Анна Жучкова: Я шла на встречу с эпатажной современной писательницей, автором резкого романа «F20», сценаристом фильмов Валерии Гай Германики, бывшей женой Проханова и Шаргунова. Ожидала эмоционального напора, лихости речей, экспансивности жестов. Но Анна оказалась совершенно иной. Изящной женщиной, красивой и настоящей. Изысканно просто одетой: на чёрной блузе серебряная стрекоза-подвеска. Кокетливой и ироничной. Серьёзной и нежной. Обаятельной, отважной и ранимой.
__________________
А. Ж.: Роман «F20», ставший победителем Нацбеста, вызвал шквал контрастных отзывов, его обсуждение предельно оценочно – профессионалы в восторге, фраппированные читатели в недоумении – где же тут литература? зачем нас развращают? А. К.: Такие отклики закономерны, потому что в романе содержится много триггеров, на которые бытовое сознание реагирует. Но оно оценивает не роман, оно оценивает то, чего боится: подростковый секс, наркотики, болезнь, сумасшествие.
А. Ж.: Тебя не пугает негативный резонанс? Или ты намеренно стремилась к нему, выбирая подобный стиль?А. К.: Какой стиль?
А. Ж.: Грубый, сниженный. Ты даже эпатажный натурализм Александра Снегирёва переплюнула, у тебя члены вообще на каждой странице.А. К.: Нет, меня это вообще не шокирует. Я такую литературу всегда любила. Энтони Бёрджесс, Сильвия Платт, Лимонов. Мне кажется, это не то чтобы правда жизни, но некий взгляд на неё, который мне близок. Он такой. И всё. Я не кисейная барышня.
А. Ж.: Одна из негодующих читательских реплик: «F20» – роман об абсолютном зле, где даже собаки болеют раком и сходят с ума. А. К.: Не знаю, что такое абсолютное зло. На мой взгляд, жизнь – она такая и есть.
А. Ж.: Шизофрения, алкоголь, одиночество и суицид – жизнь такая и есть?А. К.: Да, это и есть жизнь. Меня очень сильно раздражает устоявшаяся система. Раздражают общепринятые нормы. То, что декларируется как правда жизни, как добро или зло. Потому что то, что транслируется как жизнь, всего лишь витрина, из-под которой каждую секунду вылезает плесень.
А. Ж.: Есть ли у тебя цель разбить витрину и показать ужас действительности?А. К.: Есть. И в каждом своем произведении я стараюсь это делать. Мнение о жизни может быть чуть более сложным, чем чёрное и белое, как и сама жизнь. Мне кажется, гораздо интереснее и выигрышнее, когда люди понимают, что жизнь им показывается с какой-то другой стороны, не с той, к которой они привыкли... Это и художественный приём, и всегда хороший маркетинговый ход.
А. Ж.: Но ведь твой литературный вызов и есть игра в чёрное и белое.А. К.: Нет. Почему?
А. Ж.:Люди пытаются выстроить вокруг себя витрину, поверить, что всё красиво, а ты говоришь им – нет, тут ужас и плесень. И кидаешь в лицо негатив. Там – их позитив, тут –
твой негатив. А истина где, посередине?А. К.: Истина она вообще везде, на самом деле.
А. Ж.:И с той стороны витрины тоже?А. К.: Разумеется. Это всё есть некое стремление к счастью. Просто другое дело, что в таком стремлении к счастью очень мало личного, это все очень сильно заимствовано. Если мы говорим об «F20», то я хотела показать в романе некое настоящее, которое не подвергается форматированию, которое просто идёт, как поток. Шокирует, сбивает с ног, но это то, что человек видит и воспринимает безоценочно.
Люди постоянно учат своих детей воспринимать жизнь оценочно: мы не будем дружить с Петей, потому что он курит, а папа Наташи развратник, у него есть татуировка. Эти представления, на самом деле, вообще ни о чём. Кроме как о тех страхах, которые люди испытывают.
А. Ж.: А как размышления о страхах стали книгой о шизофрении?А. К.: Эта история, – не история, а тема скорее, – пришла ко мне совершенно стихийно. Наверное, полгода, может быть больше, я сидела на форумах шизофреников и читала их истории. Мне было это безумно интересно. Там были разные подразделы, собственно, откуда я и почерпнула всю информацию про препараты, про психоз, историю, про то, что люди переживают. Мне очень захотелось на эту тему написать, потому что это был, действительно, какой-то альтернативный взгляд на жизнь. Не только потому что объективно они были действительно больными людьми, – они это признавали. Были у каждого периоды, когда они не могли собой владеть. Но потом сами же с интересом это оценивали, осмысливали то, что происходило с ними… Но там совсем не было каких-то стенаний, поэтому было интересно читать. Там совсем не было этих проклятий мамы, бога, ужасного общества, даже советской психиатрии.
На самом деле творчество – очень близкое состояние. Когда в голове у тебя все время… Особенно меня накрывало во время сценарной работы, потому что если прозу ты пишешь медитируя, то в сценарии ты в основном имеешь дело с речью, и ты её слышишь и все время думаешь о том, кто что из героев должен говорить, и это, действительно, очень напоминает голоса…
А. Ж.:Хочу поделиться. После первой реакции отторжения у «F20» обнаруживается своеобразный постэффект: я вдруг осознала, что начала относиться к людям с отклонениями и вообще к людям с большим пониманием и принятием. А. К.: Мне очень радостно, что у романа такой долговременный эффект. Я могу предположить, почему так получается. Я писала его довольно долго, у меня была куча сценарной работы, я выкраивала какие-то ночи, вечера. Писала очень вдумчиво, очень много сокращала. За это время я их всех очень полюбила, и никого из них не осуждала. Вот даже вахтёра, на самом деле. Я его вообще понимала.
А. Ж.:А почему не осуждала? даже вахтёра? Неосуждение - это принципиально?А. К.: Да, это было как раз принципиально.
А. Ж.:И ты можешь даже сказать, в чем месседж романа?А. К.: Он основывается на невозможности, некомпетентности любого судейства. Это же не столько про шизофрению. Это скорее про желание быть собой, право быть собой. Про момент, когда ты себя принимаешь, признаёшь.
А. Ж.: А в детстве ты была какой?А. К.:Я была очень грубая в детстве. Дралась. Я постоянно дралась на площадке. Разбивала носы какие-то…
А. Ж.: Правда-правда? Значит, ты хорошо над собой поработала. Сейчас производишь другое впечатление.А. К.: Да, у меня было ощущение, что это мешает. Что я говорю не то, что надо говорить, отпугиваю людей. Бывали ситуации, когда приходила на новое место работы и что-то такое говорила, после чего люди…
(смеётся).А. Ж.: Ты хотела бы добиться славы? А. К.: Конечно! Я очень честолюбива. И не считаю нужным и возможным скрывать. Это глупо.
А. Ж.: А зачем нужна слава?А. К.: Зачем? Затем, что я достаточно мизантропична, агрессивна и очень часто вижу, ощущаю абсурдность, бессмысленность жизни. Когда она является просто временем, когда человек делает никому не нужную работу. Ест, спит, преследует каких-то мужиков на сайтах знакомств, а потом пишет об этом письма в интернет. И, на самом деле, это наполняет меня самым настоящим ужасом. Я думаю, это ужасно, чудовищно, особенно когда ты это осознаешь. Я допускаю, что есть достаточно большое количество людей, которые это не осознают и не понимают, как должно быть иначе… Я же уверена, что в тот период, который тебе дан, когда ты здорова, относительно в уме, надо что-то делать, что-то менять. Делать то, что тебе нравится. И все время всех как-то дёргать, чтобы они смотрели на тебя и говорили: «Да, это очень круто». Или, наоборот, вызывать какую-то иную реакцию, потому что в противном случае – а зачем это всё?
А. Ж.: А что принесёт слава? А. К.: Слава – это возможности. Это деньги. Я очень люблю хорошо жить.
А. Ж.: Что значит хорошо жить? Больше трёх дюжин устриц за раз не съешь. Можно купить дорогую квартиру, обустроить быт. И что потом? Что дают тебе деньги?А. К.: Просто уверенность.
А. Ж.: А у тебя её не было?А. К.: (резко) Нет!
А. Ж.: Почему?А. К.: Потому что, наверное, лет с 16 я жила одна и зарабатывала на свою жизнь сама. Родители развелись, когда мне было 12 лет, и я осталась жить с папой. Это был момент выбора себя, который я в тот момент сделала абсолютно рассудочно, и за который мама меня так и не простила. Был 1993 год. У мамы – новый муж из внешторга, дипломат, всё очень круто. А папа – презираемый всеми нищий советский писатель, у которого нет ни хера. Деньги резко закончились как класс. И я поняла, что если я уйду с мамой, это будет именно та жизнь, которую я никогда не хотела, которую не то что презирала, но над ней насмехалась. И вот это погружение в быт, в дом, сделаем ремонт в квартире, потом на даче, съездим на Кипр. Я боялась, что отупею, что будет плохая школа. И потом, боже мой, куда я буду поступать? Я очень себя ценила.
А. Ж.: Ты сама себе это говорила в 12 лет, про школу?А. К.: Да, правда. У меня был такой вот выбор, и я его сделала. И жизнь стала развиваться так, как я и хотела. Другое дело, что из нее исчезли многие вещи.
А. Ж.: Какой твой образ идеального мужчины?А. К.: Что такое идеальный? Я не идеальна. Мужчина, который со мной живет, он для меня идеальный. Я думаю, что вряд ли он кому-то еще может понравится
(смеётся). Хотя, может, и может.
У меня вообще не было никогда образа идеального мужчины. Я воспринимаю мужчину просто как человеческое существо, которое мне интересно или нет. Я никогда не смотрела на мужчин с позиции того, что это именно мужчина. Это меня тоже всегда напрягало и казалось признаком какой-то ненормальности. У меня в жизни так получалось, что я дружила с очень многими мужчинами, статусными, интересными. И мне все советовали не просто дружить, ведь можно же его как-то… Но у нас были другие отношения. Мы обсуждали литературу, кино. Меня всегда пугала женская готовность в любой момент флиртовать без причины и подвода.
А. Ж.: А какой он, твой идеальный мужчина, который с тобой живёт?А. К.: Свободный, готовый смотреть с разных точек зрения, готовый к вариантам, к «давай это обсудим». Я очень не люблю однозначные решения. Мне кажется, что все можно сделать, всё можно сохранить, просто повертев, подумав. Мешает, когда смотришь на любую проблему с проецированными представлениями. Например, «его бывшая жена сука. Сука! Ноги её здесь не будет». А почему, казалось бы? Если без этого, то можно обнаружить массу вариантов, как устроить свою жизнь. Опыт мой, и моих родителей, и моих друзей, и вообще людей, которых я знаю, показывает, к сожалению, что полярное мышление приводит к драматичной, пустой и очень несчастной жизни. К несчастным детям, к неискренним отношениям.
А. Ж.: Находить диалог со своим мужчиной всегда удаётся?А. К.: Удаётся. Поэтому мы вместе. Наверное, если перестанет удаваться... Хотя я не думаю, что может перестать, потому что либо с самого начала удаётся, либо с самого начала не удаётся. Я выходила два раза замуж. Долго мучилась от ощущения себя неправильной женщиной. А теперь я подумала: я же не стану другой женщиной. И приняла себя.
А. Ж.: Как Юля, героиня «F20»?А. К.: Как Юля. Ей плохо оттого, что она живёт с чувством, что она неправильная, что она, глубоко больной человек, воспринимает жизнь не так, как воспринимают её нормальные люди. Если человек очень задавлен, и с самим собой у него большие сложности, то ему практически невозможно никого к себе притянуть, он только отталкивается. Поэтому начинать надо с себя. По-другому не получится. Опираться на себя. Стать себе самому отцом и матерью. Как Юля, которая сепарируется и становится самой себе опорой.
А. Ж.: Можно ли сказать, что ты занимаешься самопиаром, делаешь некоторое шоу про себя, как, скажем, Ксения Собчак? Кстати, как ты к ней относишься?А. К.: К Ксении Собчак? Никак не отношусь. Мне кажется, мы разные. Она занимается собой. Делает шоу. Я занимаюсь, конечно, собой, но не так активно. В том, чем я занимаюсь, я сама не настолько важна. Я важна как производитель некоторого интеллектуального продукта. Но не как «я – это я, смотрите на меня».
А. Ж.: А как ты относишься к сегодняшней деятельности Захара Прилепина? Думаешь, он ушёл больше в область самопиара, чем в писательство? И правильно ли он делает, что воюет?А. К.: Я считаю, что поддерживать войну неправильно априори. Человек, который едет убивать людей, делает кому-нибудь лучше? Он делает неправильно. Нет такой заповеди, что убивать плохо, но вот именно там – хорошо.
А. Ж.: А твои политические взгляды? Я так понимаю, ты не относишься к тем, кто вчера ходил по Тверской с Навальным? А. К.: Я думаю, что жизнь несколько сложнее. И, на самом деле, не очень понимаю,
за что те люди, которые присутствуют в фейсбуке, хвалят фильм Звягинцева (я посмотрела его в Каннах). У меня есть ощущение, что мы все немножко скатываемся в этакую агитку Геббельса, когда оппозиция однозначно плохому существующему режиму (не надо долго объяснять, почему он плох, это очевидно любому человеку, у которого есть мозг) примитивизируется и становится картонной. Когда в Каннах показывали этот фильм, мне было очень неприятно, я была разочарована. Потому что этот фильм не содержит ни одного поворота. Я считаю, что хорошее кино должно начинаться с одного и заканчиваться другим. Все должно вертеться и быть ради чего-то. Когда изначально скучная, патологическая, неинтересная ситуация представляется как «сейчас я вам расскажу о России» – это очень разочаровывает. Точно так же, как вчерашние события на Тверской. Лозунг, что наши дети хотят жить в свободной стране, – это ерунда. Потому что я с этими детьми довольно много общаюсь, моей дочери 15 лет, и я всё это вижу и слышу. Их мировоззрение – одна огромная иллюзия и нежелание видеть реальность. Видеть жизнь такой, какая она есть. Они не хотят брать на себя никакую ответственность. Это люди, которые задавлены ужасом перед ЕГЭ и отсутствием всяких перспектив. И весь их гнев связан в первую очередь с тем, что у их родителей стало меньше денег. Я воспринимаю это очень простым образом: человек взрослеет, когда он отвечает за свои поступки. Если бы я позвонила своему папе из ОВД и сказала, что он должен меня забрать, в возрасте 15, 16 или дальше лет, он бы послал меня на три буквы. И был бы абсолютно прав. Все эти тётки, осаждающие отделение полиции с криками «верните Васечку» – это безответственно. Если вы хотели революции, зачем вы идёте на площадь и кидаетесь к ментам? И потом сидите в ОВД и ждете, когда мама вас заберёт. Сделайте что-то другое.
Я не понимаю посыла сегодняшней «политической жизни». Единственное, что я поняла из расследования про Дмитрия Медведева, что он не такой наглый. К нему не прицепиться. Вывод-то из этого какой? Что я, как человек, который всё это читает, должна почувствовать? Возмущение? Не надо считать меня имбецилом. Или для кого-то, кто выходит на эти улицы, всё это была тайна, да?
А. Ж.: А как действовать, если мы хотим изменить что-то к лучшему?А. К.: Я ничего не хочу изменить к лучшему, потому что это вообще не моя профессия. Я реалистична. Я исхожу из того, что могу. Я могу писать, могу делать кино. У меня нет политической программы. И единственное поле, на котором я могу на людей влиять, касается их отношений с собой и их отношений с другими.
А. Ж.: Сейчас много говорят об экранизации «F20».А. К.: Я вообще не верю в возможность экранизации этой книги в том виде, в каком она написана. Думаю, единственное, что возможно, – это некая история по мотивам. Возможно, с набором этих героев. С этой героиней. Но само по себе это перенести на экран невозможно. Во-первых, большой временной период. Во-вторых, дети. А если не дети, то всё теряется.
А. Ж.: В одном из интервью ты говорила, что не любишь писать сценарии по своим книжкам, напоминает некрофильство.А. К.: Просто предложения, которые мне поступали по экранизации «F20», казались несерьёзными. Проза – это личная психотерапия, которой я занимаюсь для себя и в свободное время, на свой страх и риск. А сценарий – это очень чётко за деньги. Поэтому если предложение меня заинтересует, тогда да, возможно всё. Но пока таких не поступало.
А. Ж.: То есть если не экранизируют, ты не расстроишься?А. К.: Нет.
А. Ж.: Сейчас пишешь что-то?А. К.: У меня есть идея романа, но я не буду им заниматься до октября, потому что мне нужно закончить большой сценарный проект. И так писать, как я писала «F20», я не хочу, это тяжело. Урывками, в совершенно дикое и неудобное время. Когда ты не относишься к литературе, как к работе, это реально очень тяжёлый и мучительный процесс. Получается, что к сценарию я отношусь как к работе. Утром встала, села за стол, и 3-4 часа пишу, у меня есть некая норма, которую я выдаю в день. К литературе надо относиться так же. Если же ты пишешь ночью, на пляже, самолёте, то это… Тогда ты вообще не отдыхаешь и очень сильно себя изматываешь.
А. Ж.: Ты готова быть писателем, отдающим литературе всё своё время?А. К.: Да, да. И думаю даже, что вполне реально в нашей стране сделать так, чтобы на это можно было жить и этим зарабатывать.
А. Ж.: А как насчет того, чтобы делегировать полномочия зарабатывать мужчине, с которым ты живёшь?А. К.: У меня есть выстраданное: для меня очень важно иметь свои деньги. Я не могу жить за чужой счёт. Не в таком болезненном принципиальном варианте, что не позволяю за себя заплатить или что-то такое. Но я не должна зависеть от кого-то. Потому что когда ты сам не имеешь своих ресурсов, ты неизбежно начинаешь их тянуть. Когда ты их тянешь, сопротивление растёт. Было время, когда вся моя семья, исключая, конечно, отца, то есть бабушка, мама, сестра, жили за мой счёт. И я очень хорошо понимаю, что человек, за счёт которого живут, даже если у него есть проблемы, не может об этом сказать. Я очень хорошо понимаю, что он чувствует. И история о том, что мужчина или вообще кто-то должен… Люди вкладываются, да. Когда они любят, когда у них хорошие отношения. Но это очень добровольный процесс. Поехали в Питер. Увидели в витрине. И ты взял и купил мне эти ботинки. Я счастлива. Но не купил бы, никаких вообще ни претензий, ни проблем. Как показывает мой опыт, все истории этого ужасного мужского поведения, все эти кошмарные ситуации «как он мог!» – связаны с зависимостью. Потому что когда ты долго, упорно зависишь от мужчины, демонстрируешь эту зависимость, он не относится к тебе как к равной.
А. Ж.: Абсолютную зависимость иллюстрирует в твоем романе Анютик. Я читала версию, что Анютик – это порождение шизофрении главной героини. Не сестра, а расщеплённое «я». Ведь периодически Юля не отделяет себя от Анютика: «мы оделись и пошли…, мы с Анютиком, размахивая поводком, неслись за Лютером…» и т.д.А. К.: Нет, это действительно её сестра (смеется). Это уже апокрифы.
А. Ж.:А хорошая была версия, мне нравилась.И чтобы не чувствовать себя одинокой, Анютик решает родить ребенка в 14 лет.А. К.: Понятно, что Анютик-то ужасна. Потому что она больная психически. Но миллионы здоровых женщин делают так же. Это свойство дисфункциональных семей и дисфункциональных отношений, когда нет границ ни у кого ни с кем. И из этого действительно очень тяжело выбираться. Чтобы согреться, змеи свиваются в клубок, где уже невозможно понять, чей хвост ты кусаешь – свой, чужой. Ты кусаешь кого-то другого – ранишь себя. Ранишь себя – страдает другой. Поэтому обретение себя и отграничивание себя от семьи, от каких-то мучительных связей – очень ценно для меня.
А. Ж.: Но у героев «F20» нет таких мыслей, у всех них абсолютно инфантильное сознание.А. К.: Да. Разумеется. Но оно, к сожалению, у 99% людей такое.
Инфантильное сознание заключается в том, что люди ищут сильное плечо, опору, семейное счастье. При этом инфантильное сознание верит, что счастье зависит от кого-то другого. А жизнь – это некое стечение обстоятельств, которое ты не можешь контролировать. Это также представление, что ты не можешь контролировать себя, потому что ты испытываешь какие-то чувства, которые взрывают тебя или, наоборот, ты в глубокой заморозке и ничего не можешь с этим сделать. Но на самом деле это является, конечно, самой страшной ложью. Потому что любой человек может сделать с собой всё, что угодно, и, более того, я думаю, в этом и есть некая высшая задумка, потому что когда ты ничего с собой не делаешь, то ты являешься преступником по отношению к себе. Когда ты ничего не делаешь со своей жизнью, тебя несет как бревно в потоке говна…
Стремление превратить жизнь в некую картинку счастья, счастливого материнства, счастливой семьи, красивого тела, красивой еды, – всегда есть следствие страха. И когда это носит тотальный характер, общая несерьёзность происходящего говорит о том, что есть очень глубокая тревога. Есть масса представлений, которые людей прессуют и пугают. Мы рождаемся, живём и взаимодействуем в мире с картинкой какого-то идеального состояния, которое должна принимать женщина, мужчина, хороший ребенок, хорошая собака.
А. Ж.: А ты свою собаку, как и своих героев, тоже принимаешь безоценочно? Не стремишься сделать из неё хорошую собаку?А. К.: Ну как, собака всегда очень переживает, если сделает что-то плохое в её понимании.
А. Ж.: То есть не ты переживаешь, а собака переживает?А. К.: У меня очень стыдливая собака. Боится расстроить.
А. Ж.: В отличие от твоей собаки, твои герои – скорее антигерои. Тебя не смущает, что ты не дала читателю позитивного полюса? Зелёного огонька на той стороне залива?А. К.: Мне кажется, я дала. Очень позитивный и милый персонаж – главная героиня.
А. Ж.: Но по финалу непонятно, что с ней будет дальше. Может быть, завтра она самоубьётся. А. К.: Дело не в том, самоубьётся ли она. Скорее всего нет. А в том, что она освободилась и приняла себя такой, какая она есть. И более того, она хочет жить! И в этом её отличие от её мамы, сестры. Даже, возможно, от папы.
А. Ж.: Но как ей жить? У меня создалось впечатление, что она попробовала все доступные ей способы существования, даже помощь пожилым и неимущим, и никакой лазейки для себя не нашла. А. К.: Почему? Она абсолютно освободилась. Она примирилась со своим отцом. Ушла из своей семьи. И вся жизнь перед ней. Ее ждёт будущее.
А. Ж.:Но куда ей идти? Ты ей все ходы перекрыла.А. К.: Будущее всегда начинается, когда ты уходишь в никуда. Потому что пока ты не уходишь в никуда, то и будущее не наступает. Мне кажется, так это устроено.
А. Ж.: Согласна, так устроено. Она свободна, потому что у неё не осталось зависимости.А. К.: И не осталось вины. Она поняла, что самоубийство её возлюбленного – это не её вина, не то, на что она могла повлиять, потому что каждый человек имеет дело единственно только с самим собой. И только себя он может менять, другого не может. И все решения, которые он принимает, это его решения.
А. Ж.: Из чего можно сделать добро?А. К.: Добро можно сделать, мне кажется, из чего угодно. Это запрос, который ты можешь просто выполнить. И это не требует от тебя никаких усилий. Ты делаешь то, что считаешь правильным. Когда это требует усилий, то начинается уже гордыня. Когда ты, преодолевая чертову тучу обстоятельств, делаешь «добро», это уже подозрительно, да?
А. Ж.: А если ты пришла уставшая, или голова занята работой, а ребёнок – традиционная ситуация – подошел и рассказывает что-то, надо себя пересилить ради него?А. К.: А в чём добро быть с ребенком неискренней?
А. Ж.: Скажешь ему «иди, некогда», а потом от чувства вины изведёшься. А. К.: Нет, я не говорю «иди, некогда». Я просто честно говорю: знаешь, я понимаю, что ты по мне соскучился и ты хочешь со мной поговорить, но я просто вообще ничего не соображаю. Единственное, что я могу для тебя сделать – я сейчас приму ванну, поем, потом я к тебе приду и мы с тобой десять минут полежим в кровати. Я никогда не считаю нужным ценой себя и своей психики делать добро. Или с истерическим видом якобы интересоваться какой-то херью, которую там нарисовал ребенок.
А. Ж.: А какой ты будешь старушкой?А. К.: У меня нет представления о старости, нет этой границы. С детства как жила, так и продолжаю. И ощущение особой взрослости всё не приходит и не приходит. Я думаю, оно и в старости вряд ли придёт. Думаю, это будет та же самая жизнь, просто с некоторыми физическими, видимо, ограничениями.
А. Ж.: А почему ты не хочешь показать читателям, как можно жить иначе, не хочешь рассказать, как ты на самом деле думаешь и живёшь сейчас?А. К.: Это следующий этап.
скачать dle 12.1
