Денис Новиков. ДВА ЭССЕ

Наследие поэта Дениса Новикова, одного из лучших русских поэтов конца XX столетия, которому в 2017 году исполнится пятьдесят лет, состоит не только из поэтического и в основном опубликованного в посмертном издании («Виза» – М.: «Воймега», 2007), но также из эссеистики для радио «Свобода», с которым Новиков сотрудничал в 1991-1992 годах. Основной блок текстов уже знаком читателю по интернет-журналам «Textura» (1 марта 2014), «Лиterraтура» (14 октября 2014) и журналу «Знамя» (№ 10, 2016). В данную публикацию включено два ранее нигде не публиковавшихся эссе, и они завершают начатое в предыдущих изданиях. Редакция благодарит писателя и журналиста И. Померанцева, а также корректора и редактора М. Трофимову, без помощи которых эта публикация была бы невозможна.


 
ТВОРЧЕСКАЯ КУХНЯ



 
Расскажу о своей творческой кухне. Место поэта – не за письменным столом. А где оно, где? А всё там же: «И бездны мрачной на краю…» Финансовой бездны – в городе Лондоне, без языка… Место поэта – на кухне. Кто нелегально гремит кастрюлями? Я – русский поэт имярек, гремлю кастрюлями. Я, как в сердцах, но, в общем, справедливо было отмечено официантом Стефаном – поляком…

Слышат ли мой срывающийся голос русские патриоты и лично товарищ Жириновский? Я, как в сердцах, но по делу было отмечено поляком-официантом Стефаном – «fucking russian» – разбил три тарелки и поспешно собираю осколки.
Кто-то ещё мыл тарелки – кто-то из тех, кто на медные деньги, но не помню – кто.

Помню только Лимонова. И это не утешает. Неужели сейчас, когда я драю пропитанный маслом таз, в моей сексуальной природе происходят необратимые изменения, которые вскоре толкнут меня в объятия неунывающих борцов за освобождение Африки от белой чумы, и они грубо превратят меня, русского поэта, соловья – «в деву-розу» (ах, эти двести пушкинских чарующих строк) и до капельки вытянут моё «…быть может… полное чумы…» Но кто не рискует – тот не пьёт дыхание…

Впрочем, довольно умничать. Мы на кухне ресторана «Hungry's». От слова hungry – «голодный». На вывеске – буквами помельче: vegetarian – то есть вегетарианский. Ты правильно догадался, радиослушатель – потому-то так много масла.

Мама, ты была не права – я очень самостоятельный человек! Мама, я уже зарабатываю себе на хлеб – а масла тут столько, что ты не поверишь! Мама, я не знаю, что с ним делать. Мама, запомни и расскажи в Москве: когда его много – это тоже нехорошо.

Если долго смотреть на масло через осколок зелёной бутылки, то можно услышать шум моря. Сначала это как первый снег: кружишься, подставляешь ладоши, лепишь жёлтые тепловатые комочки и со всего маху швыряешь из окна подвала в проезжающий по улице разноцветный фургон. Фургон притормаживает, разворачивается и въезжает во двор ресторана «Hungry's» – он привёз ещё масла.

Я выхожу на борьбу с вездесущей субстанцией: в обтянутой элегантной резиновой перчаткой руке с холёными, чуть подрагивающими пальцами я держу металлический ёжик. В другой руке – моющее средство «Dishwashing liquid». Отрываю от пола трёхобхватную кастрюлю – видеть такую раньше мне доводилось лишь единожды в кинофильме о трёх толстяках – и водружаю в одну из двух раковин под хлещущий кран.

– Выручай, ёжик-кладенец! Что ж ты, ёжик!

Э…. Выбрасываю ленивого зверька. Срываю, как нетерпеливый любовник, перчатки и холёными пальцами, исцелованными некогда дочерьми советских генералов и британских адвокатов, соскребаю, соскабливаю, сдираю масляные струйки с боков сработанной на века посуды.

– «Fastly, quickly» – быстро, быстро!
– «Fucking Russian» – поэт имярек! – кричат: поляк – официант Стефан, повар – итальянец Дино, менеджер – не-знаю-кто – Джоан.

Там, наверху, пируют вегетарианцы. Они – из религиозных, гуманитарных, желудочных соображений – не берут в рот мясо братьев наших меньших, они не желают даже пассивно участвовать в истреблении божьих птиц, и ты, исчадие кухни, умрёшь раньше свинки или куропатки – и это справедливо, ибо ты знаешь, за что умираешь – за двадцать фунтов стерлингов в день! Ты алчен и, в отличие от вегетарианцев, бесправен, и потому смерть твоя не в счёт. Ты призрак – ты не значишься ни в одном списке – как герой Брестской крепости.

– «Фастли, квикли, брыкли»!

Но не жаловаться! Цыц! Сам же говорил – место поэта – на кухне! Не поддавайся – вспомни хорошую русскую песню. Вспомнил? Пой.

Я пою.

– Are you happy? – недоверчиво спрашивает поляк Стефан, официант. «Ты счастлив?»

Отвечай ему. Блесни усвоенными за месяц знаниями:

– No, Stefan, I'm unhappy! Но это такой русский обычай – петь во время тяжёлой работы. Lake – бурлак, like – ямщик. You understand?

Стефан не «understand». Стефан во втором поколении – он в гробу видел все древние русские обычаи.

– Hurry up! Поторапливайся! – отвечает он.

Пальцами, пальцами…

Скоро пробьёт заветные три часа. Конец. Шабаш. Финиш.

Начнётся вожделенная раздача конвертов с гонорарами: повару Дину, менеджеру Джоанн и официанту Стефану – и мне – русскому поэту, знающему своё место и способному кое-что рассказать о кухне – имяреку, на чьём конверте просто написано: «washing up» – «мытьё посуды».

– Thank You very much!

Но что это?

Радиослушатель – ты ещё здесь? Я призываю тебя в свидетели, будь мои секундантом. Одиннадцать фунтов! Половина.

– Где остальные, я вас спрашиваю?

Не даёт ответа.

– Эх, вы – а ещё вегетарианцы!

Я возвращаюсь домой, во временное пристанище – дом английского адвоката, чьей дочерью были исцелованы некогда вот эти пальцы. А кто теперь на них позарится?

Через неделю я должен съехать отсюда. На кухне шум воды. Выходит смущённая прислуга из Колумбии – нелегальная рабочая сила. Её английский я, кажется, понимаю:
«Извините, сэр, я задержалась – уже ухожу».

И я отвечаю ей на своём английском, который она, кажется, понимает:
«Не волнуйся – нет проблем».

У вас Колумб, у нас Пушкин.
Так и живём в Лондоне.

 


ЗАТРУДНЯЮСЬ ОТВЕТИТЬ

Почему-то все социологи мира с анкетами и опросными листами обходят меня стороной. А я ведь и на Пушкинской площади что ни день бываю, и мимо ГУМа прохожу. А вечерами, дома, как щенок бросаюсь к телефону на каждый истерический звонок – вдруг мнением москвичей по выбранным наугад номерам интересуются – а я в тапках запутался и не поспел. Ведь завтра же опять во всех газетах будет «опрос респондентов показал» – а меня там нет ни единой долькой или долей процента. А чего уж проще: «да», «нет», «не знаю», «затрудняюсь ответить».

Я-то как раз с последней графы – как поэт лирического склада – уже годы тщусь и не могу подобрать слов простых и нежных, печальных и высоких - затрудняюсь ответить. Но если Вам так нравятся мои глаза или голос, если Вы как раз искали поэта, а Вам всё попадаются домохозяйки и военнослужащие – тогда пожалуйста, поговорим… Я Вас, признаться, сам давно дожидаюсь, а Вас всё нет да нет…

Но – всему свой срок – как было сказано…

Итак, по порядку: «Доверяете или нет»?

Да, конечно! Я – русский человек, мне – положено. Меня обманывают, веками, с какой-то тупой настойчивостью – а я доверяю. А если не доверяю, то не дефилирую по бульварам с кривой ухмылочкой, а бегу в леса и в них горю. Ясно?

Горю…
Ясно.

Продолжим. «Приватизация». Но кто-то ваучер вложил в его протянутую руку.

Улыбаетесь? Ничего каламбур? Но поверьте – это не просто bon-bon. Всё гораздо серьёзнее. Я лишь сказал, что имел сказать – и удаляюсь.

Да не волнуйтесь – никуда я не удаляюсь, а наоборот – с нетерпением жду, когда Вы меня спросите про новую Конституцию, а я Вам еще стихов почитаю:

Ты можешь гордиться законной женой,
Своей конституцией куцой,
А вот у поэта – всемирный запой,
И мало ему конституций!

Это Александр Блок сказал – и как отрезал. И мне добавить нечего. А вот вам труднёхонько будет мои ответы по цифрам раскидать – я вам не домохозяйка какая-нибудь, и службы в армии не проходил по причине симуляции «неадекватности восприятия и реактивного состояния». А нынче, если и вспомнит обо мне военкомат, то ему меня никакими перекомиссиями не взять – за эти годы язва открылась – «савсэм балной».

Что дальше? Не испытываю ли я ностальгии по доэкономически-реформенной, дороссийски-суверенным временам? Милый мой, я испытываю, как Вы изволили выразиться, ностальгию по тем временам, когда у меня ещё не было язвы, а только «реактивное состояние». Я ведь, между нами говоря, его вовсе не симулировал – я в нём девушек любил.

«Улучшилось, ухудшилось моё материальное положение?»

Ну, не платят гонораров! Так их сейчас почти никому не платят… Где друзья - мои ровесники, сокурсники по Литературному институту им. Горького, овладевшие горячей специальностью поэта, прозаика, драматурга, переводчика с адыгейского языка? По коммерческим палаткам сидят…

– Чем торгуем, ребята?
– Да всё как у всех – ликёр, жвачка – навар небольшой, вот только ружья сильно выручают – пневматические. Но если здесь подпилить, там подточить (на что народ наш всегда умелец), то смело клади боевой патрон – и бей без промаха! От покупателей отбою нет…

Кстати, один мой, как это Гоголь называл, сокорытник, что ещё на первых лекциях по лингвистике с заимствованиями из иных языков боролся – так тот вообще отличился… То есть не то чтобы сильно отличился, но на беду пронюхал о нём «Московский комсомолец» – и возлорадствовал: «Задержан сотрудник газеты "День", торговавший стреляющими авторучками и боевыми патронами к ним. Ведётся следствие». Ну, всё – теперь хана парню. «Московский комсомолец» от прокуратуры не отвяжется, пока красно-коричневого за Можай не загонят.

Вам, вообще, интересно? Тогда другой пример. Был у нас студент-таджик – любил в застольях фюрера представлять: щёточку к губе приставит, пробор наведёт – вылитый Адольф Гитлер. А теперь работает профессионально – в центральном ресторане города Москвы – экипировался: крест, повязка со свастикой, усы – то ли приклеил, то ли отпустил… «Кто желает моментальное фото с Гитлером?»

Он тоже не разбогател, но, что гораздо страннее – ни разу не был бит. Представьте, прежние времена – гудят за столом мужики – коллегу в отпуск провожают. «Ты давай, Коля, ушами не хлопай – бабы на югах, сам знаешь, мягчеют». А тут появляется такое чучело с «Кодаком».

«Да ты что, гад! Да у меня батя в танке сгорел!»

Или сам заслуженный ветеран отмечает юбилей в кругу детей и внуков. Как пить дать – отлупил бы ряженого подонка, а подоспевшая милиция ещё бы добавила.
А теперь публика деморализована – большого желания фотографироваться не проявляет, но и не возмущается. Хихикают, глаза отводят. Затрудняются ответить.

И я в этого парня не брошу ни камня, ни салатницы. Не будь на его родине войны, сидел бы сейчас в таджикском Союзе писателей – вторым секретарём по работе с молодыми авторами. Имел бы жену-таджичку и любовницу русскую – и седьмую модель «Жигулей».

Это я ещё на последний ваш вопрос отвечаю: «Как вы относитесь к распаду бывшего Советского Союза?»

Эх, милый, была у нас Родина безбрежная, а стала – левобережная и правобережная.

Да, каламбурчик так себе – на «троечку», как мой зачёт по литературе народов СССР.

И всё это я вам говорю потому, что затрудняюсь ответить!

 

© РАДИО «СВОБОДА»

Публикация Феликса Чечикаскачать dle 12.1