, с серебряной крошкой, тот, что сейчас выше всех остальных памятников на кладбище…
— Я вернулся, — громко сказал в темноту Илья, достал рулон пакетов для мусора, отмотал один, оторвал, так, на всякий случай, улыбнулся самому себе, или кого-то он видел там в темноте?..
Илья представил, как в этот самый момент взрывается гостиница, где он обитал незаметным призраком последние четыре дня.
Раскрыл пакет, вошел в пустоту и закрыл за собой дверь.
Одновременно со щелчком в замке рухнула плотина на водохранилище, невероятная толща воды вырвалась на свободу, сметая все на своем пути, неумолимо направляясь к городу. В девятиэтажке, где на шестом этаже, в непроглядной темноте, завели хоровод призраки.
_________________________________________
Об авторе:
ИГОРЬ КОРНИЕНКО Родился в Баку. С 1994 года живёт в г. Ангарске Иркутской области. В Ангарске работал журналистом в городских газетах. Создатель и координатор литературного проекта «Дебют плюс», где на страницах ангарских газет публикуются работы молодых авторы и корифеев областной литературы. Создатель арт-хаусных художественно-литературных проектов «Победить море» (Плоды битвы) и «Интеллектуальное порNO».
Лауреат премий «Золотое перо Руси», премии имени В.П. Астафьева в номинации «Проза», премии Игнатия Рождественского – 2016 года в номинации «малая проза». Участник Форумов молодых писателей России (2004-2012г.г. Москва. Липки). Стипендиат министерства культуры Российской Федерации. Обладатель специального приза жюри, международного драматургического конкурса «Премьера 2010» за пьесу «Памятник Гитлеру». Спектакль «Спасение» по пьесе «Человечина» поставлен в Казани, в государственном театре драмы и комедии имени Карима Тинчурина. Автор книг «Победить море» (рассказы, 2011) и «Игры в распятие» (избранные рассказы и пьесы, 2013).
скачать dle 12.1
