Павел Тетерский. ОСИНАЯ ФАБРИКА: ВОСПОМИНАНИЯ О ДЕТСКОЙ ЖЕСТОКОСТИ

Редактор: Иван Гобзев





Как и все дети, я очень любил зайцев. Плюшевых и не очень. В этих бесполезных в принципе грызунах есть какое-то неподвластное объяснению обаяние, которое дано почувствовать только ребенку.

Мне повезло: практически все детство я провел в одноэтажном особняке, экипированном садом (почти вишневым), огородом-кормильцем, стандартным набором домашних животных и прочими прилагающимися элементами идиллии. Пока мои грязные сверстники из проблемных семей дрались лопатками за место в песочнице, я обустраивал «штабики» среди экологически чистых фруктовых деревьев и ничто ни с кем не делил – делить мне было нечего, я был полноправным господином своего зеленого парадиза, отгороженного от мира пусть и символическим, но забором.
Когда у бабушки с дедом созрела идея заняться кролиководством, они преподнесли ее мне в виде подарка: ты же любишь зайчиков, вот мы и решили купить зайчиков. Я не спорил – я же говорю, я действительно любил зайцев. Теперь у моих товарищей они были игрушечными, а у меня – живыми. Я опять давал им сто очков вперед.
Кролей кормили травой, накошенной с близлежащего стадиона: газонокосилок у муниципалитета тогда не было, поэтому никто не препятствовал моему деду и еще нескольким окрестным домовладельцам выполнять полезную для футболистов работу на государственной земле. Поселили их в клетке, которую дед собственноручно выстругал из заботливо собранных ящиков из-под алко – тогда они в основном были деревянными. Клетки стояли в укромном и обычно нелюдимом углу сада, по соседству с гаражом, в котором ныкался единственный на огромную семью «Запорожец». Кроли потихоньку грызли свои клетки изнутри, а я любил за этим наблюдать.
Изначально их было двое – разумеется, самец и самка, потому что каждой твари должно быть по паре. Они прекрасно проводили время, занимаясь в основном тем, что завещают все пророки мировых религий: плодились и размножались. Кролики – это не только ценный мех, но и вечный свербеж в области гениталий: не зря они в свое время с катастрофической скоростью заполонили всю Австралию и были избраны символом «Плейбоя».
Самца я назвал Трусохвостиком, а самку – Пуговкой. Имена я позаимствовал из диафильма – если кто помнит, было такое очень хорошее детское развлечение, их выпускало производственное объединение с немотивированным аббревиатурным названием «УД». Автором текста был, если мне не изменяет память, Сергей Михалков.

Пуговка успела принести, по-моему, один или два приплода, когда со мной начали происходить странные и необъяснимые вещи. Я говорил взрослым, что пошел играть в сад, а сам потихоньку подбирался к кроличьей клетке, извлекал оттуда Пуговку и начинал проводить с ней сеансы живодерства.
Я брал ее за уши (все берут кроликов за уши, хотя по науке этого делать нельзя: если кролик объелся, вес нижней части тела может продавить ему диафрагму) и для начала несколько раз со всей дури шмякал ее об гараж. Потом – опять-таки несколько раз – об землю. Потом опять об гараж. Потом об гараж, но на сей раз отпуская уши – так, чтобы после удара о стенку она падала на землю. А там добивал ногами. Поскольку было мне тогда лет пять (в футбол я еще не играл, гриндеров не носил), удары с ноги были для нее не смертельными.
А потом я обхватывал ее шею пятилетней рукой и сдавливал крепко-крепко. Мне было интересно смотреть, как выпучиваются ее глаза. Я подносил ее голову близко-близко к своей, слушал, как она шипит и кряхтит. Приближал свой глаз к ее, выпученному. Там было что-то такое, непонятное. Какая-то потусторонняя глубина. Чаша страданий в болезненно-красном ореоле. Когда выпученный глаз приближался настолько, что становился нерезким, я нырял прямо в глубину.
Потом я снова открывал клетку, засовывал изможденную крольчиху на место, закрывал клетку, подбирал с земли клочья шерсти, относил их в помойную яму и – на этот раз в реале – шел играть в сад. Сооружал шалаши и «штабики», собирал улиток, которые были вредными, поскольку поедали смородиновые листья, лазал по фруктовым деревьям и кустам бузины.
Я не помню, сколько это продолжалось – может, неделю, а может, полтора месяца. Как и следовало ожидать, однажды после моего очередного нырка в болезненно красный глаз крольчиха отказалась двигаться. Я положил труп на землю и долго бил его по щекам, вспоминая, как в советских фильмах про милицию оказывают первую помощь потерявшим сознание.
Когда я понял, что произошло, я впал в депрессию. В такую, детскую – которая состоит наполовину из боязни проштрафившегося, наполовину от осознания того, что ты реально сделал что-то ужасное (в детстве почти все кажется ужасным и непоправимым, хотя, быть может, так оно и есть на самом деле).
Раскололся я буквально через несколько часов после содеянного. Никто даже не успел обнаружить труп, который я предусмотрительно положил обратно в клетку (Трусохвостик вжался в угол и сидел там, отказываясь приближаться к мертвому телу подруги). Признавшись в убийстве, я разразился долгими рыданиями.
Женщины моей семьи были в шоке. Мать плакала, тетя на полном серьезе предлагала отвезти меня к детскому психиатру, а бабушка – настоящая советская учительница и железная леди – объявила мне бойкот и заперла в комнате наедине со слезами и навеки загаженной кармой. Присутствие духа и невозмутимость рассудка сохранил только дед. Он с истинно буддийским спокойствием и покорностью обстоятельствам освежевал Пуговку и сварил из нее вкусное рагу с картошкой, а кожу с шерстью вывесил на просушку – самодельную кроличью шапку всегда можно было выгодно продать местным алкоголикам…

Я больше никогда не убивал животных. Мне больше не было интересно смотреть на то, как их грустные глаза выкатываются из орбит. Я не хотел слушать, как звериные глотки издают приглушенные предсмертные стенания. Не хотел видеть, как ветер разносит клочья с корнем выдранной шерсти.
Как-то раз, когда меня отправили за символический забор покататься на велосипеде, я захотел пить и неожиданно для старших заехал домой раньше времени. Еще от калитки я услышал нечеловеческий ор. Это кричал один из кроликов, которые по своей природе не умеют кричать. Которые только шипят, чихают и фыркают (да и то редко, по настроению).
Я бросил велик и пошел прямиком на этот вопль, как крыса на звуки средневековой дудочки. Посреди сада стоял дед, в его руке была зажата дубина с огромным гвоздем. А на нижней ветке яблони висел вопящий кроль – вниз головой, привязанный за ноги. Маленький и даже для грызуна низкопроизводительный мозг прекрасно понимал, что сейчас произойдет.
В тот самый момент, когда я собирался броситься спасать животное, дед взмахнул дубцом и со всего размаху вонзил гвоздь в кроличью голову. Визг оборвался, а орать теперь начал я.
Истерика длилась несколько часов. А деда я ненавидел неделю или две – не помню точно. Я отказывался с ним разговаривать и не реагировал на его слова, которые были обращены ко мне. Я не слушал отмазки, которые взрослые лепили невпопад и напропалую – мол, этот кролик был смертельно болен, и дедушка всего лишь хотел облегчить его страдания. Думаю, взрослые радовались такой моей реакции – она говорила о том, что во мне больше нет немотивированной агрессии по отношению к животным, если даже на мотивированную я отреагировал так остро.

Детская жестокость – это то, что вы никогда не поймете. Так же, как не могу это понять и я, по прошествии 20 (плюс-минус) лет после обоих этих историй, которые так глобально противоречат друг другу. А главное – в этой ситуации вряд ли можно что-нибудь исправить: кто виноват, что у некоторых видов цветов жизни тоже есть шипы?







_________________________________________

Об авторе:  ПАВЕЛ ТЕТЕРСКИЙ

Родился в 1974 г. во Львове. В 1996 г. закончил Институт стран Азии и Африки при МГУ, но по специальности (ориенталист со знанием арабского языка) не проработал ни минуты. В 2000 г. в соавторстве с ныне покойным Сергеем «Спайкером» Сакиным стал первым лауреатом молодежной литературной премии «Дебют» (за «Больше Бена» - путевые заметки русских бомжей из Лондона). После этого написал ещё одну хорошую и одну дрянную книги, получил за них гонорар 900 баксов и, расстроенный, с писательством завязал. Далее работал то рабочим, то редактором PLAYBOY, то в департаменте внеэфирного промо телеканала ТНТ. В 40 лет бросил работать и стал писать сценарии.скачать dle 12.1