ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 224 декабрь 2024 г.
» » Мария Бушуева. ЖУРНАЛЬНЫЙ РЯБОВ

Мария Бушуева. ЖУРНАЛЬНЫЙ РЯБОВ

Редактор: Ольга Девш





Редкий автор так широко представлен в журналах, бумажных и сетевых, последних двух-трех лет: рассказы нижегородского писателя Олега Рябова можно встретить в «Знамени», «Неве», «Зинзивере», «Суре», в «Лиterraтуре», «Новом континенте» (США) и так далее. Сам этот факт уже обозначает приоритет его творчества: Рябов — прирожденный рассказчик, что достаточно редко сейчас, поскольку рассказ, новелла – литературные формы, считающиеся не коммерческими, хотя, судя по сайтам, их любят и читают весьма активно. Нелюбовь к рассказу книжных издателей, оставивших малой прозе для выживания фактически только журналы, и порой возникающие, правда, быстро исчезающие в литературных волнах, заявления о смерти рассказа, заставляют не только пристальнее присмотреться к писателям, сохраняющим верность этому жанру повествовательной прозы, но и попытаться понять, что отличает современный российский рассказ. И творчество Олега Рябова дает для этого богатый материал, отдельные элементы которого не равны по уровню, рядом с вершинами, могут оказаться и впадины, правда, интересные, поскольку – индивидуальные. Рябов — чистый пример отсутствия установки на дешевую завлекательность, на стремление «зацепить» читателя, тем не менее, читателя увлекает, что отмечают даже читающие его рассказы «запоем» профессионалы, например, признавшийся в этом Роман Сенчин, посвятивший две рецензии книгам Олега Рябова, который, возможно, и не желая этого вовсе, противостоя искусственным приемам малой прозы, выигрывает у большей части игроков на поле читательского интереса... А вот – чем и за счет чего— попытаемся разобраться, не делая многозначительных выводов, а просто читая рассказы и отмечая их черты. 

Но сначала – чуть о другом. О символизме — не о литературном течении, а о той загадочной закономерности, которая обнаруживает себя в жизни писателей и свидетельствует, что частная жизнь пишущего переросла в судьбу, сплетенную не только с русской литературой, но и с российской историей. Олег Рябов начинал как поэт ( рассматривать стихи не входит в задачу этого эссе) и одновременно как библиофил. В краткой биографической справке, представленной сетевой «Лиterraтурой» писатель презентуется как один из самых известных библиофилов современной России. Прадед Рябова был купцом второй гильдии, сохранился большой его дом (есть фото в интернете: Воротынец Нижегородской области) и сейчас в доме прадеда находится районная библиотека. Так символически встретились писательство правнука, его страсть к книге и родовой дом. А дед Рябова закончил до революции 1917 года Высшее техническое училище в Москве, ныне это МГТУ им. Баумана, так что Рябов – потомственный интеллигент, причем относящийся к тем лучшим образцам, которые связаны с Россией через своих прадедов и дедов, носителей культуры, — и связь эту, архетипически сильную, воспринимают не только как драгоценное наследство, но и как долг памяти. В рассказах Рябова, о которых пойдет речь, корневое врастание в нижегородчину с ее богатой историей, которую писатель знает очень хорошо, проявлено точными городскими адресами, опоэтизированными старыми улочками, ландшафтом, как бы рифмующимся с неровностью судеб, сельскими окрестностями, речными берегами, — и ощущается как постоянный фон, иногда выпуклый, иногда полностью закадровый, однако, всегда подлинный по чувству, даже если это чувство осталось за сценой сюжета. Возможно, именно потому, а не только из-за конкретных реалий, критики и писатели, рассуждавшие о творчестве Рябова, не сговариваясь, отмечают одну из самых заметных черт его рассказов — достоверность. А некоторые принимают достоверность за абсолютную документальность. Способствует такому восприятию и психологическая точность обрисовки узлов фабулы (рассказы «Погорелый», «Невозвратный долг»: «Урал», 11, 2019; «Кац по фото»: «Лиterrатура», 164, 2020; «Просто обыск»: «Нева», 6, 2020 и др.).

И в самом деле, Рябов иногда (и не так редко) берет за основу сюжета какой-то реальный факт, причем факт интересный: в рассказе «Лёля» («Знамя», 4, 2019) — это приезд Романовых, представителей ветвистой семьи последнего русского царя, в Нижний Новгород, — где и обнаруживается еще один рюрикович, князь, а ныне простой столяр дядя Лёля, вежливый, услужливый, всегда готовый помочь, когда «стул может сломаться, и новый замок в дверь надо врезать, а то и кульман починить — да мало ли что может в большом хозяйстве института случиться». Легкая ирония автора не бросает тени на героя: он и в самом деле благороден – его благородство в безотказной бескорыстной помощи. В рассказе «Чужая медаль» («Сура», 2, 2020) факт в основе сюжета опять же грустно достоверный: случалось, что родственники нищих стариков, бывших фронтовиков, в «смутные годы» ради куска хлеба продавали фронтовые награды. И купленная на московском рынке медаль — вместо не найденной среди домашних вещей — случайно оказавшись медалью фронтового друга, становится причиной отказа старого ветерана участвовать в параде Победы на главной площади страны. Вообще одна из очень важных для Рябова — тема попадания стариков в новое время с его хищнической доминантой, — сконденсирована в двух рассказах: «Смерть старика» («Нева», 8, 2017) —рассказ, вызывающий сострадание, что теперь редко в литературе, но, судя по поисковым запросам, уже ставший известным, что вселяет надежду: нравственная рана, нанесенная народу, зарубцуется. И— «Это не далеко» ( «Знамя», 6, 2018) — о выпавшем из жизни бывшем сельском начальнике. «Бывшими» теперь стали не дворяне или священники, а честные и человечные советские люди. Память для Рябова— не столько факты, сколько смыслы истории, поэтому в новом жестоком мире монетизированных ценностей порой именно такие люди иногда оказываются не жертвами, а спасителями. Так бывший летчик Вашурин в рассказе «Хочу в семью» («Урал», 11, 2019) пригревает двух полусирот: сынишку спившейся матери и никому не нужную девочку. Восстановив свой родительский дом, который от жесткого удара времени качнулся «или задохнулся, а может, и оглох, и ослеп сразу», «окна все целы, только крест-накрест досками заколочены, и как будто паутиной покрылся весь», он восстанавливает и прерванную линию чужой родительской любви, заполняя зияющие пустоты заботой и теплом. А дочь советского профессора («Нижний Новгород» , 6, 2017) защищает бывшую учительницу, ставшею няней, от наглости и грубости собственного тестя. Характерно для рассказов Рябова — гротескное соединение в одной семье «старого мира» и «мира нового» — с их совершенно разными мировоззренческими платформами: лучшие пассионарии «мира старого», как дореволюционного так и советского (пора это признать), стремились быть полезными Отечеству, пассионарии сегодняшние служат маммоне, личному капиталу, тотальной коммерциализации. Обычное окружение отражает взгляды «сильных», или, не имея сил противостоять обстоятельствам и новым авторитетам, выбирает двойную мораль. А жертвами становятся дети. Двойная мораль показана в рассказе «Борис Борисович и его жены» («Урал», 11, 2019), ирония которого разбивается о трагедию гибели жены и сына, однако, трагедия, и это характерно для Рябова, не останавливает хода жизни. Время идет, жизнь, независимо от людей, сама себя исправляет: вода возвращается в свои берега, выбросив мусор, обломки, а порой и надгробия ... Наверное, поэтому, в рассказах Рябова нет пессимизма. Сам сюжет любой жизни — для него увлекателен, а он — мастер сюжета, не искусственного , не сконструированного, а точно подсмотренного — со всеми его жизненными зигзагами. «Произведения Олега Рябова относятся к живой литературе (...) за счет органики формы и значимости выражаемых ею идей», — написал в своей статье исследователь творчества писателя Н. М. Фортунатов. А живое притягивает и вызывает ответное чувство читателя.

Однако не все так просто с «органикой» в рассказах Рябова. Нередко их источник — писательская фантазия, которая, маскируясь под реальную фактологию, создает эффект достоверности —благодаря подлинности вложенного чувства, сегодняшнего или вспоминаемого. Так в рассказе «Интересная дамочка» («Нева», 6, 2020) — случайно увиденная подростком сексуальная сцена —становится самым сильным эпизодом как раз за счет неподдельного чувства, переданного автором герою (хотя, замечу в скобках, сам рассказ сильно интерферирует с «Господином из Сан-Франциско», а литературные намеки, что это намеренный прием, как-то не просматриваются. Проглядывает и в некоторых других рассказах сходство с классической моделью, к примеру, «Не живешь, а играешь» («Лиterraтура», 164, 2020)  напомнил Писемского: характеры актеров 19 века калькированы и перенесены в наши дни...

Есть и еще один ракурс, как мне кажется, почти не замеченный, но приоткрывающий нечто для Рябова очень существенное, возможно и сделавшее его не только библиофилом, но — писателем. Это «нечто» при близком приближении к жестко реалистической картине мира, внезапно оказывается лишь пограничьем между миром внешним, обыденным, привычным, и миром внутренним, миром воображения, образы которого, будучи спроецированными на реальный ландшафт, способны изменить его очертания и выявить те зоны, куда ступать витально опасно. Так в рассказе «Не зови прошлое»» («Наш современник», 7, 2018) пожилой человек, тоскующий об ушедшей жене, попадает в психологический капкан, затевая опасные «игры с прошлым».

Опасность этих «зон» — одна сторона, есть и другая: без «пограничья» жизнь утрачивает дополнительное измерение, человек «заземляется», что, к сожалению, обычно при взрослении, и это показано в рассказе «Я умел летать» («Новый континент», 2020), в котором мальчик, «разглядывая французские журналы с картинками», «странным образом попадал в (...) в совершенно неведомое никому пространство». Из «неведомого пространства» прилетает в деревенский двор к другому (или тому же) мальчику Диво («Новый континент», 2019): «Заметив Пашку, Диво не торопясь проковыляло к нему и уселось рядом, как курица, глядя на него и моргая большими и умными глазами. Тут-то Пашка впервые как следует разглядел и его кошачьи лапы с мягкими подушечками и спрятанными когтями, и симпатичную морду». А в рассказе «Губы русалки» («Нева», 8, 2017) мальчику показалось, что его пальцы поцеловала русалка.... Однако Рябов при опасно близком приближении к черте, за которой заканчиваются четкие очертания реальности, всегда использует «реверсивное торможение»: через много лет случайно выясняется, что то были губы не русалки, а большого сазана, перо Дива оказывается слишком похожим на обычное воронье, а «полеты во сне и наяву» (помните, был когда-то такой фильм с загадочным Янковским?) завершаются обычным чувственным порывом к некой Таньке.

Казалось бы, отвергнув веру в чудо и способность к путешествию по «неведомому пространству, писатель должен был потерять дополнительное измерение (без чего и литературы настоящей нет), но оно в рассказах обнаруживается, только теперь преобразуется в тоннель, ведущий не в высоту или в магический мир, а в глубину — дополнительным измерением становится история. Живущий в подземной норе инвалид («Толик Земляной»: «Нева», 9, 2019) — символ подземного хода истории, ее тайн, и мальчик, встретившийся с ним, вырастает «в большого архивного ученого, знатока старых рукописей и книг». И хотя рацио пытается контролировать чувства и здесь, не допуская в рассказы призраков из подземных коридоров, не менее опасных, чем сама «зона пограничья» и не уводя в сторону темного мифа, вера в чудо в рассказы возвращается, правда, подстрахованная надежной корневой «службой безопасности» — православной верой: в рассказе «Пчелиный папа» («Нижний Новгород», 6, 2019) в собор Преображенского монастыря на отпевание усопшего монаха, добрейшего пчеловода, слетаются все его пчелы....

Есть в рассказах и чудо обычного доброго порыва, казалось бы простого, но по сути отвергающего идею о прирожденном человеческом эгоизме («Хочу в семью»: «Урал», 11, 2019; «Арифметика»: «Нева», 9, 2019; «Социальный работник»: «Зинзивер», 2018 и др.). А вот идеализации в рассказах нет, пожалуй, сатирические штрихи даже отчетливее лирических: герой всегда чуть комичен в своих страстях, но одновременно и трагичен, поскольку смертен. Самому Олегу Рябову повезло больше, ведь литература один из способов выйти за пределы временных человеческих границ. Туда, где скрывается еще одно измерение. У каждого питателя — свое.скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
2 227
Опубликовано 10 сен 2020

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ