Редактор: Иван Гобзев
В первом классе я имел неоспоримое преимущество перед всеми соучениками. Да что там, не только первого класса, а всей 67 мужской семилетней школы города Риги.
Преимущество выражалось в росте. Нет, не в богатырском-великаньем, а как раз наоборот. Я был самым маленьким из всех, и это внезапно вывело меня в звёзды артистического мира, правильнее сказать, на сцену художественной самодеятельности. В роли… Именно в той роли, которая сшита буквально на меня. Причём, не каким-то самодеятельным автором из седьмого класса «б», где в пору первой влюбленности обитали непризнанные поэты Старой Риги. А самым – угадайте! – знаменитым после Пушкина и Лермонтова классиком русской литературы Николаем Некрасовым, чьё день рожденья выпадало на 10 декабря, а, значит, просилось, чтобы его отметили в новогоднем концерте перед уходом на зимние каникулы.
Каким образом? Наиболее подходящим к случаю – стихотворным монтажом. Голоса низкие, голоса высокие. Но самый-самый – это мой. Почему? Нет не потому, что он наиболее выразительный. А по очень простой причине: вместе с голосом я выгребался из-за кулис на сцену с санками, дровишками и лошадью. Откуда лошадь? Разумеется, не с ипподрома. А домашнего, так сказать изготовления, из двух согнутых пополам и сцеплённых в одно целое пацанов, прикрытых сверху картонной оболочкой с характерной мордой крестьянской кобылы. Лошадь я погонял хворостиной, и в ожидании вопроса «Откуда дровишки?» озвучивал в уме ответ.
Почему в уме? Понятно, чтобы не забыть в нужный момент.
Но почему «озвучивал?» Попробую объяснить. В первом классе мы с наскока запоминали стихи. Допустим:
Идет бычок, качается,
Вздыхает на ходу:
– Ох, доска кончается,
Сейчас я упаду!
Легко и просто. И рифма удобная, вклиняется и не выскальзывает: качается – кончается. А вот попытайтесь прозу заучивать наизусть.
То-то!
В семилетнем возрасте, а это было в астрономически далёком 1952 году, в прозе запоминалось разве что: «Молочное мороженое на палочке стоит 45 копеек».
Попробуй с таким запасом доступных мозгам прозаических выражений выучить отклик на пароль: «Откуда дровишки?»
«Из лесу, вестимо,
Отец, слышишь, рубит, а я отвожу».
Где в отклике этом рифма? А без рифмы… Не подумайте, что я один мучился из-за нехватки рифмы в стихотворном отрывке. Открою секрет. Все участники поэтического монтажа мучились. В большинстве своём они были переростками, пережившими годы войны в Риге без всякого намёка на учёбу в школе. Образование у них было уличное-начальное, полученное при помощи тумаков, и тоже, когда с применением слов, то обязательно в рифму:
– Ты мне, братец, не указ.
Хочешь в рыло или в глаз?
Так что… Да, именно так. Без рифмы, как без сорока пяти копеек на молочное мороженое – кранты!
Понимаю, дотошный исследователь поэтики Николая Некрасова уже гневно затачивает гусиное перо и склоняется надчистым листом бумаги, чтобы выразить своё возмущение: «Как это так? Некрасов и без рифмы?»
С рифмой, с рифмой Некрасов! Это мы, монтажники-высотники, остались без его обольстительной рифмы, вызывающей любовь к поэзии. Просто наши доморощенные режиссёры так по-человечески гуманно распределили текст между участниками концерта, чтобы каждому досталось хоть бы по две строчки.
На первое: «Однажды, в студёную зимнюю пору, Я из лесу вышел, был сильный мороз.
Где тут рифма?
На второе: «Гляжу, поднимается медленно в гору Лошадка, везущая хворосту воз».
И тут рифма не ночевала.
На третье:
«И, шествуя важно, в спокойствии чинном, Лошадку ведёт под уздцы мужичок».
Ну? Что скажете?
А вот и на десерт: «В больших сапогах, в полушубке овчинном. В больших рукавицах… а сам с ноготок!».
Суфлёров у нас не было. Иди на казнь самостоятельно, то бишь запоминай, иначе на междусобойчике получишь в рифму, по-простецки: «Ты мне сказ и я те сказ, а иначе двину раз».
Вот я и зубрил-зубрил. Но самостоятельно никак не получалось. Будь я грамотным в ту пору, хоть прочитал бы всю строфу. Но мы тогда проходили всего лишь букварь, держа в уме мечту, что через полгода начнем читать самостоятельно. Однако концерт не в обозримом будущем, а прямо сейчас.
Вот к моей зубрёжке, чтобы я не упал лицом в грязь, когда в сшитом бабушкой Идой тулупчике из подкладки зимнего пальто, буду везти дровишки по сцене, и подключились мои родичи, родом из дореволюционной Одессы.
– Итак… Что мы ищем?
– Рифму!
– Кто ищет, тот всегда найдёт! Читай, что помнишь, а мы добавим.
– В рифму?
– А то! Тогда и запомнишь свой текст. Закон природы.
Я и запомнил. И под аплодисменты зрителей вывел на сцену лошадь, упрятанную в картонную упаковку. И, озвучивая в уме свой прозаический текст, вошёл в отведённую по сценарию роль деревенского мальчонки.
– Откуда дровишки? – послышалось с небес.
– Из лесу, вестимо, Отец, слышишь, рубит, а я отвожу, - без запинки выдал свою реплику. И замолк.
Но что это? И небеса затихли, будто на них тоже нашла немота.
Наступила, как написали бы театральные критики, гробовая тишина.
А, может быть, они написали бы более утонченно – зал окутала артистическая пауза.
Но кто это всё прочтет? И когда?
О боже! Дебют оборачивается провалом! И всё из-за чего? Из-за прозаического текста. Я ведь догадался на первых секундах небесной немоты, что Жорка, который должен был озвучить бессмертные строки нашего любимого классика, подумал в самый ответственный момент о мороженом, обещанном всем бесплатно после представления, и выронил из головы обязательную для запоминания фразу:
– А что, у отца большая семья?
Вместо этого, будто у него шарики зашли за ролики, повторил свой дурацкий вопрос. Почему дурацкий? Потому что у малыша, если Некрасов, называет его не по возрасту мужичком, дважды не надо спрашивать: «Откуда дровишки?» А то он подумает, что его подозревают в воровстве.
Спросил – получай! Из меня автоматически выскочила домашняя заготовка, позволившая выучить назубок положенную по рангу реплику.
– Откуда дровишки?
– Из лесу, вестимо,
Отец, слышишь, рубит, а я отвожу,
– И кто ты по званью?
– По званью я Фима.
– И с кем же ты дружишь?
– С Некрасовым нынче дружу!
скачать dle 12.1
