Пятикнижие Родионова
Пять книг, которые точно не нужно «прочесть каждому» — они не универсальны, но своих ценителей найдут обязательно. Может быть, это вы?Максим Жегалин, «Бражники и блудницы. Как жили, любили и умирали поэты Серебряного века». Издательство Individuum, 2024. — 368 с.
Жанр монтажного, календарного нон-фикшна — штука далеко не новая. Навскидку можно вспомнить, например, «1185 год» Игоря Можейко (того самого Кира Булычева) или относительно недавнюю книгу Уве Витштока «Февраль 1933. Зима немецкой литературы». И, конечно, «1913. Лето целого века» Флориана Иллиеса, который наиболее близок работе Жегалина по приёмам. Да и по уютной, доброжелательной манере рассказчика тоже — при всей серьёзности фактуры и вопреки стереотипу о холодной отстраненности «телеграфного стиля».
«Бражники и блудницы» — внешне удобная мишень для критики. Можно много писать о том, что в книге нет никаких открытий, и уж конечно — для погруженных в вопрос специалистов (да и существует ли вообще читатель, увлекающийся Серебряным веком — и ничего о нем не знающий?). Что мемуары и дневники авторов, тем более столь артистически-карнавальной эпохи — зачастую такой себе источник. Что в книге о литераторах совершенно нет литературоведения. Наконец, можно припечатать автора за интерес почти исключительно — и принципиально — к земной стороне жизни гениев, а закрепить претензии цитатами из хрестоматийного блоковского стихотворения «Поэты». Всё это справедливо. Но можно вспомнить ещё одну классическую формулу — пушкинскую. О том, что судить автора следует по законам, им самим над собою признанным. Нам обещали рассказать о том, как жили, любили и умирали поэты Серебряного века — нам об этом рассказали. Рассказали тактично, бодро, с мягкой иронией и очевидной симпатией если не ко всем (Брюсова автор точно недолюбливает), то к большинству героев. Плюс «Бражники и блудницы» будто созданы для того, чтобы их не читать, и тем более залпом — а слушать. Аудиокнигой. Урывками, в поездках, на прогулках.
Странное ощущение: книга кажется вполне уместной и неплохой, но ее — такой, с близкой техникой и приёмами — достаточно. Больше как будто и не надо — ни в схожем жанре вообще, ни тем более в схожем жанре на схожую тему (допустим, о Золотом веке).
Наталия Хомякова, «Ништяк, браток! Антология шансона. Хиты, изменившие русскую культуру». Издательство «Бомбора», 2024. — 256 с.
Звучит гротескно, но эта книга — во многом брат-близнец «Бражников и блудниц». Та же авторская теплота по отношению к героям и теме, тот же рваный монтаж, тот же приоритет легкости и внешней фактологии над анализом. Разве что композиционный принцип другой — книга написана в жанре «50/100 песен/альбомов, необходимых, чтобы понять жанр». И серьёзных культурологических исследований самого феномена «русского шансона», в отличие от истории Серебряного века, почти нет. То есть, как говорится, с актуальностью заявленной темы — всё отлично.
Наталия Хомякова — автор одного из самых интересных телеграм-каналов о феномене русского шансона («Чифирнуть бы — ништяк!»). И, право, тридцать пять глав книги, каждая из которых посвящена важной для жанра песне (в диапазоне от «Замучен тяжелой неволей» до недавнего «Дымка»), читаются как талантливые телеграм-посты, дополненные-разбавленные для объёма контекстом и биографическими справками. То есть зерно большинства глав — любопытное: неожиданные факты, авторские рассуждения о том, насколько та или иная песня — тот самый сложноуловимый и трудноопределяемый «русский шансон». А то, что вокруг этого зерна — или совсем уж общеизвестное, или необязательное, случайное.
Возможно, написать именно такую книгу было опять-таки авторской задачей. Или, может быть, издательской. Но что есть — то есть. И как азы по теме — книга вполне читабельна.
Сати Овакимян, «Смерть и другие семейные праздники». Издательство «У Никитских ворот», 2025. — 112 с.Сборник малой прозы Сати Овакимян — хрупкий, на полутонах, наполненный перманентной трепетной тревогой. Писательница рисует предельно шаткий мир, который легко разрушить всяким неосторожным жестом, неделикатностью, нечуткостью. Люди сколько-нибудь счастливые взаимодействуют с жизнью предельно аккуратно. Кроме того, над каждым довлеет груз или детства, или прошлого, или просто какой-то кармической неудачливости — в виде не травм, но самой неидеальности всякой свершившейся ситуации или выбора. Под ударом каждый — и для этого не обязательно совершать какие-то злодейства или даже фатальные ошибки. То есть мир Овакимян — это место априори неуютное, беспокойное в самом прямом смысле этого слова:
— Ждать — это же катастрофа. Надо пойти и сказать, надо открыться.
— Прости, но ваше поколение, видимо, чрезмерно открылось, захотите потом закрыться, да нечем будет.
Что можно этому противопоставить? Ответ Овакимян, на первый взгляд, странен — лирическую нелинейную аскезу. Помните, как в детстве каждый из нас обещал себе: я сделаю то-то и то-то (например, не буду целый день наступать на тротуарные плитки определенного цвета или перестану моргать на определенное время), и поэтому, допустим, мама перестанет болеть? Это такая попытка заклясть беду, преодолеть несовершенство мира внешне иррациональными действиями — захотеть завести ферму бабочек, откачать мёд и так далее. Перформативный подход, в общем — только не к искусству, а к жизни. Эдакий тихий и личный перформанс без упакованности действия в шок и вызов. Взрывного чуда, возможно, и не случится, но тебе самому станет чуточку легче.
Конечно, рецепт Овакимян совсем не универсален. Если с тобой делятся тонким, интимным — а ты недостаточно чуток или просто не близок автору, допустим, мироощущением, то проникнуться «Смертью и другими семейными праздниками» довольно сложно. Но если вы совпали — эта книга вполне может стать душецелебной.
Яна Немцова, «Немой». Издательство «Перископ-Волга», 2025. — 232 с.
Новый роман победительницы прошлогоднего сезона премии имени Бажова Яны Немцовой — эдакая дань любви писательницы и к определенной эпохе, и к её литературе. Итак, начало девятнадцатого века. Офицеры Александр Лаврин и Илларион Невинский бегут из французского плена. Последний, главный герой романа, носящий прозвище Немой, к тому же мучим призраками прошлого — он из простых, сын солдата, рано познавший «прелести» сиротского дома, а после переживший трагическую гибель первой любви (с отголосками «Бедной Лизы» — и, к слову, карамзинская повесть в сюжете «Немого» еще проявится). К счастью, после плена его жизнь меняется. Юные княжны Кавелины, кажется, обе влюблены в Невинского, даром что одна из них — невеста его товарища Лаврина. Разрешается и эта коллизия, однако война ещё не окончена, и кто знает, вернётся ли офицер на этот раз?
«Немой» — роман легкий, быстрый, несколько торопливый. И вписывающийся в недавно возродившийся тренд на эстетику Российской империи в жанровой литературе. Бьёт все рекорды продаж мистический Дашкевич, много читателей у детективных книг Яковлевой. Немцова же играет на поле взрослой сентиментальной литературы в духе Метлицкой, перенося действие в Россию времен Наполеоновских войн. Написана книга почти без архаизмов, французской речи и стилизации. При этом читатель свободно обнаружит в романе давно знакомые ему классические мотивы, и не только карамзинские, но и, например, из «Онегина» — два приятеля, две сестры, соперничество, прощение, смирение, долг. И письма, сюжетообразующие письма у Немцовой тоже будут. Да, «Немой» — роман несколько конспективный, но это будет обыграно в финале: оказывается, перед нами как бы беллетризация записок Невинского, выполненная его внучкой. Приём, кстати, тоже распространенный в прозе первой половины девятнадцатого века.
Эскапизм, легкое чтение? Может быть. И под определенное настроение — почему бы и нет.
Игорь Шумов, «Всадники». Издательство «ТОМЬиздат», 2025. — 268 с.
Сборник рассказов Игоря Шумова — очень густой, плотный, с перехлестами. Объединяют эти истории, во-первых, необычные и неочевидные сюжеты — с доворотом винта, неожиданными ракурсами; во-вторых — тёмный метафизический, даже эзотерический налёт текстов; наконец, их брутальная, изобретательная физиологичность.
А ключевая тема сборника — любовь. Да, так просто. Другое дело, что выражается она у Шумова через одержимость, созависимость, садизм и мазохизм, выход за пределы. Сразу несколько рассказов книги строятся по схожему сценарию: всепоглощающая любовь человека к человеку (или даже, допустим, к цветку) оборачивается любовью к чудовищу. Но кто же его сотворил? Далее любящий какое-то время любит и чудовище, приближаясь к нему (через вещества, практики, смирение, чары etc), но не становясь им. А потом он это чудовище убивает.
«Всадники» уместно смотрелись бы в ряду темной прозы нулевых годов, которая, в свою очередь, наследовала текстам южинского кружка. К слову, герой шумовского рассказа «Ностальгия» (пожалуй, самого тревожного во всем сборнике) даже носит фамилию Головин. Поздний СССР, как и нулевые — время, когда такие тексты звучали в унисон с подспудными, тайными настроениями эпохи, а сейчас — едва ли. Потому подобных книг сегодня и немного (хотя отдельные ценители, конечно, есть всегда). Впрочем, это не вина автора — просто так бывает.
скачать dle 12.1
