Часть I >ЧТО НАША ЖИЗНЬ?..Мои бабушки (родная и две ее сестры) все были склонны к игромании. Боролись с этой страстью как умели. Бабуля до конца дней хранила одиночную коралловую сережку – вторую вынула из ушка и отдала в счет карточного долга - как напоминание об изжитом пороке. Играли – и довольно по- крупному, – конечно, мужья, а женщины втягивались – сначала вприглядку, потом всерьёз. Прекрасно помню дым коромыслом и огромный стол с толпой преферансистов в доме старшей из сестер – Елены. Муж её был главным инженером на пороховом заводе, и компания у него собиралась нехилая.
Бабушка всегда предостерегала меня от этой зависимости. И, зная за собой такую склонность, я избегала любых игр. Но уж если садилась сражаться хотя бы в «Эрудит» – за уши было не оттянуть.
В последние годы стала ловить себя на том, что когда, например, в фильме есть эпизод большой игры и достоевского азарта, у меня начинается невротическая маета. Особенно если играют в рулетку, я испытываю чувство дискомфорта и протеста против этого абсолюта слепого случая, на который, несмотря на вероятность ничтожной подтасовки, повлиять невозможно.
На фото: сестры Вера и Елена (остриженная после скарлатины) и их братик – шалопай и красавчик Шура, пропавший без вести в I Мировую. Поскольку здесь нет изображения бабушки Нины, а она родилась в 1901-м году, и Шура весьма далек от призывного возраста, снимок сделан в XIX столетии.
Игра ещё не началась!
17 сентября 2015ХУДО, БРАТ, ЖИТЬ В ПАРИЖЕ!Человечество никогда не ело досыта. За всю свою историю оно не могло – и теперь не может – вдоволь обеспечить себя хлебом. И потому именно хлеб из всех даров земных стал священным архетипом еды.
Историк средневековья Жак Ле Гофф пишет: «Средневековый мир находился на грани вечного голода, недоедающий и употребляющий скверную пищу. Стоит поразмыслить над этой физической хрупкостью, над этой психологической почвой, пригодной для того, чтобы на ней внезапно расцветали коллективные кризисы…». Согласно Ле Гоффу, средневековая Европа была «универсумом голода». Лимос и Фамес – две языческих персонификации голода и голодной смерти со впалыми глазами, бледным лицом и вздыбленными волосами – преследовали европейский мир куда настойчивей, чем призрак коммунизма.
На страхе голода, как справедливо писал С. Кара-Мурза, до сих пор держатся политические платформы, с помощью этого закоренелого страха поныне манипулируют массовым сознанием. Недавнее хамонобесие тому подтверждение.
Голод в России неуклонно воевал с изобилием, и хлеб преемственно стал «всему головой», мерилом всех вещей – и прежде всего сытости. Третий всадник Апокалипсиса – Голод – с весами, отмеряющими скудные толики зерна, скакал по России вплоть до середины ХХ века. Словом «хлеб» мы обозначаем не только изделия из муки, но и зерно, и группу растений семейства злаковых, и в целом пропитание, и средства к существованию. Голод, множество раз посещавший русскую землю, выражался прежде всего отсутствием хлеба. Без хлеба русскому человеку как бы нечего есть. Словом «хлеб» долго называли только соответствующее изделие из ржаной муки – сквашенного, сброженного теста: наш национальный продукт, великую государствообразующую «черняшку».
Именно поэтому хлеб – первое, что сытость изгоняет со стола и из сознания. Есть для этого даже специальное понятие – «хлебоборчество». Любая диета – «антиуглеводная», «безглютеновая» и пр. – строится на отказе от хлеба. Любая идеология богатства требует тайно или явно предать злак и его производные, отречься от хлеба Причастия. Вот неподписавшаяся барышня строчит: «Раньше я и сама не понимала: что за странный отказ от злаков? Зачем переставать есть овсянку, цельнозерновой хлеб, бездрожжевой лаваш?.. Но со временем, однажды прочитав об этом пшеничном белке, я стала наблюдать свои ощущения во время и после приема тех или иных видов злаков, раз за разом убеждаясь в том, что помимо приятных ощущений… я чувствую вялость, сонливость и некоторую заторможенность... Стоит ли говорить о более бессознательном времени, когда пышные багеты с чесночным маслом и аппетитные круассаны с шоколадом так и норовили оказаться у меня в руках: как и большинство людей, я просто обожала булочки, печенье, пасту и все остальное».
Невольно вспоминается фраза, сказанная Пушкину графом Шереметьевым: «Худо, брат, жить в Париже: есть нечего; черного хлеба не допросишься!»
17 февраля 2016СДАЧИ НЕ НАДО, ИЛИ НА ТАКСИ В БУЛОЧНУЮВозвращаюсь из магазина. Хотела прикупить недостающей свеклы и иссякшего сахара. Набрала всякой ерунды и в бюджет не уложилась, что прямо относится к теме поста.
Прохожу мимо не самого бедного в нашей деревне двора. Машин стоит под парами всегда больше одной. И вижу, как металлические, с завитушками, ворота открывает с улицы хозяйка. А за ней парень (сын, племянник, квартирант?) катит недешёвый чемодан. Хозяйку, стало быть, встречал. Катить чемодан этот модный можно по нашей местности только местами. В основном по условиям дорожного покрытия от станции его разумно переть на себе: не сосчитать, сколько колесиков отлетело на ухабах.
Машины, может, в разъезде. Или водители в нетях. Но есть таксомоторный транспорт. Он денег стоит, это факт. Зато и доставка к дверям. С другой стороны, на электричке в 5 раз быстрее, чем по предпразничной Минке. Особенно если есть кому встретить.
Немедленно вспоминается: «Наши люди в булочную на такси не ездят». Десятилетия мы не устаем повторять этот тошнотворный глум. «Не ездят», потому что бедные! И потому что в комфорте не смыслят! И рядом пьяненький старичок-общественник, Мармеладов этакий…
Да НАШИ люди как раз запросто ездят – и еще последнюю мелочь чаевыми оставляют, так что на булку уже не хватает! А потом счастливо чапают по внешней стороне МКАД под проливным.
Поехала после 17-летнего перерыва в Абхазию на поезде. Почему на поезде? Потому что… В Адлере поставили состав в тупик, задраили все дырки – чуть не задохлась. Но воспоминаний – на 17 мгновений каждого дня!
Виктор Герасин, земляк, помнишь, как вы с Шурой в кои веки в санаторий собрались в Крымказ или Кавкрым? Через неделю максимум вижу – Витя. И не загорел совсем!
– Ты чего так скоро?
– Да ну его! Отдыхать так отдыхать, а каждую копейку считать – это не отдых!
Для немца – отдых, для итальянца (от чего они отдыхают при таком климате – другой вопрос) – отдых. А для НАШЕГО человека экономия позорная – тьфу, лучше дома сидеть.
Прихотливое сочетание крайней иррациональности с запредельным здравым смыслом – это мы как историческая общность! Сугубо ли русское ли это свойство? Ничуть не бывало.
На полустанке грузин покупает сомнительную курицу-гриль. Бешено торгуется, мамой клянясь. Наконец, когда торг состоялся, поезд отправляется. Грузин даёт условную десятку (если представить, что деньги советские) и гордо бросает: «Сдачи не надо!» Ни «палто» ему в ресторане не надо, ни сдачи на полустанке.
НАШ человек!
И с наступающим всех!
29 декабря 2015НАШ ОТВЕТ КОКА-КОЛЕВ мире не придумали ничего вкуснее вод Лагидзе – это я авторитетно утверждаю. Возьмешь, бывало, сливочно-шоколадный, двойной (а то и тройной) тархунный и, скажем, грушевый (только полный недоумок ограничился бы одним видом) лимонад, а к нему горячую сочащуюся ачму – слоеный хачапури с сулугуни и имеретинским сыром – 50/50 – и кайфуешь до изнеможения. Воды Лагидзе – такая же достопримечательность Тбилиси, как памятник Горгасалу, Сиони и турецкие бани, где чуть не содрали шкуру с Пушкина.
Сын обедневших дворян из села Чолеви, Лагидзе в 14 лет поступил учеником в кутаисскую аптеку Кокочашвили и Ивановского. В дореволюционных аптеках, помимо лекарств, продавались прохладительные напитки. Высланный из Польши по политическим мотивам магистр фармакологии Цезарь Карлович Ивановский к лимонаду ученика и приставил. Митрофан понюхал иностранные эссенции, на основе которых делались напитки, и вскоре создал, как мы бы сказали, эксклюзивную рецептуру приготовления натуральных фруктовых вод. А уже в 1900-м г. открыл в Кутаиси собственную кустарную фабричку по изготовлению сиропов из плодов, фруктов и трав. Через некоторое время фабричка превратилась в оборудованный по последнему слову техники завод.
Ну, про лимонадную славу более-менее известно. После Тегеранской конференции Черчилль заказал 2000 бутылок божественного напитка, выставленного Сталиным. В 1952 г. президент США Гарри Трумэн прислал вождю в подарок батарею бутылок Кока-колы. Члены политбюро языки заглотили. Ответ был симметричным. Для создания уникального сиропа в Кремль вызвали 83-летнего Лагидзе. Лимонад произвел в Америке фурор. Трумэн возмечтал наладить поставку в США, но не тут-то было!
К чему я всё это вспомнила? К тому, что во время работы по совершенно другой теме попутно внезапно выяснилось, что в 1906 году, то есть 110 лет назад, в Тифлис из Кутаиса прибыл волшебник. И звали его, как вы догадались, Митрофан Лагидзе. Он купил дом на Грибоедовской, где по сей день живут его потомки, запустил завод и открыл магазин «Воды Лагидзе» на Головинском проспекте (проспект Руставели). На этикетке лимонадов была изображена женщина в фате – мать Лагидзе – и слоган: «Требуйте везде и остерегайтесь подделок».
В «раскрутке» Митрофану помогли Илья Чавчавадзе и Акакий Церетели. При чём здесь столпы грузинской литературы?
С Церетели батоно Митрофан познакомился в 1892 году. По его собственным словам, однажды в Кутаиси на домашнем вечере Акакий читал новую поэму «Натела». Митрофан попросил разрешить ему издать произведение. «Если ты скажешь, что тебе понравилось в поэме, тогда я разрешаю», – ответил Акакий. Суждения творца лимонадов удовлетворили классика. Поэма была издана.
Когда Лагидзе угрожала высылка в Сибирь, жена Олимпиада, дочь зугдидского протоиерея, попросила о помощи Илью Чавчавадзе, и тот добился освобождения. В 1921 г. завод безалкогольных напитков Лагидзе был подожжен. Спасать предприятие кинулись поэты Паоло Яшвили, Валериан Гуния, Валериан Гаприндашвили, Тициан Табидзе и другие. Но поэты бессильны перед подлостью. И пожарные из них неважные. Лагидзе открыл завод в другом месте.
А что касается Кока-колы, то в новой Грузии американский напиток производится в промышленных масштабах. Главным технологом в совместной компании работает правнук Митрофана Лагидзе Вахтанг. Смешно это или печально, решайте сами.
26 марта 2016ПАРДУС Я очень люблю гепардов. Они ни на кого не похожи в животном мире. Древние тюрки и славяне называли зверя выразительнее – пардус. С ним охотились на антилоп и других быстроногих мясистых. Скорость пардус развивает до 110 км/час. При классификации его записали в семейство кошачьих, но фокус в том, что он столько же кошка, сколько собака. Чем и уникален, кроме скоростных данных. Гепард замечательно приручается – как собака – и никому не принадлежит – как кошка. Роясь в своих схронах, нашла вот эту историю, когда-то незнамо зачем бегло записанную.
Стремление к роскоши я искренне считаю родом психического заболевания. Уровень претензий здесь прямо пропорционален сопровождающим эти претензии сложностям. Огромную квартиру надо убирать, и даже если это делается чужими руками, процесс не упрощается: какие-то люди ворошат ваши вещи, а вы знай себе раздражаетесь да следите, чтобы столовое серебро не пропало. Все эти автомобили, шмотки, охота к перемене мест в моих глазах чрезвычайно трудоёмки, требуют постоянного напряжения и вызывают стресс. Наконец, пресыщение и его сопровождающие – тоска, апатия и неотвязная мысль: «А пошло оно все…» – тоже не способствуют укреплению самочувствия.
Мой знакомый Толик «поднялся» на некоем тайном бизнесе, о существе которого не ведала и бизнесменова жена. Он рвался «в люди» с отрочества, и ко времени нашего знакомства полностью воплотил советское карьерное уравнение: ИТР=КСП+КВН. Затем засунул кульман в кладовку, пошустрил некоторое время с новыми знакомыми, которым прежде не дал бы и гитару поносить, «кинул» их, сам раз десять был «кинут». Наконец, дела пошли на лад, то есть скрытая форма воровства путем явного охмурения клиентов стала приносить зеленые плоды. Вскоре Толик ретиво принялся осваивать анекдотическую эстетику «новых русских».
Принцип «делай, как я» (сосед, начальник, подельник, глянцевый журнал) Толику скоро надоел. Захотелось какой-то особинки, чего-то ни у кого не встреченного, но соответствующего зулусским представлениям о роскошной жизни. И тут Толик выпендрился в полный рост. Дело в том, что экзотика – непременный атрибут роскоши – не останавливает психический сдвиг на мертвой материи – технике и шмотках. Экзотика требует живого, движущегося не при помощи кнопок. Как правило, это живое – животное. Зверек или птичка, какая-никакая акулка средних размеров с зубками в режиме циркулярной пилы. Но такую рыбешку уже завел сосед по даче. А в Толикином офисе в холле стоял аквариум с пираньями, которые на глазах ущемленного посетителя хватали что ни бросишь – от кирзового сапога до его носителя. Собак всех имеющихся в мировом каталоге пород завели и не раз сменили все новые знакомцы. И вот Толик из некоей африканской республики, где у него действовала (и давно прогорела) офшорная компания, привез зверушку марки гепард. И, не мудрствуя лукаво, назвал его Гэп. То ли сократив зоологическое название, то ли в честь известной фирмы мужской одежды.
Этих котопсов держали при дворах самые утонченные поборники роскоши – от восточных султанов до средневековых феодалов. На кого ориентировался Толик, сказать трудно. Сначала он гонял Гэпа по проспекту, где тогда проживал. Толик садился в «мерс», намотав поводок на руку, а Гэп бежал сбоку. Однажды ему стало плохо – видимо, надышался выхлопных газов, и Толик, ничего не замечая, тащил бессознательного кошкопса волоком примерно километр.
После этого случая, выходив полузадохшегося зверя, Толик нанял Гэпу двух телохранителей, которые два раза в день возили его выгуливать куда-то в чисто поле. Зимой это получалось плохо, потому что гепард – сын саванны и снега не воспринимает, не говоря уж о морозе. Превратить его в русскую борзую не удалось. За зиму Гэп дважды переболел пневмонией и лежал в реанимации. В 180-метровом предбаннике Толикова жилища гепард томился в вольере, охотясь на разнообразные пластиковые игрушки. Вонь стояла едкая, какую и положено испускать дикому зверю. Всякий выпуск гепарда на волю – в недра непроходимой квартиры, где некогда обитал член Политбюро, – оборачивалась катастрофой: он метил территорию сосредоточенно и обильно, как свора собак и стая кошек. В зоопарк его после перенесенных болезней не брали. Усыпить рука не подымалась.
Я однажды все же попросила на минуту выпустить пардуса из клетки. Он вяло подошел, обнюхал и уткнулся в колени, как собака. Потом потерся об ноги, как кошка. Потом подумал немного и ушел обратно в вольер. Большей свободы он уже представить не мог. Умер тихо.
15 марта 2016ВЕРНОСТЬ НЕВИДИМОМУЧудовище – чрезмерное, преувеличенное чудо, которое невозможно вместить разумом. Красавица – вечно искомая соразмерность образа и подобия. Она не видела – и уверовала. А когда увидела, не смогла предать. Осталась верна – и чудовище, беззаконная и деформированная чрезмерность, обрело свою меру и сочетаемость образа с подобием.
Так – или примерно так – развивался и воплощался мой персональный вариант (точнее уж, инвариант) «Красавицы и чудовища» – через любовь к радио. Моё довольно-таки вероломное и зависимое от прогресса сердце не забывало его никогда. Ведь, помимо памяти, другого органа верности у человека нет.
В подмосковной деревне – а Подмосковье по ту сторону МКАД мало чем отличается от Зауралья – на стене дома я увидела радиоточку. Пластмассовую черную коробку с репродуктором, затянутым пестрым трикотажем, и неотмываемо захватанной ручкой громкости. Сердце мое отозвалось предмету, словно живой невозвратности. Зная, что ретрансляторы Всесоюзного Радио давно отключены, а само оно во что-то безнадежно преобразовано, то есть разрушено и разграблено, понимая до тонкости, сколь сложную роль немая коробочка играет во взаимодействии человека с прошлым, я не удержалась и проверила вопросом то, что в вопрошании не нуждается, – заведомую родственность, скрепленную вещью:
– Зачем висит? Ведь не работает…
Хозяйка помолчала, а потом показала на фотографии – мирской вариант домашнего иконостаса. Они висели на противоположной стене, тронутые ретушью и отдавшие фиксаж свету, в выпиленных домпионеровским лобзиком рамках, и, казалось, не имели к вопросу никакого отношения. Но таковы уж русские ответы по принципу «подальше положишь – поближе найдешь»:
– Они вон давно не работают. Память за них работает…
Детские передачи начинались ровно в 10 утра тилиликающей, разнобойной к общему тону мелодией – иного благовеста воинствующий атеизм не попускал. Два постоянно соприсутствующих существа, имевших имена, но не имевших вида, – Литвинов и Бокарева – голосами ангельскими и человеческими начинали попечительно говорить со мною о душе моей. Даже когда по идеологической разнарядке это были не русские сказки, а «Мальчиш-Кибальчиш» или не столь раскрученная «Сказка о громком барабане», где «проклятые буржуины» тоже долго пытали, а потом убивали ребенка, классовые истязания были сколь возможно очеловечены и «ангелизированы» голосами этих невидимок. Во всяком случае, им я во многом обязана внутренним преодолением ненависти и глухоты. «Эй, вставайте! – крикнул Всадник…» Было, было в этом нечто апокалиптическое!
Когда мне, весьма подросшей, пытались предательски показать по телевизору радиоволшебника Николая Литвинова, я убежала. И сказка кончилась, потому что не сбылась. Полюбить воочию невидимку детства не посчастливилось: у него оказались слишком большие уши и пенсионерские очки.
18 марта 2016ЛИТЕРАТУРА В ОТСУТСТВИЕ Недавние статусы уважаемых Пращерук Натальи и Марии Бушуевой разбудили давнюю мысль. Самоцитирования не люблю, но в старых стихах у меня было так:
Литературу в отсутствие
Выпало мне изучать.Всем понятно, о чём речь. И все же представьте, что из, например, американской литературы «вынуты» Марк Твен, Хемингуэй и Фолкнер, но почему-то оставлены Джеймс Фенимор Купер, Генри Джеймс и, допустим, Генри Миллер. Та же это литература, или ее «гипертекст» радикально – либо частично – меняется?
Культура, по Леви-Строссу, – система табу. Правда, Леви-Стросс говорил о культуре полинезийских племен, но мы привыкли ему доверять. И, хотя на смену полинезийским запретам пришел закон, каждая культура так или иначе балансирует между «можно» и «нельзя», что нормально. Литература как часть культуры тоже может подвергаться – и во все времена подвергалась – запретам и изъятиям: «Что нужно Лондону, то рано для Москвы». Но есть ли предел этих изъятий, за которым начинается деформация и потеря образа?
Предположим, цензура запретила не эпиграммы, «Царя Никиту» или «Гавриилиаду», но всего «Евгения Онегина», всю «Капитанскую дочку», а рукопись «Бориса Годунова» не позволила опубликовать, пусть через 5 лет по написании, но сожгла. Пушкина обрезали не только при «царизме». В 1951 г. почистили от «низкопоклонства» строки из «Сказки о царе Салтане». «За морем житье не худо» стало читаться: «За морем житье плохое». И сегодня, когда выходит «поправленная» и переименованная «Сказка о попе и работнике его Балде», трудно сказать, что «ярче уж горит светильник просвещенья». Как вы думаете: при столь решительных гипотетических прещениях остался ли бы масштаб Пушкина тем же или исказился?
А как повлияло – и повлияло ли – на русскую литературу 70-летнее табуирование целого массива имен и текстов? Я «изучала» Серебряный век по чудом вышедшей в начале 70-х клочковатой хрестоматии, которую чуть ли не целовала на ночь, по самиздатским «отрывкам и извлечениям» и слепым копиям машинописи. Однажды в архиве, к которому меня допустили, мне попалась лиловая распечатка «Тяжёлой лиры». Я прослезилась, как Мышлаевский.
Может быть, не стоило трудиться – ведь наше «серебро» очень неравноценно, в том числе идейно и нравственно, и достаточно было обойтись классикой? Но роман Достоевского «Бесы» в сером 10-томнике не содержал главы «У Тихона». Изменился ли контекст романа без этой главы? Восстановился ли он после «разрешения», или изменения оказались необратимыми? И вообще, как – нормально звучит симфония без скрипок или духовых? Картина Репина «Не ждали» без женщины за фортепьяно? «Лебединое озеро» без принца? Что, трудно представить? А в словесных искусствах и произошедшем от них кинематографе это – обычное явление.
«Литература в отсутствие» – Набокова или Гумилёва, Платонова или Газданова, Ходасевича или Введенского – на мой взгляд, изменила литературный процесс – не сразу и неявно, но коренным образом. Мария Бушуева чрезвычайно тонко угадала «легкую дымку вторичности», перечитывая такого мастера, как Ю. Казаков. «Откуда же эта дымка?» – спрашивает Мария. От отсутствия контекста, отвечаю я. От пустот и зияний вокруг персонально Казакова и на месте гигантского русского текста ХХ века.
Именно поэтому последний русский роман, который я прочла, – «Щегол» американки Донны Таррт.
24 января 2016«НЕГР» И «РАБ»«Когда сомневаетесь, говорите правду». Это сказал один из величайших писателей мира – Марк Твен. Что бы нам ни врали сегодня, писателем называется и остаётся в потомстве тот, кто умеет выдумывать классные истории. Твен умел это, как мало кто. И мы все мало кто без Тома Сойера и Тома Кенти.
Каждый день на протяжении столетий русские слышат, что страна, в которой они родились, отличается по всем параметрам от всех иных земель в самую худшую сторону. И нет-нет, каждый из нас да подумает: может, оно и правда? Умные же люди, зря не скажут.
Вот, например, цензура. Уж она душила-душила русскую литературу – аж сок сочился. Всегда оставалось неясным, как в таких условиях некоторые вообще находили в себе силы садиться за перо (вставать за конторку) и сочинять «Мертвые души», «Братьев Карамазовых» или «Тихий Дон», и зачем они брались за это дело, если знали, что их немедленно по поставлении точки, а то и раньше (по 4 000 000 доносов!!!) начнут душить-душить. Только потому, что «эту песню не задушишь, не убьёшь»? Но, может, лучше вообще без песни, нежели быть убиту, в общем-то, ни за что, за мечту и намерение? А может, пели от потного страха, точно проходя сквозь лес? Или бояться было особо нечего? Ведь, рано или поздно дорастя до выключателя, приходишь к такому умозаключению даже относительно непроходимо страшной темной комнаты.
При чём тут Марк Твен? А он говорил: «Цензура – это то же самое, что сказать взрослому мужчине, что он не может есть стейк, потому что его не может прожевать младенец». К 180-летию (30 ноября) писала по заказу биографический очерк. Твен, помимо того, что был великим, с детства отличался склонностью к проказливости и безобразиям. Курить начал в 9 лет и так и не закончил («Бросить курить просто. Я сам бросал раз 100»)! А уж когда Муза его посетила, вообще как с цепи сорвался. И чем ему ответил оплот демократии, проплыть мимо которого Твен риторически, но от души рекомендовал Колумбу?
В 1885 г. публичная библиотека Массачусетса впервые решила изъять из фонда «Приключения Гекльберри Финна». Из этой книги, как сказал Хемингуэй, «вышла вся американская литература». Неунывающий Твен писал издателю: «Они исключили Гека из библиотеки как «мусор, пригодный только для трущоб», из-за этого мы несомненно продадим ещё 25 тысяч экземпляров».
Цензура запрещала многие его писания при жизни и сверх того десятилетия после смерти. «Таинственный незнакомец» остался неопубликованным до 1916 г. (автор скончался от грудной жабы в 1910 г.) Эссе под философским названием «Размышления о науке онанизма» было опубликовано в 1943 г. тиражом в 50 экземпляров (необходимость этого издания здесь не обсуждается). Несколько антирелигиозных произведений (воззрения писателя здесь не обсуждаются) оставались неопубликованными также до 40-х годов.
В 2000-е годы в США хотели вообще запретить «Приключения» из-за выражений, оскорбительных для цветных. Потом нашли «компромисс». В феврале 2011 г. в издательстве NewSouth Books вышло первое издание «Приключений» Гека и Тома, в котором слово «injun» заменено на «Indian», а «nigger» на «slave» (раб). "Плохое" слово встречается в книге 219 раз, посему ее сочли не подходящей для изучения в школах США. И многие одобрили. А чего, в самом-то деле?! Между тем, Твен был одним из учредителей фонда в Алабаме, выделявшего средства на поддержку «интеллектуальной, моральной и религиозной жизни африканских американцев». Твен помогал фонду Йельской юридической школы, первой для африканских студентов в Штатах, и утверждал: «Мы уничтожили их мужество, и мы должны платить за это».
Разумеется, чужие грехи не отменяют собственных. Но зачем навешивать лишние? Каждому своих за глаза хватит!
15 октября 2015ВОСПИТАНИЕ УЧЕНИКА Литература насквозь преемственна. Как в разветвлённой на несколько потоков семье, здесь мозаично складывается сумма несходств, скрытых и явных противоречий и конфликтов, но – «за столом никто у нас не лишний», когда дело заходит о празднике или похоронах. Ращение и приятие новых поколений – дело небезболезненное, но иначе семья заглохнет и рассыплется. Не так одеваются, не то говорят и думают, не ту музыку слушают, но наши – не откажешься.
Самое редкое свойство, которое я встречала в литературной среде, - это приятие старшими нового. Снисходительность – да, равнодушное, внешнее доброжелательство – да. Даже общение – пожалуйста, отчего бы и не выпить. Но преодоление собственной душевной и возрастной лени, понимание, что литературная ротация – дело естественное и неизбежное, – на это пальцев одной руки много. Дело это непростое – приподняться над собой, выглянуть из фортки и поинтересоваться насчет тысячелетия. Нет ни одной достоверной фразы Пушкина о Лермонтове, да и ко времени гибели Пушкина Лермонтов опубликовал только слабенького «Хаджи-Абрека». Но по легенде Пушкин успел сказать: «Далеко мальчик пойдет!»
Речь не о «назначенных» кураторах – секции СП «по работе с молодыми», преподавателях Литинститута или редакторах молодежных изданий. Тем деваться некуда с того момента, как согласился занять должность, будь то модернист Катаев, кондовый Полевой или Дементьев. Или Николай Старшинов, любивший достаточно ограниченный контингент, но печатать «литературную смену» вынужденный в диапазоне гораздо шире себя. Речь о преемственности внеслужебной. Учительной. Вот об этом: «Учитель, воспитай ученика, / Чтоб было у кого потом учиться».
Традиция эта пресеклась, когда государственное признание перестало быть главным литературным критерием. Остался только талант, который признать можно, конечно, и под идеологическим дулом, и по социально-классовой приязни, но идеально – по доброй воле и самостоятельному выбору. «Сержантишки!» – презрительно субординировал мое поколение маститый деревенщик из военморов. О нас к тому времени спорили критики, но государство развалилось, и ни справку, разрешающую присутствовать на корабле, ни медаль за участие в боевых учениях нам выдать уже было некому. А самому прочитать и разобраться было западло.
Многие мэтры время от времени кого-то называют – и тут же забывают. После Старшинова, при всей ограниченности его вкуса, не родилось ни одного Учителя в системном смысле слова. Эллендея Проффер пишет о том, как Бродский, сочинив очередное предисловие к чьей-либо книге, потом говорил, что его вынудили. Нобелиат избегал имен, кроме практически ровесников и тех, от кого уже было не откреститься (Кублановский, Лиснянская): «Из более молодых я просто не знаю, кого назвать…» А в одном из первых интервью после возвращения в отечественный строй (если не ошибаюсь, «Известиям») раздраженно буркнул что-то такое: «после нас никого». Видимо, в тот день у лауреата, как говорил Гумберт Гумберт, «желудок не подействовал».
Исключения всё же есть. Это Вознесенский и Евтушенко. Один написал «Муки музы», где назвал специфически вкусовой ряд новых поэтов, но – назвал и добавил: «Хочется через новых отдать свои долги Пастернаку». Другой никогда не уставал ошибаться, снова искать, терять и подбирать, разочаровываться и влюбляться. Это объяснимо запредельной, все опасения превзошедшей славой, которая позволяет отдать долги – и опять наделать долгов. Но и живым любопытством, и данью собственным учителям, посеявшим традицию. Как в той притче: по учителям узнаются ученики.
И это – конечно же – полубезымянные подвижники, пестующие молодых в глубинной России, ни денег, ни славы не снискивающие. На них пока всё и держится. А прочее – за рамками литературы. Как писал Чуковский: «…у нас Гоголи делаются при помощи всяких внелитературных приёмов».
28 сентября 2015ВЕЛИК МОГУЧИМ РУССКИЙ ЯЗЫКАКогда-то, в состоянии крайней молодости, я что-то такое восторженное излагала ученому грузину про Воннегута. Мода на него была. Грузин слушал, сколько мог, и после укоризненного «Вах!» сказал: «Какой Воннегут!!! Я учу русский всю жизнь, но никогда не смогу понимать Гоголя так, как ты! Ты хоть подозреваешь, чем владеешь за так, от рождения!?»
Когда мне, чтобы сделать приятное, говорят, как хорошо я знаю русский, я только мотаю головой и беззвучно ржу. Читаю Писемского. Кучер говорит об умершем: «Побывшился...»
ПОБЫВШИЛСЯ, слышите???
19 ноября 2015ЕЖЕ ПИСАХ, ПИСАХ Готовлю тезисы к докладу о рано ушедших поэтах и в который раз внутренне содрогаюсь от образа из «Медного всадника»:
Гроба с размытого кладби́ща
Плывут по улицам!..
Эта штука посильнее Дантова «Ада», который Пушкин, как известно, глубоко изучал.
Здесь стихией потревожена та двойная вечность, о котором мы молим на заупокойных службах: «Вечный покой даруй им, Господи, и да сияет им свет вечный». Здесь вместо покоя и света, вместо «жизни будущего века» – удвоенная, повторная смерть и измененная волею «равнодушной природы» по сравнению с естественной причина этой смерти.
Здесь все грядущие рукотворные и природные катаклизмы: и две обороны Севастополя, и Сталинград, и Ленинград, и Бабий Яр, и Хатынь, и Хиросима, и Фукусима, и Чернобыль, и Саяно-Шушенская ГЭС, и Сонгми, и Горловка.
Вот написал так написал!
19 марта 2016ЛИЦЕНЗИОННОЕ СОЗНАНИЕПомните, как Великий инквизитор говорит: «Но ищет человек преклониться пред тем, что уже бесспорно, столь бесспорно, чтобы все люди разом согласились на всеобщее пред ним преклонение»? Поклонение бесспорному с некоторых пор приняло форму лицензирования. Лицензия выдаётся по совокупности признаков. Прежде всего, это частота упоминания и появления в сфере массмедиа и релевантность – удовлетворенность пользователя поисковыми результатами по его запросу.
Лицензионное сознание, не обладающее способностью к самостоятельному суждению, способно к механической фиксации частоты мелькания некоего лица и запоминанию его впрок, про запас. Если визуальный ряд (в том числе графический и инфографический) поддержан вербальным, то есть так называемые паттерны, шаблоны данное лицо произносит так же часто, как появляется на экране, это само по себе служит хорошей предпосылкой для выдачи лицензии. При этом лицензирование создаёт, в отличие от моды, полную иллюзию принятого по своей воле решения, «голосования сердцем».
В разряд бесспорного, таким образом, попадает все, связанное с рекламным бизнесом и служащее или могущее служить товаром. В этом смысле политик, рекламирующий определенные общественные модели, не отличается от агента по продаже недвижимости, зубной пасты, йогурта и т.п., ибо, как за зубной пастой стоит рекламодатель, желающий ее сбыть, так за политиком стоит его лобби, продающее через него манипулятивные технологии. Лицензионное сознание архаично и ориентировано на вождя. Понятие «харизма», в переводе означающее «милость», недаром всплыло из сакрального ряда. В принципе понимая степень циничности и товародвижения нынешней политики, люди жалуют виртуальной лицензией отсутствующего, но всегда требующегося героя.
Но «харизма» в секулярном обществе выдается на предъявителя, а не как в сакрализованных социумах, где дар Божий осознается упреждающе. В Евангелии от Луки, когда Спаситель спрашивает учеников: а вы за кого почитаете Меня? – отвечает Петр: за Христа Божия.
Даже Буратино в театре Карабаса-Барабаса узнали не на сцене, а по присутствию в зале. Лицензионное сознание не исключает веру, но отключает ее как метанойю – полное переосмысление себя и мира. Если реклама не имеет отношения к природным процессам, то лицензия не имеет ничего общего с героическим, харизматическим. Понятие «харизма» в мире лицензий всего лишь очередная смысловая подмена, оборотень. Так и метанойю, процесс глубоко онтологический, приспособила под себя психология и психотерапия, торгующие утешительными услугами.
Лицензия завершает классификацию бесспорного в системе ложных приоритетов и, как всякое завершение, таит в себе оспаривание бесспорного и низвержение монолитного. Чаще всего до этого дело не доходит и ограничивается простым забвением – самым страшным для самозваного харизматика явлением.
24 февраля 2016ПРОМЕТЕЙ И МУХА Есть такая стилистическая фигура, троп – литота. Преуменьшение какого-то предмета или явления. «Мальчик с пальчик», «мужичок с ноготок», «Мой Лизочек так уж мал…» От др-греч. λιτότης – простота, малость. Её еще называют обратной гиперболой: «небо с овчинку». Асами такой обратной гиперболы были Пушкин («Ах, ножки, ножки…») и Гоголь: «талии никак не толще бутылочной шейки» или, как говорил о себе Чичиков: «…незначащий червь мира сего…».
Квятковский считал литотой и определение понятия или предмета путем отрицания противоположного: «неглупый» вместо «умный», «неплохо» вместо «хорошо». Большие мастера подобной литоты англичане, никогда не дающие высоких оценок. Потебня различал транзитивные и рефлексивные литоты. Но так глубоко копать мы не станем.
Литота часто сплетена с гиперболой. У того же Гоголя в «Мертвых душах» о «правителе канцелярии»: «Прошу посмотреть на него, когда он сидит среди своих подчиненных…Просто бери кисть, да и рисуй: Прометей, решительный Прометей!.. В обществе… с Прометеем сделается такое превращение, какого и Овидий не выдумает: муха, меньше даже мухи, уничтожился в песчинку!»
При виде «совершающегося вокруг меня» в месте, что раньше называлось литературой, я невольно про себя произношу этот термин с другим ударением: литота.
Вот где Прометеи маркетинга оказываются при чтении меньше мухи уже на второй странице!
18 февраля 2016ЗАВОДИТЬ И ТРЯСТИСЬВ бескрайней ленте встретилось стихотворение Глеба Иоасафовича Анфилова (1886 – 1938?). Страницу, на которой оно размещено, тотчас поглотила пучина более новых новостей. Но мысль, зловредно засевшую, вытравить не удалось. Мысль о технологии забвения.
Стихи Анфилова опубликованы на разных ресурсах, причем на сайте «Поэзия Московского университета» – достаточно широко, в антологиях, процитированы в различных публикациях, о нём есть статья в Википедии. Но имя в литературный оборот так и не вошло. Почему?
Кирилл Анкудинов в 2002 г. попытался ответить на этот вопрос в цикле миниатюр «Другие»: «Забывается всё, что избыточно… Понятно, почему забыт Глеб Анфилов. С одной стороны, он не причастен к судьбам поэтов первого ряда... Анфилов не создал собственного мифа. Но он и не стал частью, пускай даже самой крохотной частью, мифа чужого... С другой стороны, творчество Анфилова тоже не оказалось пригодным для запечатления в коллективном сознании, оно было для этого слишком безындивидуальным и непростым… Анфилов попал в зазор между Блоком и Северяниным...»
Да, русская поэзия обильна до избыточности. В этом ее сила, в этом же слабость, как всегда и бывает. В конце концов, и Лермонтова при его отношении к своим стихам могли бы спокойно забыть, если бы не друзья и не скандалы. Когда в доме промышленные запасы продуктов, неизбежно что-то портится и выбрасывается. Когда голодно – собираются крошки со стола.
Поэт не сам создает свой миф, но участвует в его создании. Призывая «не заводить» и не «трястись», первым «заводит» и «трясется». Выбывают те, кто послушно следует этому правилу, но не следует правилам нанятых мифотворцев, которые одни знают, «кому быть живым и хвалимым». Глеб Анфилов, сын героя обороны Севастополя, – из таких. Все биографические шансы остаться у него точно были. Он посещал брюсовские «четверги» (часть чужого мифа). За стихотворение «Тинос» в 1914 г. получил первую премию на конкурсе имени Надсона. Юридический факультет Московского университета окончил с дипломом первой степени и золотой медалью. На Великой войне был удостоен двух орденов Святого Станислава и ордена Святой Анны. Потом воевал за красных. Потом писал брошюры на темы сельской книготорговли. И арестован был, как положено по мифологии. И сгинул в Бамлаге…
Но стихов после революции не публиковал. Не «заводил» и не «трясся». А в чудом уцелевшем письме сам ответил благодарным потомкам: «…И только правнуки откроют нас в пыли библиотек, в наших закопанных в землю дневниках и в наслоениях следственных архивов. И этому поколению мы, с нашими бесчисленными распутьями, с нашими критическими отношениями к своему сегодняшнему дню и с нашей влюбленностью в будущее, будем гораздо ближе…» Не «безындивидуально», а просто гражданская война продолжается, вот что… Тут впору удивляться не забвению, а тому, что хоть малость уцелела! Только не надо забвение путать с бойкотом!
Я хотела выбрать его, поручика саперного батальона, фронтовые стихи. Но решила поставить все-таки «Февраль». Актуально, високосно. Интересная контраллюзия на «в мире нет людей бесслезней». И «чернилы плакать» больше невмоготу.
А в апреле Анфилову будет 130 лет.
ГЛЕБ АНФИЛОВ
ФевральИ в небе сказано слово «февраль»,
И кто-то дверное тронул кольцо,
И странный сосед, запрокинув лицо,
Поёт про светлый февраль.
О, тихая кротость вешних примет
И синькой окрашенный снег.
Задумчивый мальчик, трёхлетний поэт
Мне шепчет, печально лучась –
«Я в ручке зажал предвечерний свет,
Но он растаял сейчас…»
Мы так одиноки у шумных застав,
Где вырос, как вызов, над сводами дамб
Серый завод-металлург.
Нас видят с портфелями в людных местах,
Мы мёрзнем, как все, в молочных хвостах,
Но в жизни остался нам пушкинский ямб
И восковой Петербург.
Как знаем мы жгучую ненависть толп
К тем, кто настежь души не раскрыл.
Шагай же бездумный советский полк
По шелесту сломанных крыл.
Мы кем-то проиграны чёрту в лото,
И нас никому не жаль.
И плачем, и плачем, как в белый платок,
В наш серебряный светлый февраль.
(24 февраля 1933)
6 февраля 2016СМЕХ И СЛАВАКак-то ко мне явилась девочка, среди лета одетая в дублёнку, и стала рассказывать, как они с другом «врубались» в мою книжку. Она обильно цитировала стихи, и это должно было бы приятно щекотать самолюбие – поэты, что ни говори, падки на лесть. Только после каждой цитаты девочка добавляла: «Мы так ржали!» Я никогда не подозревала, что пишу «смешное» и «юмористическую» поэзию считала низшим сортом и затянувшимся кривлянием не нашедших себя парней (женщин среди поэтов-юмористов не случайно ничтожно мало – у них все же есть живые занятия). Но я поняла, что воспитанный на бесконечной «юморине» читатель психологически настроен на «веселенькое» и подсознательно ждёт от поэзии комического, а от поэта – комедиантства, и извлекает смешное из всего, где оно не ночевало. Жестокий я, в общем, получила урок…
30 июля 2015КАК БУДТО ВРЕМЯ НИ ПРИ ЧЁМ Николаю Рубцову – 80Две корневых черты поэтики Рубцова – благородство и аристократизм – могут показаться тавтологией. Но если благородство – качество врождённое, то аристократизм может быть приобретен и развит. Так с Рубцовым-поэтом и произошло.
Разнорабочий и матрос, слесарь, кочегар и шихтовщик, сирота-детдомовец, «весь в мазуте, весь в тавоте», он воспринял поэтический дар как добровольное служение, встав в один ряд с величайшими русскими поэтическими аристократами и в немыслимо короткие сроки став классиком, как будто в этом статусе и родился.
«Я буду скакать по полям задремавшей отчизны» ритмически почти повторяет мандельштамовское «Я буду метаться по табору улицы тёмной». Но лишь первой строкой. Дальше начинаются непримиримые разногласия между аристократом и разночинцем. Мандельштам в сновиденном метании видит «только и свету, что в звездной колючей неправде». Рубцов берет на себя полноту ответственности и упования не только за Родину, но и за мироздание: «Останьтесь, останьтесь, небесные синие своды!»
Шатобриан говорил: «Аристократия проходит через три последовательных возраста: возраст превосходства, возраст привилегий, возраст тщеславия; она вырождается во втором и угасает в третьем».
Аристократическая поэзия стремглав понеслась к вырождению, начиная с Блока, и угасла в Б. Рыжем, мелодически самом близком к Рубцову поэте, для чего-то поставившем на себе эксперимент по слиянию с советской чернью – шпаной городских окраин.
Рубцов, в жизни став одновременно палачом и жертвой русского бытового ада, поэтически ни в одной строке не снизил пафоса изысканности - высшей формы естественности, ненарочитости: «Как будто время ни при чём». В этом смысле он в ХХ веке сопоставим только с Гумилёвым и Ахматовой. После Рубцова разве Михаил Анищенко воспроизвел эту несбыточную нежность к Творению, правда, почти в линию повторяя рубцовский рисунок.
Поднимется ли погрязающая в пустословии русская поэзия до этой недосягаемой высоты, когда «Не слышно праздных разговоров, / Не видно праздного лица» ?
Бог весть!
Николай Рубцов поднялся...
3 января 2016КРИСТАЛЛИЧЕСКАЯ РЕШЁТКА И «ВТОРОСТЕПЕННАЯ ПОЭЗИЯ»Обычно я не возвращаюсь к темам своих записей. Но бывают исключения, и я рада, что таковым стал Н. Рубцов. На дне рождения обычно «правду-матку» в лицо имениннику не режут, ищут другого случая. Но в день 80-летия поэта я недаром ждала, у кого первого раззудится на юбиляра плечо. Дождалась. Раззуделось сразу у двух пользователей ФБ. Не называю их, потому что далека от намерения разжигать страсти. Но, понимая, что не огребу вчерашнего вала «лайков», разобраться считаю важным.
Примечательно, что оба «ниспровергателя» подперлись одной цитатой из М. Гаспарова. Придется тоже ее привести: «Меня одно время занимал феномен Николая Рубцова - бурный взрыв посмертной популярности поэта, при жизни мало кем выделяемого из рядовых стихотворцев, разве что друзьями из числа критиков и поэтов. Конечно, сыграло роль его настойчивое «выражение смутности переполнявших его чувств», как выражался Щедрин, - но по этой части у него было достаточно много конкурентов. Лишь потом присматриваясь к некоторым его стихотворениям, я понял: эти стихотворения, не изменив в них ни единого слова, можно представить себе на странице «Нивы» или «Родины» 1900 годов, и они ни единым диссонансом не нарушают гармонической законченности второстепенной поэзии этой эпохи. Достигнуть этого простой стилизацией очень трудно: тут нужно душевное сродство, и оно у этого поэта, по-видимому, было».
Полемика в комментариях развернулась по вопросу, хотел ли Гаспаров «унизить» Рубцова или его занимала проблема старого/нового в поэтике. Спорить о том, «унижает» ли поэта сбрасывание его со счетов, объявление копиистом и оттеснение в стройные «второстепенные» ряды, излишне. Гаспарову ли было не знать, задавая тон, что шкала поэзии подвижна, иерархии выстаиваются и рушатся. Немедленно вспоминается сцена из фильма «Доживём до понедельника», где герой иронически сообщает учительнице литературы, что Боратынского «перевели в первостепенные».
Я всегда считала поэзию саморегулирующимся организмом, который регулирование извне только увечит. К началу 70-х «кристаллическая решетка» поэзии видоизменилась до неузнаваемости. Культ «новизны» практически вытеснил классические формы на обочину процесса. А поэты жаждут славы - такова уж их природа. Рубцов и его «сокристальники», представители «тихой лирики», в той ситуации рассчитывать могли только на признание узкого круга «своих». Но амбиции-то у них были «шестидесятнические», и этот диссонанс убивал. И многих убил!
Гаспаров как историк литературы не мог также не учитывать, что в журнале «Нива» публиковался не только специфический круг авторов сродни «Стихи.ру», но и Бунин, Блок, Есенин, Ахматова, Брюсов, а в гораздо менее популярной «Родине» было напечатано первое стихотворение Бунина.
О многих из перечисленных поэтов Гаспаров написал исследования, так или иначе посвященные классическому стилю. О «неперечисленном» Маршаке, в частности, читаем: «Маршак делает ставку на классику – на «стихи для вечности» в чистом виде. Он знает, что моды приходят и уходят, а спрос на классический стиль остается и возвращается. Нужно было только положиться на время, медленное, но верное, и дождаться очередного его возвращения. Маршак ждет, и пока ждет – учится. Он находит себе образец классического стиля и в современности: это Бунин!»
Таким образом, Маршаку можно было полагаться «на время» и ждать «очередного возвращения», а Рубцову отведена функция «гармонической законченности второстепенной поэзии». Недостающий, как выразился бы Юрий Милославский, «паралитературный», контекст читатели «в минуту дорисуют» сами.
В заключение приведу слова того же М.Л. Гаспарова: «Поэт проясняет мир – в этом его настоящее призвание...» Н. Рубцов «прояснял мир» в той музыкально-словесной модели, которая была максимально созвучна его дарованию. Масштаб этого дарования время и кристаллообразное свойство поэзии выстроило безошибочно, нравится это кому-то или не нравится. И я, далеко не самая горячая поклонница поэзии Рубцова, попыталась это зафиксировать во вчерашней записи.
4 января 2016скачать dle 12.1
