Ольга Малышева. ДИЛФИЗО И ДОНАДА

Редактор: Серафима Орлова

 
(пьеса)



Действующие лица:

ДИЛФИЗО
КИМАТ
ДОНАДА
КЕННЕТ

 

ВЕСНА. ДИЛФИЗО

Миндаль зацвел поздно, в конце марта. Запах у цветков тягучий, с горчинкой, но сладкий – хоть пей. Так пахло в тот день, когда Дилфизо выходила замуж.

ДИЛФИЗО: Это тяжелая работа, весь день на ногах, всю ночь на ногах. И вот так по кругу: туда-сюда. Обычно поодиночке не делают. Но я уже привыкла.
ДОНАДА: Нас тут двое, давай помогу.
ДИЛФИЗО: Давай. Но я уже привыкла все сама.
ДОНАДА: И я привыкла сама.
ДИЛФИЗО: Зато потом радости сколько. И детям, и старикам. И усталости даже как будто не чувствуешь. Хорошая традиция, все традиции хорошие. Прабабушка так делала, потом бабушка, потом мама, потом я.
ДОНАДА: Я никогда не видела бабушку. Только слышала от мамы, что она была красивая и справедливая. Родами умерла, когда рожала маминого брата.
ДИЛФИЗО: Бабушка – это мать отца. Мы все вместе жили: бабушка и дед, отец и мама, братья отца и его жены, их дети. Дом большой.
ДОНАДА: У нас тоже был большой дом и большой луг. Весной все начинало зеленеть, красиво. Только далеко от дома уходить было нельзя.
ДИЛФИЗО: Это сейчас никого нет, кто умер, кто уехал.
ДОНАДА: Потому что война?
ДИЛФИЗО: Раньше, потому что война. Потом потому что бедность. Война и бедность всегда друг за другом идут. От войны беднеют, от бедности воюют.
ДОНАДА: Воюют, потому что хотят быть богаче.
ДИЛФИЗО: Воюют, потому что хотят быть собой. Устала? Давай я помешаю теперь.
ДОНАДА: Нет, я привыкла. Расскажи, какой он на вкус.
ДИЛФИЗО: Это смотря с каким настроением готовить. Бывает и сладкий, бывает и горький.
ДОНАДА: Пусть будет сладкий.
ДИЛФИЗО: Пусть. Можно и такое желание загадать.
ДОНАДА: А что ты обычно загадывала?
ДИЛФИЗО: Чтоб здоровы все были. Чтоб стол был полный. Чтоб не было войны. Разное.
ДОНАДА: Хорошие желания, я тоже загадаю.

ДИЛФИЗО

Я думала, что стану учительницей. Все девочки хотели стать учительницами или врачами. Мама говорила, когда никто не слышал: учись, чтоб не быть, как я. Чтоб у тебя лучше была жизнь.
Без отца было тяжело, некому было ее защитить. Бабушка была строгая, младшей невестке больше всех доставалось, ее никто не жалел. Всю самую черную работу приходилось делать. Но она ни слова не сказала никогда, покорная была, спокойная. Я маму всегда жалела очень. И обижалась на отца, что он вот так взял и ушел.
Когда мне было десять лет, я узнала, что отец не пропал и не уехал, как бабушка говорила, а что его убили. Когда была война. Он не воевал сам, просто один раз поехал в город, и его на улице застрелили. Случайно или специально, я не знаю.
Я войну почти не помню, маленькая была совсем, да у нас и тихо было почти всегда. Мама мне иногда только рассказывала, как было страшно, потому что неизвестно ничего: с чего началось, когда закончится. И очень хотелось есть постоянно. 
Нам в школе про войну не рассказывали, как будто хотели забыть побыстрее. Но я же знаю, что все помнили, и терпели, потому что не хотели снова войны. До сих пор терпят. Мы не богатые, мы не гордые. Зато все хорошо, потому что войны нет.
Может, если бы отца не убили, я бы стала учительницей, может, даже в город уехала бы работать.
Когда мне было пятнадцать, мою старшую сестру собрались выдать замуж за сына сестры отца. Заплатили большой калым, готовились к свадьбе. Но за несколько недель она пошла к врачу, и врач сказал, что у нее не может быть детей. Сказал, это потому, что наши мама и отец – тоже двоюродные брат и сестра.
У родственников не было денег, чтобы отменить свадьбу и вернуть калым за сестру, поэтому решили, что замуж должна выйти я. А я не хотела замуж, я хотела стать учительницей. Но не получилось.
Я надела платье сестры и белое покрывало. Не сестры, мне сшили мое, отдельное, специальное. Сестра на свадьбу не пришла, она вообще из дома перестала выходить от горя или от стыда.
Мне тоже было стыдно, мне пятнадцать лет всего было, а ему уже двадцать три, он был взрослый и чужой, хотя я его с детства знала. Но так принято: замуж далеко не выходили, чтобы все свои в одной семье. Мама сказала, это чтобы меня в новой семье не обижали, все равно же замуж выходить нужно, а здесь все друг у друга на виду. Но я же видела, что бабушка ее все равно обижает.
Я боялась, как буду жить в чужом доме. Но потом полюбила мужа и его семью, он хороший был, не бил, много работал. Его отец сказал, что мне надо выучиться на медсестру, чтобы лучше за ними смотреть. И я уже хотела пойти учиться, но забеременела.
Первый ребенок не выжил. Потом у нас еще пять лет детей не было. И я хоть на медсестру не училась, но знала, это потому что мы брат и сестра. В двадцать два родила двух девочек, двойняшек. А еще через год родился Кимат. Он маленький родился, больной. Ничего, выходили. Правая ножка только осталась у него такая. Хромает, но если не обращать внимания, то не сильно заметно. Главное, что мальчик родился, наследник.


ВЕСНА. ДОНАДА

Лещина зацвела рано, в конце марта. У нее сережки, как гусеницы, если ткнуться носом - щекотно. Запах у сережек свежий и зеленый, чуть заметный. Так пахло в тот день, когда Донада выходила замуж.

ДОНАДА: Это тяжелая работа, все время на ногах, присесть не получится. И вот так по кругу: туда-сюда. Руки устают очень. Но я уже привыкла.
ДИЛФИЗО: Я тоже так сумею, давай помогу.
ДОНАДА: Давай. Но я уже привыкла все сама.
ДИЛФИЗО: И я привыкла сама.
ДОНАДА: Зато потом радости сколько. И детям, и старикам. И усталости даже как будто не чувствуешь. Зато чувствуешь, что скоро весна, и уже станет тепло. Хорошая традиция, все традиции хорошие.
ДИЛФИЗО: А дальше что?
ДОНАДА: Вот так берешь в кулак и в воду опускаешь руки. И мнешь, чтоб получился комок. И уже можно печь.
ДИЛФИЗО: Не могу, не получается, не привыкла так.
ДОНАДА: Получится. Смотри еще раз.
ДИЛФИЗО: Можно я по-своему буду делать?
ДОНАДА: Попробуй. Но только в этом же секрет весь. Зато потом можно будет погадать.
ДИЛФИЗО: Как?
ДОНАДА: Положишь под подушку и увидишь вещий сон.
ДИЛФИЗО: Хороший?
ДОНАДА: Вещий.
ДИЛФИЗО: А что ты видела?
ДОНАДА: Войну.
ДИЛФИЗО: Я бы хотела увидеть мир.
ДОНАДА: Я тоже. Но все равно воюют.
ДИЛФИЗО: Воюют потому что хотят быть богаче.
ДОНАДА: Воюют, потому что хотят быть собой.
ДИЛФИЗО: Устала? Давай я теперь.
ДОНАДА: Нет, я привыкла.
ДИЛФИЗО: Не могу так, все равно буду помогать. И спать буду лучше, чтоб снились хорошие сны.
ДОНАДА: Пусть приснится, что все здоровы, что стол полный. И что нет больше войны.
ДИЛФИЗО: Пусть приснится. И пусть сбудется.

ДОНАДА

Я думала, что стану монахиней. Мне с детства говорили, что я красивая, но одевали, как монахиню. Потому что хотели уберечь. Я тогда еще не понимала, от чего уберечь.
Меня учили работать руками с самого детства. Я умела шить и вышивать, печь хлеб, знала, как принести много воды, и чтобы не стала болеть спина. Хотя даже если бы я приняла постриг, мне не пришлось бы делать черную работу, ее бы делали другие, миряне. Но все равно училась. Было тяжело, но мне очень нравилось.
Монахини приходили к нам домой, иногда меня увозили на несколько месяцев в монастырь, и я все время ждала, когда смогу уже там остаться насовсем. Мама говорила, когда никто не слышал, что это будет лучшая жизнь для меня, что там безопасно, и те, кто ближе к Богу, спасутся даже в самую страшную войну.
Сколько я себя помню, война была всегда. Если не убивали, то грабили, если не грабили, то громили. Постоянно приходили новости, что убили одного главного, потом другого главного, приходили все новые, а война все равно не заканчивалась.
Когда мне было десять лет, убили отца. Я точно не знаю, что случилось, да и никто не знает. И скоро мама, чтобы уберечь семью, решила выдать мою старшую сестру замуж за своего племянника, нашего брата. Сказала, что это для того, чтобы объединить все наши земли, чтобы семья стала сильнее.
Сестра была слабая здоровьем, и через несколько месяцев после свадьбы сильно заболела и умерла. И чтобы не терять вот эту нашу новую большую семью, замуж за нашего брата вышла я, сразу после сестры. Он мне на плечи накинул тот же самый платок, что накидывал на нее в день их свадьбы. И приколол мне брошь с гербом.
Мне было стыдно и страшно, мне пятнадцать лет всего было, а ему уже двадцать три, он был взрослый и чужой, хотя я его с детства знала. Потом я полюбила мужа, он хороший был, относился ко мне с уважением и даже как-то бережно. Но иногда все равно думала, как бы сложилась моя жизнь, если бы я стала монахиней, служила бы Богу и людям.
А потом я забеременела и почти перестала думать о Боге. Первый ребенок не выжил. Потом у нас еще пять лет детей не было. Бог не давал. В двадцать два родила двух мальчиков, двойняшек. А еще через год родился Кеннет. Он маленький родился, больной. Ничего, выходили. Правая ножка только осталась у него такая. Хромает, но если не обращать внимания, то не сильно заметно. Главное, что мальчик, еще один наследник.


ЛЕТО. ДИЛФИЗО

Невыносимая жара, душно, хоть и ветрено. Только выйдешь на улицу – чувствуешь, как за ворот по шее стекает капля пота. Где-то запел коростель, как в тот день, когда родился Кимат.

КИМАТ: Я один раз взял у мамы платок и надел. Потому что красивый платок. А она ругалась очень и плакала.
КЕННЕТ: Почему?
КИМАТ: Сказала, что нельзя так делать, что мальчики не носят платок. Я так и не понял, почему.
КЕННЕТ: Потому что мальчики не должны любить платки. Мальчики должны любить лошадей и драться.
КИМАТ: А я просто хотел быть похожим на маму. Еще я хотел быть похожим на отца, но я его не помню почти.
КЕННЕТ: Я тоже не помню.
КИМАТ: У мамы спросил, когда отец придет, она мне сказала: завтра придет.
КЕННЕТ: Пришел?
КИМАТ: Нет. Я опять спросил. Она опять сказала: завтра.
КЕННЕТ: Понятно.
КИМАТ: Я каждый день теперь знаю, что отец завтра придет.
КЕННЕТ: Лучше бы сегодня.
КИМАТ: Да, лучше. Но придет завтра.
КЕННЕТ: Завтра посмотрим.
КИМАТ: Завтра все равно будет как сегодня.
КЕННЕТ: А если бы вчера было сегодня, то сегодня настало бы завтра.
КИМАТ: И пришел бы отец. Я бы тогда вспомнил, какой он.
КЕННЕТ: А если он придет, и ты его не узнаешь? Может, это будет чей-то чужой отец?
КИМАТ: Узнаю. Ты бы узнал?
КЕННЕТ: Узнал бы.
КИМАТ: Вот и я бы узнал.
КЕННЕТ: А где он?
КИМАТ: Не знаю. Мама сказала, что он работает.


ДИЛФИЗО

Работы по дому было много: готовить два раза в день, печь хлеб. Если тридцать лепешек испечь за раз, могло на неделю хватить всем. Прислуживала мужу, его братьям, его родителям. Все так живут, и мы так жили. Было свое хозяйство.
Когда уже младшая невестка появилась, мы стали отдельно жить. Дом маленький, но зато сами построили. Что сами выращивали - продавали, сначала денег хватало. А потом был год неурожай, и совсем стало тяжело. Дочерей уже надо было к школе готовить, нужно было больше денег, и муж старался, зарабатывал, как мог.
Мужчины стали уезжать на заработки, домой приезжали редко, раз или два в год. Муж тоже уехал. Присылал деньги. Не очень много, но все равно больше, чем можно было заработать здесь. Мы могли покупать муку, масло, платить за электричество. Так и жили, не хуже других.
Иногда я читала книгу. У нее обложки не было, отсырела после дождя, но я без обложки читала. Старые сказки, красивые, про богатых принцев и принцесс, мечтала, чтоб жизнь такая была, если не у меня, то у дочерей. Говорила им, чтобы учились, чтобы не пришлось больше так жить. Думала, вслед за мужем уедем, там жизнь лучше, можно электричество не экономить, и книги покупать, хорошие, в красивых обложках.
Я читала днем, пока не стемнеет, потом уже свет выключала, чтоб зря не горел. Детям нужнее, им учиться надо.
Потом денег стало все меньше. Потом вообще перестал присылать. И в один момент просто сам пропал, не писал и не звонил. Я хотела узнать через знакомых, что с ним случилось, мне сказали, что никто его не видел уже давно.
Я измучилась совсем: думала, как он там, что случилось, жив ли или умер. Видела по ночам во сне, как вороны клюют мертвого барана, просыпалась утром и понимала: дурной сон, вещий.
Но нутром каким-то чувствовала, что живой. Были же такие случаи, когда мужчины уезжали, и там заново женились, и все, пропадали. С первой семьей не общаются, им больше не надо, им и так хорошо, у них там дом и дети теперь.
И я поняла тогда, что он нас бросил совсем.


ЛЕТО. ДОНАДА 

Почти непрерывно идет дождь, а когда не идет, все равно сыро, хоть и ветрено. Только выйдешь на улицу – чувствуешь, как за ворот по шее стекает капля влаги. Где-то запел коростель, как в тот день, когда родился Кеннет.

КЕННЕТ: Я один раз взял у мамы иголку и нитку и попробовал шить. А она отобрала и ругалась очень.
КИМАТ: Почему?
КЕННЕТ: Сказала, что нельзя так делать, что мальчики не могут так делать. Я так и не понял, почему.
КИМАТ: Потому что мальчики не должны любить шить. Мальчики должны любить лошадей и драться.
КЕННЕТ: А я просто хотел быть похожим на маму. Еще я хотел быть похожим на отца, но я его не помню почти.
КИМАТ: Я тоже не помню.
КЕННЕТ: У мамы спросил, когда отец придет, она мне сказала: завтра придет.
КИМАТ: Пришел?
КЕННЕТ: Нет. Я опять спросил. Она опять сказала: завтра.
КИМАТ: Понятно.
КЕННЕТ: Я каждый день теперь знаю, что отец завтра придет.
КИМАТ: Лучше бы сегодня.
КЕННЕТ: Да, лучше. Но придет завтра.
КИМАТ: Завтра посмотрим.
КЕННЕТ: Завтра все равно будет как сегодня.
КИМАТ: А если бы вчера было сегодня, то сегодня настало бы завтра.
КЕННЕТ: И пришел бы отец. Я бы тогда вспомнил, какой он.
КИМАТ: А если он придет, и ты его не узнаешь? Может, это будет чей-то чужой отец?
КЕННЕТ: Узнаю. Ты бы узнал?
КИМАТ: Узнал бы.
КЕННЕТ: Вот и я бы узнал.
КИМАТ: А где он?
КЕННЕТ: Не знаю. Мама сказала, на войне.

ДОНАДА

Пока муж на войне – мое дело маленькое. Веди хозяйство, жди, как дождешься – привечай. За детьми есть кому ходить, да и по хозяйству тоже. Но я работы никогда не боялась. Все так же могла и хлеб испечь, и рубашку себе сшить. Муку намолоть из овса или из пшеницы. Между двумя жерновами насыпать – и крутить, долго, пока не устанет рука. А потом еще крутить. Для мужа вышила черного ворона на знамени – как оберег.
Я хоть и не сама его выбрала, но все равно очень любила, и ждала, и волновалась, ночами не спала. Сколько их таких было, кто не вернулся. Отец и братья тоже не вернулись. Даже короли один за другим сменяются, что уже о нас говорить.
Сыновей воспитывала так же: чтобы были сильными и готовыми ко всему. Наступит время, и уже им придется защищать семью и родную землю. Надо быть грамотными, честными, уметь и договориться, и постоять за себя. Это и мальчикам важно, и девочкам. Если бы родилась дочка, я бы ее тоже так воспитывала. Она могла бы стать королевой, наверное.
Иногда я читала книгу. В ней буквы расплылись от сырости, но я читала то, что можно было разобрать. Старые песни, про воинов, про их подвиги. И представляла себе, что мой муж бьется, как герои книги. И что мои сыновья вырастут и тоже станут храбрыми воинами, и про них напишут песни.
Я читала днем, пока не стемнеет, чтобы свечи не зажигать, чтобы зря не горели. Детям нужнее, им учиться надо.
Как бы надолго он ни уезжал, но все равно всегда возвращался или давал о себе знать. Через соседей, через посыльных, я всегда понимала, где он и что с ним. Но вот уже много недель никаких известий не было. И тут уже начинаешь переживать и за спокойный сон, и за хлеб за обедом.
Я измучилась совсем: думала, как он там, что случилось, жив ли или умер. Видела по ночам во сне, как вороны клюют мертвого барана, просыпалась утром и понимала: дурной сон, вещий.
Но нутром каким-то чувствовала, что живой. Были же такие случаи, когда мужчины уезжали, и там заново женились, и все, пропадали. Им больше не надо, им и так хорошо, у них там дом, жена и наследники теперь.
И я поняла тогда, что он нас бросил совсем.


ОСЕНЬ. ДИЛФИЗО

У всех много работы, хочешь смотри, хочешь присоединяйся. Где-то топят печи, и пахнет гарью, как в тот день, когда Дилфизо видела мужа в последний раз.

ДИЛФИЗО: Надо было с весны жуков засушить. Поймать таких, красивых, блестящих, как зеркальце. Посадить куда-нибудь, закрыть и подождать, пока умрут. А потом истолочь. И было бы у тебя сейчас голубое перышко.
ДОНАДА: Не бывает голубого ворона.
ДИЛФИЗО: Зачем ворона?
ДОНАДА: Чтоб охранял. Предупреждал. Чтоб живой вернулся, не убитый.
ДИЛФИЗО: Все правильно. Перо павлина будет охранять. Голубое, красивое. И красный гранат, вот здесь, на животе. Это тебе, чтоб дети были.
ДОНАДА: У меня были.
ДИЛФИЗО: И у меня были.
ДОНАДА: Черную покрашу углем. Чтоб ворон охранял, чтоб живой вернулся.
ДИЛФИЗО: Живой. Вот почему так: гранат красный, а если им нитку покрасить, то будет желтая. А чтобы красная была, надо специальный корень.
ДОНАДА: Если палец иглой проткнешь, тоже будет красная нитка.
ДИЛФИЗО: Наперсток надень – и не исколешь.
ДОНАДА: Покажи.
ДИЛФИЗО: Вот так: сюда надень, а здесь подтолкни. Совсем не больно. Недавно научилась. Раньше тоже все пальцы были исколотые. Стирать начнешь – жжет, как кипяток.
ДОНАДА: Получается.
ДИЛФИЗО: Вот бы все так легко получалось.
ДОНАДА: Всегда не может быть легко. Но Бог поможет.

ДИЛФИЗО молчит.

ДОНАДА поет:
И каркнул ворон: летим куда?
Нужна на завтрак нам еда!
Вон там, на зелёном поле лежит
Убитый витязь, щитом накрыт.
У ног его верные псы лежат,
Его, как живого, они сторожат.
И соколы реют вокруг него,
К нему не подпустят они никого.

ДИЛФИЗО

Долго от него ничего не было слышно. Дети все время спрашивали: когда папа придет? А я не знаю, что отвечать, я сама не знаю, когда он придет, и как мы будем дальше жить, и на что. У родственников стеснялась попросить. Так я одна с детьми и жила, случайные заработки, что-то делала для кого-то, готовила еду, помогала по дому, отдавали иногда деньгами, иногда продуктами. 
Я узнала, что он там человека убил. То есть говорили, что не убил, что несчастный случай какой-то на стройке или что-то такое. Но его обвинили, что это из-за него так получилось. И его судят теперь. Долго судят, непонятно, что будет потом.
Его брат поехал туда. Когда приехал и нашел его, он уже был в тюрьме, ему дали семь лет. Никакой связи нет, ничего неизвестно. Совсем одни остались.
Вдова при живом муже. Что мне такой муж, на вечернем базаре такие мужья пять сомон за пучок.
Не верила все равно, что он убил. Он не такой, он не мог.


ОСЕНЬ. ДОНАДА

У всех много работы, хочешь смотри, хочешь присоединяйся. Где-то жгут костры, и пахнет гарью, как в тот день, когда Донада видела мужа в последний раз.

ДОНАДА: Надо взять орехи и со скорлупой вместе сжечь. И углем от них потом нитки покрасить, самый красивый цвет получится, черный, блестящий.
ДИЛФИЗО: Не бывает черного павлина.
ДОНАДА: Зачем павлина?
ДИЛФИЗО: Павлинье перышко, голубое, красивое. Чтоб охраняло. Чтоб живой вернулся, не убитый.
ДОНАДА: Все правильно. Ворон будет охранять. Черный. И ягоды черники, вот здесь, на животе. Это тебе, чтоб дети были.
ДИЛФИЗО: У меня были.
ДОНАДА: И у меня были.
ДИЛФИЗО: В голубой можно покрасить, если собрать специальных жуков, засушить и истолочь. Чтоб перышко охраняло, чтоб живой вернулся.
ДОНАДА: Живой. Вот почему так: черника черная, а если ею нитку покрасить, то будет красная.
ДИЛФИЗО: Если палец иглой проткнешь, тоже будет красная нитка.
ДОНАДА: Перевяжи пальцы – и не исколешь.
ДИЛФИЗО: Покажи.
ДОНАДА: Вот так: сюда надень, здесь подвяжи и теперь подтолкни. Совсем не больно. Недавно научилась. Раньше тоже все пальцы были исколотые. Если в холодную воду руки опустить – жжет, как кипяток.
ДИЛФИЗО: Получается.
ДОНАДА: Вот бы все так легко получалось.
ДИЛФИЗО: Всегда не может быть легко. Но Аллах поможет.

ДОНАДА молчит.

ДИЛФИЗО поет:
Ворон к ворону летит,
Ворон ворону кричит:
Ворон, где б нам отобедать?
Как бы нам о том проведать?
Ворон ворону в ответ:
Знаю, будет нам обед;
В чистом поле под ракитой
Богатырь лежит убитый.
Кем убит и отчего,
Знает сокол лишь его,
Да кобылка вороная,
Да хозяйка молодая.

ДОНАДА

Долго от него ничего не было слышно. Дети все время спрашивали: когда папа придет? А я не знаю, что отвечать, я сама не знаю, когда он придет, и как мы будем дальше жить, и на что. У родственников стеснялась попросить. Так я одна с детьми и жила, готовила еду, помогала по дому.
Я узнала, что он сбежал за границу, и его ищут теперь. Ищут, чтобы убить. Непонятно, что будет потом. Хотя нет понятно: найдут и убьют, скорее всего.
Его брат поехал туда. Не знаю, нашел или нет. Никакой связи нет, ничего неизвестно. Совсем одни остались.
Вдова при живом муже. Что мне такой муж, я таких мужей куплю на каждом рынке двадцать штук.
Не верила все равно, что он сам сбежал и всех предал. Он не такой, он не мог.


ЗИМА. ДИЛФИЗО

Сил нет больше никаких. Лампочка вспыхнула на секунду и погасла совсем. Этот снег, и ветер, и пронизывающий холод, которые останутся с Дилфизо навсегда.

КИМАТ: Ешь.
КЕННЕТ: Что это?
КИМАТ: Яйцо.
КЕННЕТ: Это не яйцо. Яйцо круглое и белое. Я ем только белую еду.
КИМАТ: Это пожаренное.
КЕННЕТ: Я ем только белую еду.
КИМАТ: Как хочешь. 
КЕННЕТ: Хочу.
КИМАТ: Не будешь?
КЕННЕТ: Нет.
КИМАТ: Мне дай тогда.
КЕННЕТ: Нет, мне.
КИМАТ: Мама сказала, что отец умер.
КЕННЕТ: Что ты будешь делать?
КИМАТ: Жить.
КЕННЕТ: Чем?
КИМАТ: Как птицы живут. Отец – изменник.
КЕННЕТ: А что такое изменник?
КИМАТ: Тот, кто не держит своего слова.
КЕННЕТ: И все, кто так делает, изменники?
КИМАТ: Да, все.
КЕННЕТ: Если бы отец умер, мама бы плакала.
КИМАТ: Она не плакала.
КЕННЕТ: Значит, он жив?
КИМАТ: Значит, что скоро у меня будет новый отец.

ДИЛФИЗО

Я даже как-то успокоилась, уже точно знала, что ждать его скоро не надо, что раньше, чем через семь лет, он не приедет. А может, вообще до выхода не доживет. А если доживет, как потом обратно домой, на что. С судимостью и на работу не возьмут, а у меня нет денег, чтоб ему дорогу оплатить. Будем сами жить. Раньше жили как-то – и дальше проживем.
Только брат мужа как с ума сошел. Каждый день начал приходить, сядет и не уходит. И я его выгнать не могу.
Он говорил мне, что я слишком самостоятельная, что женщина себя так не должна вести. Кто-то сказал, что пока у меня муж в тюрьме, я общаюсь с другими мужчинами. А мне какие мужчины, мне бы детей поднять. Может, и приняла бы помощь от кого-нибудь, так никто не предлагал.
Слухи пошли разные, как только не называли. Он приходил, стучал мне в забор, кричал, что ему за меня стыдно, что я позорю род и имя. Я ему перестала открывать, притворялась, что дома нет никого. Но он же все равно знал, что я просто прячусь от него. 
В тот день тоже пришел, я чувствовала, что он пьяный, не хотела дверь открывать. Тихо сидела, молчала. Он орал: где ты, где ты таскаешься опять, убью. Он дверь сломал. Нашел меня, стал бить. Я просто на пол легла, руками закрывала то живот, то лицо, просила, чтобы не бил, говорила, что не виновата ни в чем, что люди про меня врут. И Кимат все услышал, прибежал, начал за меня вступаться. Брат мужа вытащил нож и его пырнул куда-то в живот.
Я вскочила, а он меня за шею обхватил и по горлу мне полоснул, горло перерезал, как овце. Я рукой прижала, чувствовала, как кровь стекает, теплая, до самых подмышек. И слышала, как Кимат кричит: мама, мама!

КИМАТ: Модарҷон!

Последнее, что подумала: это все из-за тебя, Максуд. Из-за того, что ты нас бросил.


ЗИМА. ДОНАДА

Сил нет больше никаких. Догорела последняя свеча, совсем темно. Этот снег, и ветер, и пронизывающий холод, которые останутся с Донадой навсегда.

КЕННЕТ: Ешь.
КИМАТ: Что это?
КЕННЕТ: Яйцо.
КИМАТ: Я люблю когда пожаренное.
КЕННЕТ: Это обычное. Я ем только белую еду.
КИМАТ: Я все ем.
КЕННЕТ: Хочешь? 
КИМАТ: Хочу.
КЕННЕТ: Я не буду есть желток.
КИМАТ: Мне дай тогда.
КЕННЕТ: Мама сказала, что отец умер.
КИМАТ: Что ты будешь делать?
КЕННЕТ: Жить.
КИМАТ: Чем?
КЕННЕТ: Как птицы живут. Отец – изменник.
КИМАТ: А что такое изменник?
КЕННЕТ: Тот, кто не держит своего слова.
КИМАТ: И все, кто так делает, изменники?
КЕННЕТ: Да, все.
КИМАТ: Если бы отец умер, мама бы плакала.
КЕННЕТ: Она не плакала.
КИМАТ: Значит, он жив?
КЕННЕТ: Значит, что скоро у меня будет новый отец.

ДОНАДА

Уже все начали говорить, что муж сбежал. Что предал всех, с кем был на одной стороне, и поэтому его разыскивают. Говорили, что он объединился с сыном старого короля, чтобы свергнуть нового.
Этого быть не могло. Они с теперешним королем никогда не были врагами, напротив. И он не мог просто так взять и предать. А если он его предал, то и нас тоже. Сам сбежал, а меня оставил здесь. Даже животные так не поступают, своих не бросают никогда. Теперь будем сами жить. Раньше жили как-то – и дальше проживем.
Только стали приходить какие-то посланники. Однажды ворвался незнакомый человек и сказал, что нам нужно бежать. Что дома оставаться опасно. Я испугалась очень, но подумала, что не смогу. Куда бежать, зачем, я же ничего плохого не сделала.
Это муж сделал. Это он изменник. Мы вообще ни при чем, хотя я понимала, что если захотят его убить, то убьют и нас, скорее всего. Только до последнего думала, что раз я старалась делать добро всю жизнь, то меня и детей это защитит. Не защитило. В этом мире только зло вознаграждается.
Их было двое. Сначала спросили, где муж. А я откуда знаю, где мой муж, я его уже столько времени не видела. Стали его оскорблять разными словами. Я обижена, конечно, сильно, но это все равно было слишком. Потом меня тоже. И Кеннет все слышал, начал за отца и за меня вступаться. Один из двух его пырнул куда-то в живот.
Я вскочила, а второй меня за шею обхватил и по горлу мне полоснул, горло перерезал, как овце. Я рукой прижала, чувствовала, как кровь стекает, теплая, до самых подмышек. И слышала, как Кеннет кричит: мама, мама!

КЕННЕТ: Màthair!

Последнее, что подумала: это все из-за тебя, Макдуф. Из-за того, что ты нас бросил.

За любой, даже самой затяжной, зимой обязательно придет весна. Обязательно зацветет миндаль. Дилфизо когда-нибудь обязательно простит тебя, Максуд.

За любой, даже самой затяжной, зимой обязательно придет весна. Обязательно зацветет лещина. Донада когда-нибудь обязательно простит тебя, Макдуф.

Но не теперь.

 






_________________________________________

Об авторе:  ОЛЬГА МАЛЫШЕВА 

Казахстанский драматург, театральный обозреватель, арт-менеджер. Автор проекта читок современной драматургии #читкиточка, куратор инклюзивной театральной лаборатории «Действие буквально». Драматург более десятка спектаклей в Казахстане. В формате читок и эскизов пьесы были представлены в Узбекистане, Таджикистане, Кыргызстане, Украине, России, Эстонии, Норвегии, Швеции, Румынии, переведены на казахский, английский и румынский языки.скачать dle 12.1