Дикое чтение Ольги Балла-Гертман(
все статьи)
(О книге: Татьяна Замировская. Смерти.net: роман. – М.: Издательство АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2021. – 576 с.: ил. – (Другая реальность)В дебютном романе пишущей по-русски белорусской писательницы, жительницы Нью-Йорка Татьяны Замировской, успевшей уже завоевать читательское внимание сборниками рассказов «Воробьиная река», «Жизнь без шума и боли», «Земля случайных чисел», знакомые нам по этим сборникам свойства её прозы сконцентрированы и возведены в степень. В некотором смысле это даже несколько романов одновременно – принадлежащих нескольким жанрам (детектив? мелодрама? киберпанк? технотриллер? политическая сатира? психологическая проза? история будущего? – всё это сразу и ещё сверх того), укладывающихся в одно русло, расталкивающих друг друга в этом русле – и имеющих общий исток, одно-единственное фантастическое допущение: совсем уже скоро, к началу 2040-х (действие романа начинается в 2043-м), люди научатся делать точнейшие цифровые копии своего сознания (и не одну: для надёжности копирование с некоторой регулярностью повторяется, благодаря чему возможны несколько копий одного и того же человека за разное время.
Маленький спойлер: на происходящее в романе это не замедлит оказать влияние). Как только биологический носитель сознания умирает, цифровая копия активируется. Таким образом, мы обретаем цифровое бессмертие.
Хм, с некоторой поправкой: бессмертен оказываешься не сам ты, а твоя копия. Совершенно притом уверенная, что она – ты самый и есть. Твоё сознание не переселяется в неё, убежав тленья: оно всего лишь повторяется в ней.
(Дело, правда, добровольное, никакого насилия: от копирования, к точности как от прививки от сами-знаете-чего теперь, можно отказаться. В таком случае, умирая, исчезаешь бесследно.)
Единственное-то оно, это допущение, единственное – зато с каким обилием последствий!
Фактически, размером в целый мир, который на протяжении повествования продолжает разрастаться, уточняться, осваивать и создавать собственные возможности.
«Первый год всё было устроено камерно и просто, как одноколёсный (однокамерный) велосипед (камера-одиночка?). После того как научились загружать психику и память человека на внешний носитель, возник вопрос: что делать с нарастающими тут и там человеческими бэкапами – резервными копиями, репликами или дублями, какой из переводов более уместен? Выбирая между переводами, всегда ориентируйтесь на самый неясный и многозначный».
Это – то самое фёдоровское воскрешение мертвецов (автор называет Николая Фёдорова в качестве одного из своих важнейших источников), хотя и не всех, когда-либо умерших, а тех, кого успели скопировать. Но от того не легче: всех их не просто надо где-то размещать (цифровое пространство пока позволяет), но с ними же ещё нужно (возможно) и коммуницировать. Через социальные сети.
Точнее было бы сказать наоборот: мертвецы могут коммуницировать с живыми, – и вот того, что это возможно только через соцсети и только с теми, кого ты знал при жизни, им оказывается категорически недостаточно. Они поднимают бунт и взламывают интернет живых, устраивая им всякие каверзы. После чего живые, спохватившись, модернизировали устройство цифрового посмертия: объединили сознания покойников в одну большую коллективную память. Так возник – состоящий из всего, что умершие успели запомнить, будучи во плоти, из наложения их версий запомненного друг на друга – их собственный мир, вначале параллельный нашему, затем, постепенно, всё более альтернативный ему.
«Вначале тренировались на военных и людях науки: эти даже в состоянии отделённого от тела чистого сознания продолжали приносить человечеству пользу. Загружать их себе никто не мог: только спецслужбы, коллеги, исследователи. А потом, после войны, разрешили копировать и обычных гражданских, но исключительно для личного пользования. Соглашаясь на копирование, указываешь в договоре имена всех, кто может общаться с твоей копией. Друзья, родственники, прочие люди. Если вдруг случайная смерть (а у нас это происходит постоянно: грипп или теракты) – им приходит письмо с предложением загрузить в компьютеры ваш дубликат, копию за ____ (тут дата последнего копирования). Можно отказаться; некоторые предпочитают проживать потерю по-настоящему: разрыв, исчезновение.»
(А вот и история будущего мелькнула, так, как бы невзначай: оказывается, между нашими днями и началом 2040-х пролегла некоторая
война, да человечество после неё ещё и умудрилось выжить.)
Мы уже обозначили вначале, что интриг у этого насыщенного текста несколько; ведущая же среди них, удерживающая на себе всё построение в целом, – детективная. Свежеактивированная героиня, погибшая по официальной версии в результате теракта, поражена узнаванием: на самом деле её убил собственный муж! Любимый, любящий человек нанёс ей двадцать три удара ножом, – не укладывается в голове совершенно, даже если эта голова цифровая. Разумеется, она пытается понять – как такое оказалось возможным, почему и за что? Проще всего, конечно, было бы спросить это у него самого, пребывающего пока в мире живых. Но на доступную мертвецам связь в соцсетях он упорно не выходит! Приходится связаться с его неактивированной ещё цифровой копией (пришлось взломать, конечно) – но та, относящаяся ко времени более раннему, чем убийство, – ничегошеньки не знает и сама в ужасе…
Разгадку эта история получит лишь в конце – и самую неожиданную (разумеется, не скажу, какую!). И то, что расследование – довольно, надо признать, сумбурное, кидающееся то в одну, то в другую сторону, а чего вы хотите, героиня же не следователь и при жизни им не бывала, – тянется так долго, позволяет автору сказать очень, очень, ОЧЕНЬ много всего.
Самое захватывающее в книге Замировской, по моему разумению, не сюжетная линия со всем множеством её ответвлений. Будучи перегружена обильной информацией, она иной раз и затягивается, и провисает, и делает большие, претендующие на самоценность петли в стороны: такова, например, история вселения сознания героини в некоторого Диктатора, которого безошибочно узнают не только соотечественники автора. Да, в романе, наряду с общеузнаваемыми аллюзиями, наверняка расставлены знаки, «маркеры», как сказала автор в одном из интервью по другому поводу, для своих, беларусов; и это ещё один слой повествования, которого человек, к этой культуре не принадлежащий, не считывает. Но не беда – книга насыщенно читается и помимо разговора автора с людьми из ближнего культурного круга. Понятно, что русский читатель многого не заметит, но то, чего он там не заметит, рискну сказать, – совсем не самое важное. Куда сильней затягивает читателя в себя то, что помимо сюжета и обсуждения актуальных политических и культурных обстоятельств: мир посмертия и то, как о нём рассказано.
Мир цифрового потусторонья продуман у Замировской до мельчайших подробностей – с его закономерностями и правилами, с его физиологией, психологией, с теориями сознания, легшими в основу его создания, с его антропологией, лингвистикой, этикой, самой онтологией, наконец. С его неудачами и травмами: «Некто не ожидал, что дубликат умершего близкого, несущий аутичную родную чушь, может изранить сердце посильней разлуки». В этой пристальности понимания возможного и предполагаемого роман очень мощный, – что никак не отменяет его неровности, но существует наряду с нею, а отчасти и создаёт её.
Несмотря на отсутствие биологических носителей действующих там сознаний – достаточно того, что биологический опыт помнится, он телесен откровенно и настойчиво, чуть ли не гораздо более нашего, «реального». Он физиологичен до гипнотичности. «Тогда я засунула бабке палец в рот и начала выковыривать кольцо. Во рту у бабки было темно и влажно, как в чужом кошельке»… Такое, жуткое, немыслимое, только присниться может: да ведь действительно и снится, – в сущности, все мертвецы Замировской видят цифровой сон, даже два одновременно – и собственный, и коллективный – накладывающиеся друг на друга. Там происходит, именно в силу сновидности действующей в этом мире логики, такое, что в нашей реальности не очень мыслимо, – но
там своя логика.
И физика там своя – на самом деле очень зыбкая, поскольку созданная из многих памятей-воображений, и это передано самим устройством речи, умудряющейся описать немыслимое: «Я хватаюсь руками за стул, ощущая его
чугунистую текучесть». Это в нашем мире чугун – если только не расплавлен высокими температурами – не течёт. В посмертии он очень даже течёт, только от других причин.
Любопытно, что цифровые копии в своём мировосприятии могут выходить за пределы того, что в них было записано – осознавать то, что в них по определению не содержится: «Я проходила копирование в ноябре, – размышляет главная героиня, осваиваясь в новой для себя посмертной ситуации. – Сейчас конец марта. Значит, я умерла в середине февраля и сейчас меня активировали — дубликат за ноябрь».
Откуда, казалось бы, сознанию, остановившемуся в ноябре, знать о марте? Хотя автор и утверждает, что у цифровых мертвецов «персональный опыт приостанавливается» и «нового опыта — физического опыта во времени и пространстве — нет и быть не может», –фактически получается, что они очень даже способны записывать в себя дальше то, что в них записано не было, – приобретать новый опыт. И на всём протяжении романа они только и делают, что активно его приобретают: устанавливают, например, новые, не бывшие при жизни отношения, осваивают новые навыки и новые понимания (догадываются, например, какими свойствами обладают «объективные вещи» и кто такие
нейрозомби – которых по эту сторону бытия никто, разумеется, не видывал); у них появляются, кстати, и элементы собственного языка, – пока лишь отдельные элементы, но ясно же, что всё только начинается.
И нет, это не просчёт автора. Реальность – это, как известно, то, что перерастает ожидания и не укладывается в них. Именно это и приключилось с замыслом Замировской: как и положено всему живому, он перерос даже намерения собственной создательницы и так и норовит выбиться из-под её власти.
Неудивительно (хотя вообще-то удивительно: ведь и замысел, и исполнение страшно интересны даже помимо всех тех философских вопросов о природе сознания, времени, реальности, на осмысление которых они очень даже работают и о которых в связи с романом можно говорить отдельно и долго), что так называемые «простые читатели» книгу в основной своей массе не приняли, – о чём свидетельствуют раздражённые отзывы, в изобилии встречающиеся например, на Лабиринте и Лайвлибе, этих зеркалах вполне себе массового сознания.
Книгу Замировской уже ставили в контекст фантастических произведений Филипа Дика и Рэя Брэдбери, фильмов «Черное зеркало», «Доктор Кто» и «Петля времени»; тема посмертной жизни в цифровом мире – вообще «тема многих текстов, выходящих в последнее время», как заметил Сергей Лебеденко: её, например, говорит он, «исследовали из разных жанровых углов Нил Стивенсон в “Падении”, Ханну Раяниеми в “Стране вечного лета”» (1). Галина Юзефович усматривает у Замировской общие мотивы с Кадзуо Исигуро, Станиславом Лемом, Айзеком Азимовым (2).
Но всё это лежит вполне на поверхности. Мне же видится плодотворным поставить роман в другие, более широкие контексты, в которые, кажется, никто до сих пор его не ставил. Тем более, что он – вполне добросовестно, хотя не без трудностей, отработав все свои жанровые заданности – каждую из них перерастает.
Если уж говорить о фантастическом, то эта история – при всём своём, казалось бы, максимальном несходстве – упорно напоминает мне «Всех, способных дышать дыхание» Линор Горалик: в мире, радикально изменившемся в случае Горалик – благодаря тому, что животные обрели речь, а с нею и самосознание, в случае Замировской – сознание, а вместе с ним много чего ещё, в том числе возможность коммуницировать с живыми, – заново ставятся вопросы и этики, и формального права; в нём проблематизируются границы, казавшиеся до сих пор незыблемыми, – их необходимо проводить заново (тем более, что вовсе упразднить нельзя). Новые задачи самоопределения и выработки моделей поведения ставятся и перед теми, кто остаются более-менее прежними – людьми у Горалик, живыми у Замировской, – и теми, кто радикально изменился: животными у Горалик, мертвецами – да ещё существующими во многих копиях – у Замировской.
«Конечно, сразу возник вопрос: как законодательно закрепить шаткие права активированной копии, которая пусть и располагается на облачном сервере, осознаёт себя живым человеком? Ведь, грубо говоря, ваш дубликат уверен, что он вы и есть. Да, кто-то из вас двоих пережил смерть. Но обычно дубликаты предпочитают об этом не думать.
Так появился Закон о невозможности влияния: дубликат наделён почти всеми цифровыми правами в рамках
разрешённой ему коммуникации».
А есть ведь ещё и третий вид сущностей:
нейрозомби – существа, не имеющие даже цифровой реальности, целиком порождённые чужими воспоминаниями о них – «те, кого помнят», – а вот личность и самосознание, похоже, имеющие, – они только природы своей не осознают, а самих себя – вполне. Терпение, дождёмся и четвёртого вида: он появится под самый конец романа, когда обитатели цифрового мира, люди-копии, начнут размножаться. У них станут рождаться младенцы! Которые уже никакие не копии и ничьи не воспоминания, а вполне себе суверенные, сами с себя начавшиеся личности… увы, вся полнота последствий этого захватывающего обстоятельства оказывается уже целиком за пределами повествования.
И да, с другой стороны – это (столь актуальная сейчас) тема памяти, её одновременно властности и проблематичности, человекообразующей и миротворящей власти и ненадёжности, и неотрывная от неё тема, даже неразрывное двутемье идентичности и ответственности. Это уже заставляет поставить книгу в один контекст с «Памяти памяти» Марии Степановой, «Кажется Эстер» Кати Петровской, «Ф.И.О» Ольги Медведковой, – с книгами, то есть, предельно серьёзными, свободными как будто от всяких игр (фантастическое же – игра; но игра-то – свобода; можно ли быть свободным от свободы?) и вообще ни в каком отношении не фантастическими. Но разве в фантастичности дело? Она – только инструмент; в случае Замировской, правда, активно претендующий на самостоятельность и самоценность (и получающий её: в мире, сконструированном автором, интересно жить в самом по себе, совершенно независимо от сюжета, призванного удерживать внимание и придавать тексту отчётливую форму), но от того, конечно, не теряющий своего инструментального характера.
Главное же – что книга трудная и настоящая, с большими объёмами жизни внутри неё, со многими непредвиденными смысловыми, образными, языковыми ходами, что её живая материя сопротивляется заготовленным ожиданиям в точности так, как это делает сама жизнь – хоть цифровая, хоть нет.
__________
1. https://literaturno.com/overview/knigi-iyunya-2021/
2. https://meduza.io/feature/2021/05/22/roman-tatyany-zamirovskoy-smerti-net-o-tsifrovom-voskreshenii-i-zhguchih-voprosah-bytiya-retsenziya-galiny-yuzefovichскачать dle 12.1
