Редактор: Ольга Девш
(О книге: Платон Беседин. Как исчезает дым. — М.: Издательский Дом «Зебра Е», КТК «Галактика», 2024. — 302 с.) Новая книга писателя, активного журналиста во всех старых и новых (Telegram) медиа, несмотря на свою художественную природу, несет и весомый публицистический заряд – идей много, они горящи, неудобны даже, посему их нужно продумать на письме, проговорить со слушающим читателем, просто выговорить.
Три повести, которые – сам автор добавлениями или издатель своими типографскими хитростями – могли бы по нынешним временам легко стать и романами. Три не столько ножа в спину современности, по Аверченко, сколько – снимков кровоподтеков от ее смертельных ран.
Проще всего, пожалуй, с самой жесткой и пронзительной вещью. «Шелестом березовых листьев» – рассказ (исповедь?) мальчика, ставшего со своей матерью беженцем с территорий, где сейчас идет война. «Суровый донбасский рассвет» гонит людей из своих разрушенных домов, заставляет «набиваться в бараки, точно мерзлая килька, спрессованная в брикеты». «Война, о которой я, уезжая в Крым, думал, что она скоро кончится, наоборот, отожравшись на кишках и мясе жертв, только окрепла, разохотилась, рассвирепела. И наш город стал одним из её любимых трапезных мест. Мама не сообщала мне новостей из дома, но по её грустным, припухшим глазам, по доходившим слухам, по редкой связи с теми, кто там остался, я знал, что погибают или мучаются наши общие знакомые, что те, кто жив и не ранен, но не может уехать, доедают последнее или уже доели, что голод страшный, такой, как в рассказах стариков, которые приходили к нам в школу на 9 Мая. Я знал это, ощущал беззащитностью кожи, но всё равно хотел вернуться». Война эта рифмуется отчасти с Великой отечественной, о которой нехотя рассказывает ему приютившая их в конце концов бабушка. У Платона Беседина в этой книге действие – и осмысление происходящего – вообще часто мигрирует, уходит в другие планы, где рассказчик ищет ответов на, да, проклятые свои вопросы. «Но дело было не в ней, а в нас: мы разучились верить в доброту, отзывчивость, верить в самих людей».
А вот с двумя другими повестями сложнее, там – даже более обнаженный нерв. Первая, «Человек, у которого было все», про такого крайне честолюбивого и циничного юношу – не обязательно вспоминать Сореля, Гэтсби и прочую классику, достаточно чуть повернуть голову в том «офисном помещении», куда занесла судьба. Он стал, пройдя горнило-ад ТВ («телевидение убивает веру в людей, оно не просто расчеловечивает, а кастрирует любое желание быть человеком. Люди становятся похожими на консервы. Собственно, такими они и должны быть»), политтехнологом, отвечающим опять же за донбасский проект, его медийное освещение, подсветку в сознании масс. Герой да, получил все – возможность купить все бренды и, что слаще даже, «яд власти над людьми». Тут уже герои Крахта, «Гламорамы» Брета Истона Эллиса или «Благоволительниц» Джонатана Литтелла вспомнятся. Да что далеко ходить – нашего дорогого Пелевина В. О. И идет как раз много афористических наблюдений в духе последнего. О том, что эффект от духовника даже лучше, чем от психоаналитика, что войны – это часто конфликт любителей книг и их противников (рефлексии о литературе здесь будет вообще много), о тех, кто хулит государство, сидя исключительно на госбюджетах… Или что писатели ныне никому как таковые не нужны (сгодятся как гости в ток-шоу, ради такого символического украшения, что ли). «Пусть писатели давно уже и не зарабатывают литературой. Большая часть из них стали политической обслугой – самые успешные прибились к внештатным должностям, а другие заделались сценаристами и публицистами. Ещё, говорят, эти ублюдки “пилят” гранты и премии – дерутся за крохи, точно злые, взъерошенные воробьи. Неужели и правда другого жлобья у нас для вас нет?» Все весьма и весьма цинично и горько – или просто откровенно? – так, что отдельные пассажи заставляют вспомнить то «Духless» Минаева, то «Черную обезьяну» Прилепина.
Герой всячески отрывается, деньги, эскортницы и вещества, а потом едет туда, где война и где он сам очень быстро находит свою смерть. Это довольно схематичный финал. Интереснее до этого, что, как его привело туда, куда привело. Он – выжженный своим цинизмом, как какой-нибудь зажигательной бомбой, изнутри и дотла. Такой имплозивный, вовнутрь, взрыв. Он «не избавился от боли быть человеком». И, кстати, все еще мечтает – и все еще не может, все больше не может - написать великую книгу.
Но и это все так похоже на жизнь, что тоже отчасти схематично. А вот про его детство, «его куцый, тусклый пейзаж» – да, так похоже, что узнаешь уже иначе. «Этими полками родители заставили нашу квартиру на пятом этаже хрущёвки цвета серы. Во дворе, напротив израненной детской площадки, утыканной металлическими остовами, рос гигантский тополь, похожий на перегоревшую лампочку. Я смотрел то на него, то на полки, то на скелеты турников и ракет – и в общем-то был доволен». И это уже не схема, а живая жизнь. Та жизнь, что уходит в воспоминания, ностальгию, но не в ту смерть, отрицание и безжизненное, что сейчас вокруг и везде.
Герой последней вещи «Предчувствие февраля» из тех, кто «постарел, но не повзрослел». Он хочет, не может не верить во что-то хорошее и честное, читает дочерям перед сном вечные добрые книги. Но детей забирает жена, шантажирует ими, разбивает вдребезги семью, ту семью, что казалась герою крепче стали, крепостью в пустыне. Да просто избивает его жена (таких деталей и откровенностей будет очень много, даже неловко слушать, как слишком раскрывшегося в своем горе человека). И это становится той спичкой, что сжигает и этого героя дотла. «Что успел? И ради чего жил теперь? Вся его жизнь сконцентрировалась на семье, но теперь та раскрошилась и остался лишь болевой синдром. Что дальше? Даниил не знал этого – и знать не хотел; вот что важно. Он оставил себя в прошлом, словно упаковал в полиэтилен». Полиэтилен и консервы, защитная упаковка «от холода внешних миров» (С. Калугин) – еще к набору рифм этой книги... Почему так вышло? «Связь кончилась – и тут Даниил расплакался как ребёнок, понявший, что жизнь несправедлива. Родители учили его, что надо поступать по совести – и тогда всё будет хорошо, но мир вокруг устраивался совсем по иным принципам». А «просто в определённый момент все вокруг решили, что развод – это норма. Сговорились, чтобы не мучиться сомнениями, чтобы не бередить совесть. Ну а как же не норма, если многие – большинство? – разводятся? Как-то же они живут; ладно, выживают. Самоуспокоение, растущее из жирного эгоизма. Но кто сказал, кто наобещал, что за это не придётся платить?»
Пытаясь освоить «науку выживания в мире, развороченном на части», когда «желания, вера, сила, надежды истрепались, исчезли. И осталась лишь усталость, наполнившая жизнь до краёв. Ту жизнь, которая давно уже не принадлежала ему», он, «измученный мужчина, из которого чёрно-красными каплями вытекали силы», бросает денежную работу и решает ехать через границу. Отвезти гуманитарную помощь, лекарства, туда, где их не купить ни за какие деньги, их просто нет, война вымела-выела. И там уже из него вытекают силы иначе, вместе с кровью: «Боль затуманила пошатнувшийся разум, по ногам, впитываясь в штанины и землю, текла кровь. Он чувствовал, как вместе с ней уходят силы, перепуганный, не понимавший, что делать, уже почти до конца осознавший, что это конец, и как никогда – как никогда! – хотевший жить, вспоминавший о дочках, о родителях, даже о дурном Димке Спирине и о том плешивом мужике».
Интересно – если можно так сказать – что обоих героев, первой и последней повести, расстреливают (сама смерть, кстати, не показана, остается за кадром, но она очевидна), сначала ранив в ноги. Это символ того, что у обоих нет почвы под ногами, опора, как на эшафоте, выбита из-под ног? Можно также вспомнить, что в христианской символике ноги, ступни – это граница тела, знак контакта между небом и землей, мирским и божественным, и Иисус омыл ноги ученикам-апостолам водой не только в знак смирения, но и как символ установки лучшего контакта, причастия. Да и след ноги Будды несет семь символов его божественной мудрости (и даже отпечатки рук-ног голливудских небожителей на Аллее славы отсылают к той же традиции). «Прекрасны ноги благовествующих мир» (Послание к римлянам ап. Павла, 10:15).
Об этом можно рассуждать, а кто-то, думаю сейчас, и скажет, что Беседин в этой книге не проговаривает, не артикулирует свою позицию. Сейчас же это так обязательно и востребовано: случилось событие – пошел в блог, сделал (ре)пост, перекрасил свой юзерпик в цвета актуального на данный момент флага, позиция ясна и одобрена, пользователь умыл руки и пошел ужинать. Он же пишет – о той боли, разрушениях, убийствах, что отнюдь не всегда привязаны к границам, что творят просто люди, свои, чужие, даже родные. Он пишет про ту систему зла, «систему, которую не пошатнут ни войны, ни безработица, ни голод, ни смерть детей. И где-то там, в донбасских подвалах, малыш страдает от лихорадки, воспалённый, горячий, бредящий, пока “Нурофен” покоится в коробке, погребённый под равнодушием. Система всё перемелет и будет существовать дальше, уверенная в своей правоте, в своём совершенстве. Слово “вечность”, но сложенное не из льдинок, а из ледяных глыб. Вечная мерзлота сердец. Ледяное безмолвие того, что больше человеческой жизни. И кто даст гарантию, что система действительно не права? Кто расскажет, что случится, не будь её? Не умрёт ли больше девочек, мальчиков? Не захлебнётся ли мир кровью чуть раньше того времени, что ему отведено? Лёд может треснуть – и все провалятся в обжигающую полынью».
скачать dle 12.1
