Редактор: Сергей Пронин 
(О книге Алины Витухновской «Цивилизация хаоса. Философия, публицистика, проза и эссе», «Литературное бюро Натальи Рубановой», платформа Rideró, 2021.)Несмотря на то, что Витухновская частично соглашается с мнением, сравнивающим ее с Ницще и Максом Штирнером, как теми, кто предвосхитил ее идеи, это сравнение скорее льстит Ницще и Штирнеру, а не Витухновской. Витухновская — это не только ультиматум обывателю, но и вызов всему, что принято считать вершиной философского мышления.
Смелое мышление Алины Витухновской провоцирует, не оставляя ни единого живого места на теле устоявшихся умозрений и устарелых стереотипов. Она искренне не понимает зачем другие тащат за собой все эти “исчерпанные конструкции, являющиеся лишь музейными ценностями”. Холодное лезвие ее текста прямиком вонзается в сердцевину жизненного процесса архаичного общества. Она безжалостно лишает любых наивностей, за которые вынужден держаться рассудок, чтобы сохранить хоть какой-нибудь привычный мировоззренческий уют.
Ее невозможно отнести ни к одному из существующих философских направлений. “Мне нет места ни среди традиционалистов, ни среди классических гуманистов” — говорит Витухновская, нет, потому что ей его — “и не надо”. Ей нет места в контексте существующей мыслительной традиции, ее невозможно контекстуализировать, поместить в контекст. Она вне контекста, за его границами, как и все радикально новое. Поэтому ее текст не обращен ни к историческому контексту, ни к человеку внутри этого контекста — она сама себе контекст.
Текст Витухновской написан не для человека, а несмотря на него. Именно такой текст она называет идеальным и по-настоящему современным текстом: “Идеальный текст онтологически неконтекстуален, поэтому ему нет места в какой-либо градации — философской и литературной. Он является чистой констатацией и обращён напрямую к Смыслу, то есть он и есть Смысл”.
Несмотря на то, что Витухновская осуществляет глубокий и честный психологический анализ общества, ее также нельзя причислить к психоаналитическим теоретикам. Она опровергает психоаналитическую традицию как устаревшую парадигму, которая не подходит для анализа современности. По ее мнению, психоанализ пришел на смену манипулятивной стратегии религии, которая и по сегодня выполняет функцию “психоанализа для бедных”. Психоанализ, психология и психиатрия, а также подверженная их влиянию общественная мораль представляют собой схему обогащения на страданиях. Они, как и религия, не заинтересованы в том, чтобы решать проблемы индивида, а, наоборот, поддерживают репрессивную культуру, пропагандирующую опыт страдания и бесконечной рефлексии. В то время как многие из дегуманизирующих человека страданий могли бы быть разрешены с помощью преобразования социально-политических условий (например, путём гарантии базового дохода), психоанализу и психологии выгодно видеть страдания как исключительно психологическую проблему, которые они призваны “решать” путем забалтывания.
Прежде религия навязывала свои мировоззренческие догматы и предписывала набор чувств и способов поведения, монополизируя все сферы существования человека. Придя ей на смену, психоанализ пожинает ее плоды, навязывая свои интерпретации дегуманизированному религией субъекту. Психоанализ предписывает своё понимание того, чего хочет субъект и в чем нуждается, определяя все, что не помещается в эти рамки как требующею психоаналитического вмешательства патологию.
Так, субъект в понимании Фрейда — это субъект, преследующий удовольствие и стремящийся к счастью, а в понимании Фромма — это субъект, нуждающийся в любви. Витухновская не только отнимает у обывателя бога (манипулятивный конструкт религии), без которого уже научилась жить значительная часть общества, она также прицеливается на его латентные формы, лишая архаичного человека его последних пристанищ — счастья и любви (манипулятивные конструкты психологии).
Витухновская критикует то, что она называет культом насильственного осчастливливания. По ее словам, “Наука быть счастливым — одна из кошмарнейших тоталитарных практик”. В ее понимании счастье тождественно деперсонализации. Стремиться к счастью — значит стать объектом манипуляций, позволить навязывать себе жизненные цели, раствориться в интерпретации себя, произведенной извне. Ведь настоящая личность не может быть счастливой, — “во всяком случае, в той форме, в которой предписано быть счастливыми”. Идея искать удовольствие — заведомо провальна, ведь “никакого удовольствия в жизни нет и в помине”. Поэтому индустрия психологии, торгующая счастьем — наиболее коммерчески выгодная стратегия, ведь обязуя невозможному и предлагая свои услуги в его осуществлении, аппарат психологии обеспечивает гарантию бесконечной востребованности своих услуг. Свободой в обществе преследования счастья будет отказ от тщетной и пошлой надежды на счастье.
Любовь, по мнению Витухновской, — еще один устойчивый манипулятивный конструкт. Отвечая на запрос послевоенного времени психоанализ сформировал общество “принуждения к любви (Фромм) и сексу (Фрейд)”. В современном мире эта потребность устаревает, она больше не может считаться базовой универсальной потребностью человека. На место любви как базовой ценности приходят автономность и личный комфорт. Современный человек не только не нуждается в любви и сексе, для него они скорее
представляет прямую угрозу, поэтому “сама попытка сакрализовать, вонзить в ткань реальности, актуализировать сексуальность в современном мире — мире свободных, отчужденных отношений — уже сама по себе тоталитарна”. Психоиндустрия любви, воспринимая отказ от любви и секса исключительно как патологию, мешает утвердиться новому типу субъекта, насильно возвращая к его к архаичной форме существования. Для нового субъекта сексуальность и любовь перестают быть ценностью, для него “чувствовать себя объектом сексуального вожделения — это примерно так же, как чувствовать себя желаемым быть кем-то съеденным”. В связи с этим Витухновская видит освобождающий потенциал в асексуальности. Асексуальному человеку нет дела до секса, поэтому он представляет собой опасность для навязанной психоанализом и устаревшей моралью центральности и сакральности секса.
Но это еще не все. Если ваш психологический уют еще недостаточно пострадал, самое время упомянуть один из ее наиболее радикальных и провокационных тезисов. Витухновская посягает на основную ценность (псевдо) современности — ценность жизни. Она считает себя подлинным гуманистом, при этом отвергая существующую версию гуманизма как ложную. В неправильном гуманизме Витухновскую не устраивает его благоговение перед голой жизнью, которую он призывает сохранить во чтобы то ни стало. Такой ложный гуманизм, возводящий голую жизнь в степень бога, то есть наивысшую ценность, в сакральности которой нельзя сомневаться, является наиболее всеохватывающим манипулятивным конструктом. Самое страшное в таком гуманизме для Витухновской — приношение субъекта в жертву жизни, ее приоритизация над субъектом. Реальность, сгенерированная ложным гуманизмом, даже хуже фашизма. Если фашизм был откровенно насильственым и поэтому очевидным злом, вследствие чего его было проще устранить, современный гуманизм с его “подло-ласковым” насилием обволакивает человека удушливыми объятиями, из которых очень сложно вырваться.
Жизнь для Витухновской тождественна инерции бытия. По ее выражению, “мы втянуты в жизнь, как в болото”, привязаны своей привычкой к пассивно повторяющейся компульсии жизненного процесса. По-сути, ложный гуманизм заботится исключительно о наличии жизни, таким образом легитимизируя жизнь на уровне каждодневного выживания, со свойственными ему психофизиологическим дискомфортом, стрессом, нищетой, бесправием, низводящими человека до состояния воплощения голой компульсии жизни
. Такое выживание пагубно для субъекта, оно препятствует практикам его самоформирования — таким как занятия искусством, литературой, политикой, и философией. По Витухновской, все это не практики становления жизни, а скорее деструктивные практики, практики небытия.
Культу жизни Витухновская противопоставляет свою очарованность небытием и хаосом. Ее единственная святость — это сродненность с небытием, которая проявляется в тотальном отрицании и пренебрежении традицией. В тотальном отрицании субъект смотрит в глаза небытию, бездне, разрушительному хаосу, преодолевая таким образом инертность существования, свою впаянность в ткань жизни и поддерживающей ее традиции. Смиряясь с инертностью жизни, люди смешивают себя с предложенным социально-культурным контекстом. Это защитная маскировка, обусловленная нежеланием быть поглощенными небытием, но именно это слияние не позволяет сформироваться субъекту.
Субъекту, который включен в сеть манипуляций, Витухновская противопоставляет идею абсолютного субъекта. Это скорее субъект (активного) умирания, а не (пассивной) жизни: “для субъекта, носителя субъектного мировоззрения смерть существует не в момент смерти (не перед ним), а как перманентный, постоянный факт, как осознание. Если совсем утрировать и упрощать, можно сказать, например, не только «я умру» (когда-то), но «я умерла» (уже сейчас)”. Именно этого субъекта небытия смерти Витухновская поддерживает — в его самоуничтожении.
Своего абсолютного субъекта Витухновская отличает от ницшеанского идеала сверхчеловека, который уже давно не релевантен. Абсолютный субъект — это не сверхчеловек, а странный “мутант, лишь имеющий человекоподобный вид”, он не обладает ключевой характеристикой человека, больше не являясь социальным животным (даже если это стоит ему жизни и удовольствия), он отчужден от других и тотально растождествлен — отрицает собой любые существующие тождества и идентичности. Он активно участвует в небытии в отрыве от инертного ритма жизни, волочащего человека от рождения до гроба. Это постмодернистский субъект апокалипсиса, куда более сложное изощренное существо, чем архаичный человек традиций. Этого нового человека не способен понять психоанализ и другие мировоззренческие парадигмы прежних времен. Он не помещается в них, ускользает, опровергает их самим своим присутствием. Он сам не в силах выдержать свою сложность и непонятность. Он еще не умеет говорить о себе и поэтому соблазняется соскальзыванием в простоту и архаизм устаревших формулировок, тщетно пытаясь обнаружить там себя. У абсолютного субъекта апокалипсиса по определению не может быть счастливого конца. Это не испытание, после которого наступит долгожданное благоденствие и всеобщее взаимопонимание. Субъект апокалипсиса и является концом, лебединой песней бытия.
Как психолог, я не рекомендую книгу Витухновской никому, она опасна для жизни и наносит вред психическому здоровью. Как некропсихотерапевт, по этой же причине я считаю ее обязательной к прочтению каждому, кто еще жив.скачать dle 12.1
