(О книге: Дмитрий Бак. Сто поэтов начала столетия. Пособие по современной русской поэзии. – М.: Время, 2015)
Книга Дмитрия Бака «Сто поэтов начала столетия» – итог одноименного критического проекта. В ней собраны небольшие эссе о современных русских стихотворцах, в течение нескольких лет выходившие на страницах журнала «Октябрь». Эти тексты обращены, в первую очередь, к первым пятнадцати годам нового столетия – «бронзовому веку» русской поэзии, по определению самого Бака.
Главная мысль, изложенная в авторском предисловии, проста, хотя и не для всех современных читателей очевидна: поэзия не только не закончилась на Евтушенко и других «стадионных» поэтах – напротив, «по интенсивности публикаций в журналах, по обилию поэтических вечеров и фестивалей последние пятнадцать-двадцать лет вполне можно сопоставить с благодатными для русской поэзии 1890-1900-ми годами». Однако есть ли среди современных поэтов сопоставимые по значимости фигуры? Есть, наверняка есть. Только поиск ответа на этот волнующий вопрос не является задачей книги. Как заявляется в предисловии, «в силу разнородности и разномасштабности "героев” рубрики к ним невозможен какой бы то ни было "единый подход”, предполагающий выстраивание "обойм” и иерархий». Для эссе были выбраны не «лучшие» или «наиболее заметные» – единственным критерием можно считать значимость каждого из них для описания современного поэтического ландшафта во всем его разнообразии и неоднородности.
Эта идея реализуется на структурном уровне книги. Сто поэтов представлены в алфавитном порядке, что также отрицает любую иерархию: горизонтальный срез, все равны, никакого разделения по школам, направлениям или особенностям поэтики. Так, рядом оказываются, к примеру, Белла Ахмадулина и Анна Аркатова. Что дает интересный эффект. Из одного лишь соседства текстов на бумаге между двумя эссе образуются новые смысловые связи: появляются сопоставления, которые не подразумевались, возникают вопросы, ответы на которые могут случайно подсказать читателю следующие эссе. К примеру, внимание к жизни частного человека у Ахмадулиной («Можно было бы сказать, что большая часть опубликованных произведений поэта принадлежит к категории стихотворений «на случай», за каждым угадывается (либо бывает назван прямо) конкретный собеседник...») перекликается с одной из особенностей лирики Аркатовой: «история может быть только личной, накрепко связанной с конкретными событиями, случившимися в чьей-то отдельно взятой жизни». Что позволяет нам сравнить – опять же – не самих поэтов (сразу понятно, даже не ст
оит), но бытование и рецепцию конкретных тем, образов, тенденций в лирике разных лет. Тем особенно интересен этот сборник Бака в отличие от публиковавшихся ранее отдельных текстов.
В центре внимания каждого отдельного эссе – личность поэта. При этом задача максимально объективного и всестороннего описания его биографии и творчества вовсе не ставится. В каждом конкретном случае акценты расставлены по-разному. Было бы непросто рассказать в одном небольшом эссе о Дмитрии Быкове. Бак заостряет внимание на самом важном: если в случае с Быковым не нужна биография, как не нужен и рассказ обо всех его непоэтических воплощениях, то в разговоре о стихах Марии Галиной не обойтись без упоминания важной детали биографии – в прошлом ихтиолог, она активно работает с образами населяющих водную стихию существ.
Однако по каким критериям выделяется это «самое важное»? Объяснение дается самим автором в предисловии: «Главное содержание каждого эссе – попытка обобщения, определения творческих принципов и лейтмотивов в произведениях каждого из разбираемых поэтов в двухтысячные годы. Подобные суждения неизбежно обречены на то, чтобы многим показаться (и оказаться на деле) очень личными, неокончательными, подлежащими уточнению и конкретизации». И если в книге представлено мнение конкретного человека, нет смысла говорить о критериях: говорится о том, что особенно привлекает, что нравится или не нравится. Правда, книга, в таком случае, и должна быть лишь выражением вкуса и пристрастий конкретного человека, чего о «Ста поэтах...» сказать нельзя.
Акцент в каждом конкретном эссе делается на тех особенностях поэта, что позволяют включить его в больший по масштабам ландшафт – ландшафт истории литературы. Взгляд на сборник с этой позиции может дать ответ на неизбежно возникающий вопрос о соотношении критического и филологического в книге. Мнение Бака-критика в каждом случае представлено довольно отчетливо. В связи с этим, возникает важное противоречие заявленной в начале концепции: действительно, намеренно автор не выстраивает никакой иерархии, однако читатель непроизвольно делает это сам, считывая явные личные оценки. «Уж сколько раз доводилось мне во весь голос или театральным полушепотом, с нажимом и по складам произносить одно и то же: «Владимир Салимон – прекрасный, редкий поэт»». Или: «А вот другую книгу Гейде «Слизни Гарроты» даже привычное наличие совершенных текстов не спасает от демонстративной умозрительности, достигающей апогея в разделе «Автокомментарии». Здесь небезынтересные, но чрезмерно гелертерские пояснения к поэтическим текстам напрочь перечеркивают значение последних». Или: «Все же получается, что Аркатова сильна вовсе не на территории «женской лирики»». В каждом случае авторская оценка очевидна, что подталкивает читателя к развешиванию ярлыков: хорошие поэты/не очень, популярные/никому не известные, интересные стихи/банальные. Вот только необходимо не поддаваться совершенно не работающей здесь бинарной логике и быть предельно осторожным. Потому что нельзя упускать из виду вторую – и ключевую, пожалуй, – авторскую роль.
Бака-филолога интересуют не столько отдельные поэты, сколько целостная картина «территории поэзии». Не только наличие в предисловии понятий «бронзовый век» и «начало столетия» по аналогии с более привычным «концом столетия» (fin de siècle), но и частые отсылки к произведениям и авторам прошлых веков – все это призвано обозначить место еще здравствующих и творящих поэтов в истории русской литературы. Так, в разговоре о характерной черте поэзии Юлия Гуголева («запоминается всегда не то, что хочешь и пытаешься запомнить») вспоминаются «косые лучи заходящего солнца, ставшие самым первым впечатлением Алеши Карамазова, или недоумения Николая Ростова, следящего за движениями рук сдающего карты Долохова»; обостренное внимание Линор Горалик к простым деталям быта напоминает восприятие окружающего пространства только очнувшегося от болезни Климова из чеховского рассказа «Тиф», а оборачивающееся затаенной героикой бесстрастие при виде боли сопоставляется с «бьющими по нервам» сценами еврейского погрома в бабелевском «Переходе через Збруч»; «мучительное самосознание» у Воденникова объясняется при помощи цитаты из «Отрочества» Толстого и т. д.
Кроме того, вырисовываются отдельные сюжеты, помогающие лучше представить то – уже историческое – время, когда создавались стихотворения. Интересна, к примеру, разность оценок, формирующаяся вокруг стихотворения Евгения Бунимовича:
В пятидесятых –
рождены,
в шестидесятых –
влюблены,
в семидесятых –
болтуны,
в восьмидесятых –
не нужны...
Юрий Арабов, по мнению Бака, не соглашается с представленной здесь жизненной траекторией людей семидесятых годов: «болтунами не были никогда, предпочитали молчание». А противоставляющий себя мейнстриму Быков отрицает любые обобщения: «Хорошо, что я в шестидесятых // Не был, не рядился в их парчу».
На основе всей совокупности эссе читатель может составить представление и об отдельных понятиях, их трансформации на фоне стремительно развивающейся истории. «Кого только не записывали в родоначальники так называемой новой искренности – и раннего Дмитрия Быкова, и зрелого Дмитрия Александровича Пригова, и Владимира Померанцева, и чуть ли не Аполлона Григорьева. Не избежал этой участи и Дмитрий Воденников...» Но если искренность Воденникова привлекала во времена «господства демонстративной концептуалистской отстраненности от непосредственного лирического высказывания», те же черты становятся анахроничными в поэзии Ивана Волкова, что объясняется как раз-таки другим временем: «на дворе и в самом деле совсем иное тысячелетье, уже прочитан Пригов, торопливо освоены и частично оттеснены на второй план «новая искренность» и «новая социальность»». Отсутствие какой-либо «новой искренности» становится важной чертой поэзии Владимира Салимона, поэтом «нефальшивых нот, ясности и предельной искренности» называет Бак Ларису Миллер, тогда как совсем другую, комичную «искренность нараспашку» наблюдает в стихах Эдуарда Лимонова. И определения «новая искренность» и «новая социальность» важны не сами по себе, но, опять же, в историко-литературном плане: эти понятия, ключевые для дискуссии о «неоархаистах» и «неоноваторах» начала 2000-х, были основополагающими для представителей одного поэтического лагеря (стремившихся не только писать стихи, но и менять жизнь к лучшему), тогда как представители противоположного предпочитали «играть на своем поле, не претендуя на роль «больше, чем поэта»».
Кроме того, в книге осмысляется состояние современной поэзии и векторы ее развития. Так, упоминание автокомментариев в книге Марианны Гейде важно не столько в узком контексте ее творчества, сколько для выявления симптоматичных черт современной поэзии вообще: «Образцы подобной мертвеющей на глазах псевдолирики, что греха таить, имеются в современной русской поэзии в робком, но крепнущем изобилии, они заразительны – так легко (пока еще не поздно!) и так необходимо вырваться из-под их влияния, тем более что метастазы покамест не проникли в саму поэтическую ткань». В связи с поэзией Анны Альчук возникают размышления о роли и актуальности авангарда в современном стихотворчестве: «Авангард и авангардисты дружно устали ориентироваться на местности... Словосочетания «классика авангарда», «классический авангард» – напрочь утратили парадоксальность... Ничем современного читателя не удивить: ни лексикой, ни ритмикой, ни звуком – вот и получается, что очередные добропорядочные попытки вскрыть внутренность самовитого слова зачастую выглядят как уроки сольфеджио».
Однако в силу того, что читателю предлагается познакомиться, в первую очередь, с конкретными людьми (что всегда интересно), обширная историко-литературная составляющая книги не давит тяжеловесной академичностью. Да и как иначе можно говорить об истории новейшей литературы? Она складывается на наших глазах, поэты и писатели продолжают жить и творить. Но изучать ее можно (идея эта лежит в основе возглавляемой Баком кафедры истории русской литературы новейшего времени РГГУ), и литературная критика, в таком случае, становится одним из основных средств изучения. Критика не только выделяет из огромного числа современных поэтов наиболее значимых и позволяет отслеживать важные события, но и осмысляет протекающие в современном литературном процессе явления, анализирует состояние современной литературы – и поэзии, в частности. А это как раз те техники, овладеть которыми обязан любой исследователь, изучающий новейшую русскую литературу.
Сергей Чупринин в монографическом эссе «Землеустроитель Бак» («Знамя», 2013, № 12) довольно негативно оценивает «преподавательские» черты в образующих цикл «Сто поэтов...» эссе Дмитрия Петровича: «Нет уж, замысел и назначение литературно-критического сериала в ста эпизодах, который и сам Бак называет теперь отважным, куда амбициознее. И ближе, пожалуй, к литературоведению в его лекционном изводе, чем к оперативной критике... Родимые пятна лекционности проступают то там, то тут, хотя профессор Бак и маскирует их по-всякому». Однако в этом и заключается главная особенность сборника: нельзя разделить эти две части, критическую и филологическую, как нельзя и оценивать их по отдельности. Именно в этом синтезе Баком найдено то средство, что позволяет (и прежде всего – простому читателю, которого не интересуют и не обязаны интересовать внутренние дела литературной тусовки) охватить взглядом поэтический ландшафт, с возможностью зума до отдельных персоналий, явлений и тенденций. И все это – в динамике, развитии, движении, потенциальная энергия которого также заключена в книге. Что должно сохранить ценность этого «мгновенного снимка» и через n-ое количество лет – когда время, о котором идет речь, уже без оговорок можно будет рассматривать как историческое.
скачать dle 12.1
