Олег Рябов. РАССКАЗЫ

Редактор: Женя Декина


(два рассказа)



УЗНАЛ ПО ГОЛОСУ

В течение довольно продолжительного отрезка своей уже взрослой и разумной жизни мой добрый товарищ Владимир Васильевич Чайкин с удивительной периодичностью играл в преферанс.

Чайкин – художник. Конечно, художник он не простой, а с именем и даже со званием «заслуженный». Только непонятно – звание это приравнивает его общественный статус к кандидату каких-нибудь наук или уже к доктору? Ну, да это – неважно!

Собирались обычно у кого-нибудь дома, а чаще в мастерской у Чайкина. В таких случаях хозяин обеспечивал стол с конфетами, лимоном и чаем, а гости приносили с собой две свежих колоды карт и бутылку коньяку. Глубоко за полночь вызывалось по телефону такси, и всех гостей развозила одна машина. Но поболтать успевали за это время на всякие темы. Я бы не стал рассказывать про эту компанию и про художника Чайкина, если бы не удивительное совпадение.

Говорили раз в компании про тембр человеческого голоса, про его уникальность и неповторимость, сравнимую с папиллярными узорами на подушечках человеческих пальцев и индивидуальностью цепочки ДНК каждого человека. Вспоминали «шарашку» из романа Солженицына «В круге первом», где занимались привязкой голоса к личности человека и возможностью идентификации его по голосу. Обсуждали ломку голоса в переходном возрасте, устройство голосовых связок, окраску, придание бархатистости звучания обертонами, которые образуются за счёт конкретного анатомического устройства этого сложного, а в некоторых случаях  почти музыкального инструмента. В общем –  серьёзный длинный разговор.

Но, главное, что Чайкин запомнил – голос не меняется с годами и десятилетиями, принадлежит конкретному человеку, и как бы тот не попытался его изменить, говоря шепотом, или приглушить, пользуясь носовым платком или какой-нибудь тряпкой, но, если не было хирургического вмешательства, специальные устройства смогут всегда определить истинного хозяина. Это нам только кажется, что все эти эстрадные Галкины с Винокурами очень похожими голосами пародируют каких-то артистов и политиков; на самом деле – тембр и окраска там всё равно галкинская и винокуровская.

Через день или через два в мастерской у художника зазвонил телефон, настоящий телефон, стационарный, про такие многие уже и позабыли; да и у Чайкина он стоял или лежал на полу под креслом в самом заставленном и дальнем углу. Но звонок был настойчивый, и Чайкину пришлось отодвигать какую-то коробку, чтобы достать аппарат. 
– Здравствуй, Володя, – произнёс знакомый, до боли знакомый голос.
– Здравствуй, Светочка!
– Как-то ты уж очень быстро узнал и среагировал на меня!
– А вот только вчера сидели с друзьями и рассуждали на тему неизменяемости тембра человеческого голоса. И подумать не мог, что подтверждением тому будет уже сегодняшний твой звонок. На улице – может, и не узнал бы. А голос твой… Сразу кожа мурашками покрылась от волнения. Сколько мы не виделись? Лет двадцать?
– Да, почти двадцать лет. И не разговаривали двадцать лет. Меня же здесь не было и даже в стране этой меня довольно долго не было. Я жила далеко-далеко.
– С ума сойти! А давай встретимся?
– Давай! Где?
– Не знаю. Придумай! А вот – на Откосе открыли новое кафе «Парк культуры» – давай там. Будет хорошая погода – погуляем,  поболтаем, а дождик – посидим в кафе. Сегодня, в шесть вечера тебя устроит?
– Вполне. Жди. Только…
– Что – только?
– Да, ничего – увидимся! Не знаю – узнаешь ли ты меня? А-а, я сделаю так, что узнаешь! Жди. Только дай мне номер своего мобильного, диктуй – я запишу.  Это ведь чудо, что я помню твой телефон, и он у тебя ещё не отключен.

Двадцать лет назад Чайкин был самым молодым преподавателем художественного училища, вел курс рисунка. Ещё в период ученичества про него поговаривали, что лучше него владел карандашом только Рембрандт. У него к тридцати годам была уже собственная большая и удобная мастерская, где он любил работать. И вдруг –  бешеная но мимолетная любовь к молоденькой натурщице с прогулками, клятвами, подарками, слезами, мечтами и планами. Должно это всё было кончиться когда-то, конечно, но, только, по – другому.

А тут – внезапный разрыв, навсегда, как будто ничего и не было. И – забвение!

Её звали Светланой.  

Не знаю, в каких краях – как, а у нас, в средней полосе, если говорить о временах года, то один из лучших коротких сезонов, это – «бабье лето». Буйство красок увядающих лесов, звенящая тишина при полном безветрии, щадящее неяркое солнце и густой, уже чуть освежающий воздух, заполненный и ароматами прелой листвы и памятью прошедшего лета. Этот запах опавшей листвы стоит столбом неделю, две. Даже здесь, на Откосе, где, кажется, ветер с Волги должен всё уносить куда-то, в такие дни воздух стоит на месте. И паутинки осенние висят в нем,  неуверенные в своём предназначении, а заволжские дали приближаются фантастически.

Конечно, для того, чтобы всё это видеть и чувствовать, надо обладать определённым воображением. Но, видимо, у горожан его хватает, и в такие дни особенно много гуляющих собирается на набережной.
В кафе же не было ни души – прохлаждающаяся публика предпочитала смотреть на багровое солнце,  которое растекалось по горизонту.

Чайкин заказал себе кофе и бутылку минеральной воды – до обозначенной встречи было ещё с полчаса неопределённого для использования времени. Столик его стоял удобно: он мог и любоваться речными просторами, и рассматривать гулявших мимо кафе по тротуару. На молоденькую девочку, стоявшую за стеклом, прямо напротив него, в совершенно  летней маечке и рваных шортах, он не обратил поначалу никакого внимания: солнце бликовало на стекле окна, выходившего на смотровую площадку перед кафе, да и сам он сидел почти спиной к ней. Но, всё же, обернувшись вторично, взгляд его зацепился: девочка стояла в трёх метрах от него за стеклом и внимательно, даже как-то нагло его рассматривала.

И тут до Чайкина дошло – о чем вчера по телефону говорила его Светочка, что она собиралась сделать что-то такое, чтобы он её узнал! Конечно,  за стеклом, в пяти шагах от него стояла «его Светочка», двадцатилетняя копия той Светочки, один-в один та, которую он потерял двадцать лет назад. Девочка за стеклом лизала рожек с мороженным, одновременно болтая по мобильнику и продолжая нагло разглядывать Чайкина.  Потом она сунула свой гаджет в задний карман своих затертых шортиков, повернулась к Чайкину своей узкой, совсем ещё детской, попой и, облокотившись на перила, уставилась куда-то вниз, под Откос, разглядывая ползущую там, внизу, темную и холодную Волгу.

Чайкин был человеком рациональным и в чудеса не верил. То, что за стеклом стоит дочка его, потерянной двадцать лет назад, подружки, Светочки, он понял, или, по крайней мере, пытался сейчас понять.

Вообще, если такие дубликаты человеческих особей, и создаёт природа, то очень редко. Чайкин и спустя двадцать лет прекрасно помнил и представлял себе ту двадцатилетнюю Светочку. Эта девочка была точной копией.

Запиликал мобильник. Чайкин подключился.

– Ну, и как тебе? – звонила Светочка.
– Так, а ты где?
– Да, я далеко! А как тебе, моя девочка?
– Потрясающе! Копия!
– А ты говоришь – голос не меняется, тембр остаётся. Я тоже не меняюсь!
– Так мы с тобой увидимся?
– Нет! Зачем? Я же сказала тебе,  что я очень далеко. А это твоя дочка. Ей очень любопытно было на тебя посмотреть – вот, я и устроила эти смотрины, не обижайся. Ты ей не нужен, она и не хочет с тобой знакомиться. Она просто хотела на тебя посмотреть, чтобы проверить мой вкус. Она уже сегодня улетит в Лондон. А я в Москве, если тебе интересно. Прощай.

Чайкин во время всей этой краткой женской тирады медленно поворачивался к окну, выходящему к смотровой площадке, где минуту назад стояла его предполагаемая дочка, но…

Но на площадке уже никого не было кроме одиноко гуляющего сизого голубя.



РАССЧИТАЛСЯ ПО КУРСУ

Иван Буевич стал легендарной личностью не потому, что был душевным парнем с широкой натурой, к которому огромное количество его друзей могли в сложный момент обратиться за советом, а он, действительно, мог что-то реальное подсказать. Это как бы само собой уже подразумевалось, и можно было не афишировать. Знали его у нас все оттого, что отсидел он свои четыре года «ни за что», точнее – за что, но не за своё. И все, кому надо, это знали.

Если очень многим, выслушивающим свой приговор в зале суда, он кажется не справедливым, то в случае с Буевичем это было конкретно и даже очевидно. Борьба с экономическими преступлениями давно закончилась, движуха кооперативная цвела пышным цветом в конце восьмидесятых и активно поощрялась сверху, но работники специальных органов по привычке, как были натравлены на эту суперактивную часть населения, так и рычали на них при любом случае, будто хорошо выдрессированные овчарки. Вот Иван и жил последние годы «на флажке». Решение по нему уже было принято, и ожидался только удобный случай, который и подвернулся. Но об этом после. 

А вот друга его лучшего Лёвку Печекладова не посадили, бог миловал, а ведь многие дела они обделывали вместе с Иваном в те годы, регистрируя новые кооперативы один за другим – словно блины пекли.
И кафе они держали, и платные туалеты открывали, и списанную с разорившихся заводов электронику немцам на шубы турецкие меняли. Не нравилось всё это представителям регулирующих и контролирующих органов – не понимали они чего-то, не догоняли, как в то время стало модно говорить. Вот Ивана-то и посадили, а Лёвку – нет.

Я сидел в офисе у Льва, когда к нему зашел Буевич. Лев в тот момент уговаривал меня взять на себя создание и руководство дилерского центра фирмы «Вольво», какового у нас в городе к тому времени не было. Представители этого замечательного шведского автоконцерна были готовы подписать  документы хоть завтра – сидели они в гостинице «Ока» и ждали решения Печекладова.
Да, Лёвка к тому времени уже солидно поднялся. Он был полномочным представителем фирмы «Мерседес», но не по автомобильным вопросам, а по каким-то другим: они, эти ребята из фирмы «Мерседес», всем занимаются. Построил в ту пору Лёвка и трёхэтажный корпус почти в центре города со специальным железобетонным подвалом-бункером, какие требуются для банков.  А банки в ту пору, как грибы росли, точнее, открывались – один за другим, и в очередь они к Печекладову стояли уже, просили у него это здание специально оборудованное.

Я отнекивался от Лёвкиных предложений всегда. Просто заниматься совместным бизнесом, это – почти всегда находиться в почти конфликтных отношениях или с партнёром, или с кем-то из его близких родственников. Я предпочитал с Печекладовым дружить, а не работать. Ну, а ещё – как можно заниматься делом, в котором ты ничего не понимаешь. И, главное – мне не хотелось даже вникать в детали. Просто не хотелось!

Всего месяц назад предложили мне возглавить «Агробанк». Приехал мой хороший друг Саня Перфильев из Москвы с какими-то помощниками каких-то депутатов Государственной думы, и стали они втроём объяснять мне, как будто я лицо заинтересованное или, по крайней мере, в курсе дела находящееся. А объясняли они мне то, что после ухода главного банкира страны Геращенко образовались у Банка России лишних сто пятьдесят миллионов долларов бесхозных, профсоюзных что ли или партийных – не понял, которые планируется завести в уставной капитал этого нового банка. Надо было срочно подобрать здание красивое, старинное, представительное, выкупить его у города и ехать на стажировку и учебу в Англию на три месяца. А потом  – рулить банком.

Я им так и сказал – не хочу!

Просто – не хочу! Хочу ходить на могилку к папе без охраны.   

Сейчас уже все позабывали всё, что ли? А стреляли тогда банкиров запросто, как мы в детстве воробьёв из рогатки.
Так, я возвращаюсь.

Я уже знал в тот момент, что Иван на днях освободился, а Печекладов,  хотя и обещал мне рассказать его историю в деталях, но всё кормил завтраками. А тут Буевич зашел сам, не стучась, радостный, веселый, сходу вытащил из кармана бутылку коньяку и две банки кока-колы.
– Привет, жулики, – поприветствовал он нас, – доставайте стаканы.
Лев встал, молча, почесав голову, обнял старого товарища и направился к горке доставать хрустальные стаканы. Я тоже встал и пожал руку Буевичу, не представляясь – сделали мы оба вид, что давно знакомы.

Одет был Иван, если и не благородно, то очень броско и шикарно: пальто у него было длинное, в пол, темно-серое, но непонятным образом поблёскивающее фиолетовыми искорками, кашне красное, яркое, перчатки бежевые лайковые и штиблеты  в тон перчаткам тоже бежевые, и с дырочками. Было что-то такое, что говорило, что Буевич к встрече готовился, а тут – я!

Я понял тогда, что оказался в тот момент не к месту. Лёвка мог, конечно, со мной запросто попрощаться, и остаться с Иваном один на один – но он этого по каким-то соображениям не сделал.
Чокнувшись и отметив прибытие глотком благородного французского напитка – чувствовалось, что не польский, не контрафактный, Буевич почти официально поблагодарил Печекладова за память и за передачки на зону. Он сел в кресло,  и было что-то натянутое во всей этой и подготовленной, и ожидаемой встрече, а, тем не менее, висела в воздухе некая недоговоренность. Мне даже в какой-то момент показалось, что я им мешаю.

Я встал.  Но Иван тоже встал и, тяжело положив мне руки на плечи, усадил снова.
– Сиди. У меня со Львом будет не она ещё встреча и без коньяка, а по-взрослому. Нам ещё работать и работать вместе.  А сегодня у меня ещё с десяток визитов – надо всех объехать. Я ведь заехал просто должок отдать.
С этими словами Иван сунул руку во внутренний карман и вытащил оттуда пачку советских фиолетовых «четвертаков», давным-давно вышедших из употребления,  в банковской упаковке и бросил Лёвке на стол. Это было сделано эффектно. И мне ещё подумалось, что этой пачке четвертаков самое место в антикварном магазине.
– А это – твои! Спасибо – не пригодились, – сказал он, – Как брал, в том же виде и возвращаю. Не сомневайся – твои.
Лев недоуменно смотрел то на пачку денег, лежащую на столе, то на Буевича.
– Да, не смотри ты на меня так, пошутил я, – рассмеялся Иван, –  а так как долг платежом красен – с процентами отдаю. О делах потом поговорим. Вот как-то так!
Радостно подхихикивая и улыбаясь, он достал из кармана и бросил на стол уже вторую пачку, и тоже в банковской упаковке, только уже федерального казначейства США. На этот раз это были доллары. После чего, пожав нам обоим руки, он ушел, оставив и деньги, и коньяк на столе.
– Что это было? – спросил я Лёвку.
– Ты не поверишь! Я даже не успел посмеяться!
Печекладов взял бутылку, налил нам по капельке и на миг задумался:
– Знаешь, за что арестовали, а потом и упаковали Ивана? Начал он в ту пору торговать мебелью. В количествах. И вот ему из Италии пришел вагон с диванами, креслами и прочим барахлом, а он решил проверить и принять товар сам. Захомутали его нежно и аккуратно в том самом вагоне. Нашли проинформированные наши сыщики тогда в одном из этих диванов пакет с килограммом кокаина. Чей этот кокаин, кому предназначался этот диван – никто не узнал. Кто стукнул: в каком диване искать – наши думали, но не поняли! Повесили тогда всё на Ивана. Менты никогда не любили наркоту, и потому за Ивана никому не позволили вписываться. А как раз за день до этого вагона, он приходил ко мне: сказал, что надо ему срочно две с половиной тысячи рублей – подобрал он недорого машинёшку неплохую, не помню уже какую, Фольксваген-Пассат что ли – а налички не хватает. Говорит, что отдаст через пару дней. Я и дал ему вот эту самую пачку четвертаков – две с половиной тысячи рублей. Только растянулась эта пара дней на четыре года, хотя ему поначалу определили шесть. Вот! А сегодня по курсу он и рассчитался.

Лев небрежно сгрёб пачку долларов в ящик стола, а упаковку с «четвертаками» нежно взял в руку, как бы даже  поглаживая, и, как мне показалось, собрался даже их пересчитать, но – передумал. Просто он аккуратно налил нам в стаканы ещё по пятьдесят.







_________________________________________

Об авторе:  ОЛЕГ РЯБОВ 

Родился и живет в Нижнем Новгороде. Окончил Горьковский политехнический институт им. А. А. Жданова. Один из наиболее известных библиофилов России. Публиковался в журналах «Наш современник», «Нева», «Север» и др. Автор книг «Когиз», «Убегая – оглянись, или возвращение к Ветлуге», «Утки не возвратились» и др. Лауреат премий им. Шукшина, «Нижний Новгород» и др. Финалист премий «Ясная поляна», «Золотой Дельвиг» и др.скачать dle 12.1