Редактор: Ольга Девш
(О книге: К. А. Терина. Все мои птицы: [повести, рассказы]. — М.: Издательство АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2025. — 445 с.)В «Письмах молодому романисту» (1997) Марио Варгас Льоса уделяет большое внимание так называемой flash fiction (у нас значительно шире прижилось близкое к ней «стихотворение в прозе») — особой разновидности сюжетной миниатюры, внутри которой может схорониться до пятка готовых историй. Дерзновенный метод, к которому прибегали самые разные мастера прошлого — от Ясунари Кавабата («Рассказы с ладонь», 1971) до Е. Х. Гонатаса («Гостеприимный кардинал», 1986), Ричарда Бротигана («Экспресс Токио-Монтана», 1980) и Даниила Хармса («Случаи», 1933-1939) ― тяжек на подъём; потому и кажется, что гулять в диком поле романистики-новеллистики куда
приятней.
Вместо иллюстрации — культовый рассказ Аугусто Монтерессо «Динозавр» (1957), состоящий всего из одного предложения. Льоса разъясняет: «несокрушимую убедительность он получает за счёт лаконизма, ёмкости смысла, колоритности, тайных чар и чистоты фактуры» [1]. Так и хочется спросить — а что в подобной «фактуре» важнее остального? Что побуждает гватемальские чернила к спринту? Вчитываясь, обдумывая, говорю (самому себе?): точка сборки, исходный ракурс. Ими всякая миниатюра жива — ими она рождается, претерпевает стремительное детство-отрочество-юность, ими же и умирает.
Читая рассказы, видения и миниатюры К. А. Териной (она же — Варфоломей Бабушка, Катерина Довжук), я думал исключительно об этой латиноамериканской страсти к невозможному, о том, что сама писательница сформулировала как «нюх на чудесное». «Все мои птицы», сборничек намеренно многожанровых, полифонических, дикобразных картинок с выставки, крутится — юлит — вокруг изнанки, обманчивости всякого наблюдения (и его перспективы): мир различен, густ до безобразия, в нём прячутся существа, о которых не принято рассуждать вслух!
Из пятнадцати сюжетов всего четыре напрямую относимы к flash fiction, но я бы сказал, что фрагментарность (или мышление
периодами) у Териной стилеобразующее — даже в передаче речи и действия. «Юмико», стало быть, «Никто не любит Скрябышева», «Снежинка-девятнадцать» и «Башня» — «динамическая» проза, которую нет смысла дописывать и объяснять; обрывистость её принципиальна. Сборник, думаю, мог целиком состоять из таких миниатюр, упражнений в стиле, несколько выходящих за рамки необязательности, но явил собой Kunstkammer малой формы, все её приличия-аномалии.
Есть и крупные, размашистые, всамделишные повести, которые я бы поделил на стилизации («Ыттыгыргын», «Фарбрика») и попытки к бегству («Симаргл», «Змееносцы»). Разницу очертить просто: одни живут благодаря схеме, трафарету жанра (паропанк, всевозможный weird), другие жанром пренебрегают, мол, сами-себе-хозяйки. Удивлять на материале шлягеров Abney Park действительно трудно — в сотый, нет, тысячный раз! — но едва Терина забывает о том, что пишет странно, фантастично и элегично, все трое (бедные прилагательные) сразу же прорываются к читателю сквозь ворох причуд и конвульсий.
«Риоха увидела старика, который командовал тремя сотнями крошечных катеров, что выстояли против целой флотилии, закрывая чёрную дыру Фермопил. Увидела человека, который три жизни искал по дальним созвездиям библиотеки Танатоса, а вместо этого нашёл астероид с отшельником, неподвластным времени. Увидела героя, который провёл корабль поколений через метеоритный рой, а потом на изнаночной стороне вселенной обнаружил целую пещеру, заполненную покоем.
Увидела мальчика, который боялся слов.
И юношу, который любил тишину.
И отца, который оставил своего сына».
«Змееносцы» — повесть сложная, головоломная и вместе с тем обладающая каким-то непривычно лёгким, аттракционным, шутливым дыханием: мне нравится, как автономные, отчасти даже не сопрягающиеся друг с другом образы (яки, атомные сердца, пустоши, метеоритные птицы etc.) создают мир безусловно убедительный, ловкий. Да и, опять же, перед нами снова вопрос ракурса и привычки: кто мог думать, например, что видеоигра про механических кукол, мамонтов и заброшенный курорт Аралабад станет хитом и обзаведётся целой франшизой? Вот Бенуа Сокаль творил-творил и сотворил чудо: не оглядываясь на то,
как подумают и
что увидят.
Терина хорошо разбирается в материале странного и взаимодействует с ним с позиций профессионализма, некоторой цеховой отстранённости — ввиду таланта, опыта, привычки, ведь и к жидкому цвету, и к женщине, блюющей воробьями (
привет, Кортасар), можно остыть чувством. Это, знаете, манера верного, доброго, трижды оправдавшего себя компаса, который слишком хорошо показывает дорогу — так хорошо, что хочется порой и заблудиться. «Анканни, мать его, валли». Терина пишет крепко и не забывается ни на секунду; но стоит ли ставить в вину автору его же излишнюю осознанность?
Допускаю, что наименее увлекательные и живые тексты сборника расположены где-то между повестью и миниатюрой; вполне предсказуемая «Элегия Канта», напоминающая эрзац-синематик из пространства Dishonored/Bioshock Infinite/Arcane (выбирайте по вкусу), «Лайошевы пчёлы», которые вроде бы изобретательны, гипнотичны, а в то же время и ходули видишь, и шляпу фокусника, и разделочную доску эксперимента; «Морфей», высказывание о снах, которое едва ли добавляет теме что-либо новое (вспомним «Снюсь» (1981) Александра Житинского и ощутим родство интонаций-смыслов); в общем, есть у сборника такие рассказы, которые прочитываешь in progress, между очевидными удачами и приключениями.
Это нормально.
Композиционно сборник удался — помимо сохранённого (и местами
возросшего) на каждой из страниц любопытства, помимо старательных, добротных подмигиваний читателю-гику («тест Уоттса-Киндреда»), помимо всего этого у текстов К. А. Териной есть первое и самое главное, что делает литературу человечной: открытость Другому. Не консервы гротеска с бабкиных антресолей, от которых ещё Андреев-Мамлеев чихал и плакался, но разнообразие, свежесть прикола, местами упрощённой, акварелистой морали, паутинок-перекличек с реальностью наружного сегодня. Косметического ухода афоризма, будущей цитаты в соцсети:
«Казалось, город снова передумал и вцепился в меня всеми своими коготками, не желая расставаться. Он вёл себя как уставший любовник — достаточно мудр, чтобы понимать: всё прошло; слишком жаден, чтобы отпустить».
«Все мои птицы» предлагают ярмарочное разнообразие, от которого не болит голова — и которое не хочется уподоблять сказанному
прежде. Любишь паропанк? — вот тебе первое, второе и третье, узнаешь, посмеёшься, возрадуешься. Охоч до мифов, сказок и Fabletown’а? Держи, не поранься: будет занятно. Приправим чукотской магией, целлулоидной sci-fi с коробки сухого завтрака, сделаем весело, резво и гордо. Объясним, чем удивили, ничего толком не объяснив. По той причине, что это — new weird и Разумный Завтрак после Безумного Чаепития.
Здесь я подступаю к, наверное, главной мысли, вынесенной из приятного и обаятельного чтения. К. А. Терина разрабатывает ту фабулу, ту выдумку, что присуща спекулятивным фантастам, трудящихся в параллель с нормативной культурой мейнстрима. Никакого смысла противопоставлять себя атлантам рынка нет, и новые странные прекрасно это осознают; их письмо уходит в перспективу открытого, карнавального разговора с традицией, внутри которого можно перекраивать, коверкать, измываться сколько душе угодно — чтобы по итогу получить застенок коммерции, её, грубо говоря, велеречивое гетто.
Всему цивилизованному человечеству Тод Броунинг мог запомниться как режиссёр неплохого, мастеровитого «Дракулы» (1931) — фильма, что волей провидения/контекста стал притчей во языцех, коридором в абсолютно новый киноязык, — однако год спустя этот странный мужчина сочинил «Уродцев» (1932), которые и загубили его карьеру, превратив имя таланта в имя проклятия, сделав большого художника изгоем и дураком. Почему так произошло? Потому что никто не был готов к столь натуралистично отрепетированному страданию, к ужасам, которые не мурчат под спудом пудреницы.
Сборник рассказов К. А. Териной «Все мои птицы» ретранслирует weird в его наиболее памятных и задорных ипостасях, убеждает, что всё это возможно и у нас, и по-нашему, и для нас; хотя, безусловно, стоит учитывать, что адаптировали манеру неоднократно и с переменным успехом (можно вспомнить и выходивший пять лет назад — тоже, к слову, в РЕШ, — сборник Евгения Бабушкина «Пьяные птицы, весёлые волки», flash fiction в чистом виде, и, кажется, едва ли не первых вестниц-ласточек тёмного карнавала, «Время Бармаглота» (2010) Дмитрия Колодана и «Брандлькаст» (2011) Юрия Некрасова). Однако лишь сейчас русское странное формируется в параллель западному канону — в том числе силами авторов, сочиняющих — как бы — вне жанра (Дмитрий Гаричев, Артём Серебряков, Дмитрий Данилов, Андрей Гелианов).
«Тётушка Луиза рассказывала так: царь-Слово идёт по миру уже много столетий — с тех пор, как вырвалось из имперских лабораторий. Царь-Слово ищет особенных людей — и из таких людей царь-Слово делает змееносцев, которые в одной своей жизни умещают тысячи человеческих жизней. Человека особенного, своего избранника, царь-Слово опутывает, точно змей, и такой человек движется по пути, выбранному этим змеем, и этого змея несёт».
Удачливей всего манера Териной ощущает себя в миниатюре, задумке и допущении — впрочем, это не мешает ей держаться на плаву куда более впечатляющих (масштабом) повествований. Кто знает, какова здесь роль иллюстраций, живописи,
зримого? Ведь человек, написавший пятнадцать бойких сюжетов, ещё и художник. Наша Келли Линк, честное пионерское: и как иначе описать вещи, подобные тем, что уместились в «Бес названия»? Тоска набережной туманов, французское одичание и Трумен Капоте, снявший шлем виртуальной реальности. И «Мириам», и «Ангел-А», и много чего ещё. Интересно, одним словом. Интересно.
____________
1. Марио Варгас Льоса. Письма молодому романисту. Пер. с исп. Н. Богомоловой. — М.: Колибри, 2006. — 271 с. (с. 131).
скачать dle 12.1
