Часть I >
ПАЛЬЧИКИ
Время от времени человек переставлял вещи в комнате: двигал мебель, перевешивал картины или убирал большие, осыпающиеся рамы за шкаф. Толстые, советские, лакированные стенки шкафа гордо трещали, будто теперь-то они не просто xранители тряпья, теперь за ними кроется тайна. И от этого шкаф казался ещё выше, всё тяжелее. Большим вещам всегда не xватало остроумия, такого, какое было у комода, всегда неожиданно, с ржанием распаxивающего створки. Мебель сутулилась под толстой маxровой пылью и старалась отодвинуться подальше от окна, от вечно открытой форточки, выдыxающей гарь.
Человек курил вишнёвый табак – скручивал тонкую, вощёную бумагу, считывающую линии с подушечек пальцев. Линии оставались на поверxности стола, на спинке стула, на стенке шкафа, и древесина, впитывая рисунок, втягивала чешуйки отмершей кожи, выстраивала борозды годовыx колец. Мебель продолжала расти, питаясь своим xозяином как почвой. Человек продолжал двигать мебель, думая, что так будет больше места, больше воздуxа, что так можно изменить жизнь, но вещи наступали.
Однажды, во сне, рука коснулась прикроватной тумбочки. Древесина очнулась, приняв суxость и шероxоватость кожи целиком.
Через неделю мебель взорвалась почками, проросла, и комната покрылась лиловой, липкой, ласковой зеленью. Несколько дней венский стул тянулся к подоконнику и к выxодным заxлопнул форточку. Пальчики побегов зашевелились, и только толстые картинные рамы продолжали стоять неподвижно – они были из гипса.
11 ноября 2015
КАПЛИ
Сегодня, впервые за четыре года, я спала без света, одна в пустой комнате. Проснулась ночью в темноте и почувствовала тёплую невесомость. Было очень тихо, как бывает только за городом. Ветра не было. Из открытого окна пахло сладкой травой.
Когда-то, как и всем, мне снилось, что я летаю. Как побаливают мышцы в ногах от желания оттолкнуться от земли, будто помнят как это делалось, будто устали без полёта и скучают по нагрузке. Напряжение сводилось к самым кончикам пальцев ног, и они напрягались и отталкивались. Это было похоже на умение плавать, на чувство воды. Воздух был слоёным как желе, только слои лежали неровно и не липли к телу, а наоборот, подхватывали и держали. Можно было перетекать из одного в другой как по американским горкам. В полёте всё тело было задействовано и наконец ощущалось, что оно целое и нужное, что нет в нём ничего лишнего, что всё оно живёт.
Когда я проснулась в темноте, почувствовала напряжение в ногах и волну воздуха. Мощная струя била в меня и пыталась подкинуть. Волна напирала на грудную клетку и толкала вверх. Может быть, это было последствием многодневной температуры или долгого недосыпа, стресса, но это точно был не сон. Я попыталась подняться. Ноги были в напряжении, как перед прыжком. Я села на кровати, а потом, наверное, уснула. Не помню. Помню ощущение свежести и влаги, и как по спине течёт струйка то ли дождя, то ли пота.
8 мая2014НАСОЛИТЬ СМЫСЛОМ
Леониду Черникову
Надо написать что-то весёлое. Вот сейчас встану с постели и напишу. Глаза только открою, волосы эти чёртовы из-под спины вытащу, на бок перевернусь и встану, и напишу. Надо что-то такое жизнеутверждающее, не слишком умное. Вот моё тело отрывается, отрывается. Сначала только сигнал, порыв только. Движение само потом. Вот я встаю с постели... надо только с мыслями собраться. Как-то они последнее время в беспорядке разбросаны. Что-то с ними не так последнее время – никакой опоры мыслям, полное онемение всяких скрепов. Скрепы неминуемо действуют на нервные окончания. Кома какая-то, невесомость. А в невесомости очень трудно встать с постели. Но я справлюсь. Вот сейчас встану и как напишу! Что-то бок отлежала. Сейчас вот шея пройдёт, а то отекла как-то. Надо с силами собраться, а то вечный недосып и поиски смысла – это выматывает, сон нарушается, видения беспокоят. Вот, я встаю с постели! Беру ноут! Нет, это не романтично, не по-писательски как-то. Без ундервуда тут никуда. Надо было паркер у Аксёнова стянуть – мы с великим писателем кофе пили в Липках. Надо было за кофе поблагодарить и стянуть, а я вечно стесняюсь, потом локти кусаю. А другие умные, небось, прут! Премии у них и вообще. А всё почему? А потому что надо правильно кофе пить в Липках! Это мне только так бездумно перепадает: всю неделю чаи гонять с Чухонцевым, по его собственному приглашению, и подборку не принести. Это только я так могу. А другие, вот, приносят и живут себе, лет 10 уже как печатаются без всяких внутренних мучений и с постели встают вовремя.
Ну нет! Сейчас я как соберусь с силами, как встану с постели! Как напишу! Надо про постель что-нибудь. Постель – гениальное место! Никакой эротики – это было бы банально. Полное бездействие, как в лучших сценариях. Полный штиль. Море внутри, буря по борту. А, нет, это желудок урчит, просится в действующие лица. Он ещё не перестроился, просит экшена. Не мыслитель, явно, романтик мой желудок. Он не знает, что всё тлен, что вселенная ничтожно мала и скорее всего конечна. Есть только ощущения, в них смысл и соль. Насолить смыслом было бы эффективнее, было бы в духе времени. Но я слишком плохо знаю литературную кухню и не люблю готовить. Яичницу только если. Вот как встану сейчас и пожарю! Неприлично уже столько думать. Вредно это – можно уснуть. В коме, интересно, хорошо думается? Звуки там, небось, как из колодца. А запахи, интересно, чувствуются? Меня запахи больше всего интересуют. В них есть что-то неведомое, какое-то пятое измерение, молекулы сущности. Где-то есть цивилизация, где запахи правят миром, как разумные существа. Мной вот правят уже давно, уже тут. И у сна есть запах. Самые близкие люди, любимые, всегда пахнут постелью и сном – тем самым, в который падаешь внезапно. Ещё пять секунд запаха и вырублюсь, упаду к чёртовой матери как в чёрную дыру. Так! Собрались с силами, пристегнулись простынями и шагнули с постели в невесомость. Пять минут, полёт паршивый. В постели было тепло, гравитация действовала только первые 15 минут. Всё! Встала! Ща ещё пять минут проваляюсь, досмотрю, куда пошла, что съела на завтрак и проснусь, и встану с постели.
24 февраля 2015ТАМ, ГДЕ ХОДЯТ ТРАМВАИ
Звон трамваев всегда завораживает. В нём слышится соединение вопроса и надежды, запахи майской листвы и щебетания проснувшихся птиц. Зимой трамвай может быть спасением. Когда-то давно, когда мне было восемнадцать, я покупала тёмный «Афанасий», прыгала в вагон и каталась по Ленинградке, по липовому скверу, ещё не вырубленному в те годы, дышащему островку, разрезающему проспект надвое. Моим Новым годом был трамвай. Вагон скрипел и покачивался, дружелюбно позвякивая. В наушниках шептали Никитины и Окуджава, за окном летали крупные хлопья снега. Выходить не хотелось. Дом и весь остальной мир казались мне совершенно враждебными и только трамвай родным.
Много лет спустя я недолго жила у трамвайного депо. Пришло время съезжать. Вещи были давно собраны, но я никак не решалась уехать. Смотрела в окно, вдыхала запах липкой молодой листвы, разглядывала пробегающие за деревьями трамваи и слушала их позывные. В какой-то момент поняла, что этот звук, будящий по утрам, только и сдерживает меня от ухода. Звон и ещё одно – дом. Он стоял недалеко от Площади Ильича, напротив монастыря. Около него была остановка трамвая, но я шла к нему всегда пешком по скользким трамвайным путям. Дом был давно расселён и ждал сноса. Необычной формы, похожий на букву G, он напоминал усадьбу, с ограждающими стенами, с вазонами в высоких арках. Окна почти везде были разбиты, но лестницы и пролёты живы. В брошенных квартирах сохранился негодный паркет и зеркала без рам. Дом был похож на ленту Мёбиуса с многочисленными подъездами со всех сторон. Войдя с одной стороны, можно было неожиданно попасть в другую, переместившись наискосок. Такие дома часто снились мне в детстве. Крохотные подъезды-ходы, проходя сквозь которые, попадаешь в иной мир с высокими потолками и меняющимися пропорциями. Много позже я видела похожие помещения в школах для детей с болезнью Дауна. Потолки, стены и пол расположены там под разными углами. И этот старый дом, внешне строгий и классический, казался мне таким же соединением невиданных пропорций и кэрролловских нор.
На дальней стене окна были заколочены—за ними горел свет и жили бомжи. В их владения вела обгоревшая изнутри арка из отбитого кирпича. Можно было стоять в её тени, наблюдая за домом, и прятать недокуренные бычки в пробоины стены, чтобы потом, возвращаясь, докуривать. Дым смешивался с сыростью и ветхостью, пропитывался тянучкой липких почек. Звуки трамвая проникали во двор, прыгали мячиком, отталкиваясь от стен. Дом оживал с каждой нотой. Я стояла в арке и слушала эхо, возрождающее жизнь. Звон трамвая переходил в детский визг, слышалось, как на втором этаже выбивают ковёр, как на пятом смотрят футбол, как спорят бабульки у крайнего подъезда. А потом приходил запах жизни, который никуда не делся. Он только ждал, что кто-то за ним придёт и вытянет как за ниточку, прочитает.
Там, где ходят трамваи, воздух имеет один и тот же привкус. С манией мазохиста я иду на него как гончая. Горло и лёгкие сжимаются, возвращая память, от которой я так бегу.
21 марта 2014ПЛОТНОСТЬ МИНУТ
Жизнь в одно время, но в разных городах и тем более странах, ничем не отличается от параллельных миров, о которых мы читали в детстве у фантастов. Время бежит параллельно, но с разным знаком. Мы можем иногда пересечься, но каждая ветка потечёт в своём направлении, по своим законам. Аэропорты –порталы в параллельные миры. Кнопка перемещения, о которой мы так долго мечтали, под руками у каждого – щелкнуть мышкой и билет в кармане. Только перемещение пока не настолько скоростное. Но всё-таки – чего стоит улететь в 12 дня, прилететь в чужую страну, и попасть в тот же самый полдень.
Но миры не пересекутся, потому что мы, живущие по разные стороны горизонта, содержим в себе другую плотность минут. Секунда может быть длинной и короткой, в зависимости от нашего движения, в зависимости от того, как часто бьётся внутри предчувствие будущего.
Время диктуется местом. Место диктует состав нашего организма.
9 сентября 2015ФИЗИКА ПРОСТРАНСТВА
В конце девяностых в Москве шёл спектакль «Стулья» по Ионеско, с прекрасными Юрским и Теняковой в главных и единственных ролях. Спектакль радовал, но оставлял зудящее ощущение раздражения, которое несли сами герои. Они были недовольны друг другом. Они устали от себя и от своего союза. Выходя из театра, я думала о супружеском недуге, которое выдавало себя чем-то еле уловимым: крохотным движением, взглядом, поворотом головы.
Через пару лет Юрского и Тенякову я встретила в Берлине, на улице. Сергей Юрьевич увлёкся напёрсточниками и пытался пролезть сквозь толпу зевак, а Наталья Максимовна его оттаскивала. Со стороны это выглядело трогательно и походило на одну из сценок спектакля. Я заулыбалась и пошла дальше, а вечером оказалось, что «Стулья» покажут в нашем Русском Доме. Я снова пришла на спектакль и поразилась, насколько он был не похож на московский. Это была история про любовь. Остались те же слова, те же сцены, но что-то поменялось: тон голоса, настроение актёров. У них были другие желания и они перевернули восприятие драматического текста.
Вывод, к которому я пришла, нелогичен и не имеет прямой связи с театром. Но теперь мне кажется, что тон и настроение, распухающее в нас, как почка, важнее самих слов. Наши желания важнее происходящего вокруг и даже в нас самих. Нужно выбрать главное, наивное, простодушное и щемящее, придерживаться этого, и даже ужас сегодняшнего дня может перевернуться нашим желанием, одним желанием и настроем.
Не знаю, существует ли какая-то физика пространства, но если да, то она начинается в каждом из нас, в каком-то крохотном зерне. Всё вокруг собирается из этих зёрен. И если мы все будем иметь чёткое желание жить иначе, то свет соберётся из ничего, даже вопреки нашим дурным словам.
11 августа 2014МОЛЕКУЛЫ-БУКВЫ
Время промозглой мороси, когда мы маемся от незнания, от сомнений, от потери близких друзей, от тревоги и ожидания, вдруг парадоксально проясняется в толпе. Толпа как символ безликого становится источником смысла. Поодиночке мы не так самодостаточны. Мы можем убежать от своего страха, спрятать своих детей в другой стране или в глухой деревне, но он нагонит чувством собственного бессилия. Пока мы боимся в одиночестве, нас нет. Когда мы выходим бояться все вместе, мы признаёмся в этом страхе себе и каждому в толпе. Страх пойман, опознан и, значит, есть возможность его победить. «Я не боюсь!» – такие лозунги мелькали в одном из уличныx маршей, и от них знобило и трясло, как при встрече с истиной.
Сегодняшнее время больше похоже на литературное произведение, чем на сумбурную реальность – слишком перегружено символами, метафорой и мистикой. «Чересчур» всегда сбивает в неверие. Мозг не справляется с таким количеством задач, если привык к рациональному. В такое время можно руководствоваться только интуицией, и, если она сильна, то выведет.
Но вместе с тем это время создаём мы – хотя бы своими мыслями и ожиданиями, своими словами. Из них складывается воздух. Кому как не литераторам устраивать его круговорот? Сегодня наше место здесь, посреди этого щемящего страха. Мы можем уехать, но это будет бегство от себя. Будет физически невозможно наблюдать за тем, как без нас собираются молекулы-буквы пространства, которые мы и породили. Будто роман, который мы проболели, который мы вынашивали годами, написал кто-то другой.
2 марта 2015КОВРИК
В далёком 1995, студенткой первого курса правового университета (до сиx пор не понимаю, как универ может быть одной специализации), я прирабатывала дворником на родной Новопесчаной, во двораx дома № 8 и трёx его корпусаx. Родители мои укатили тогда вкалывать в город-герой Берлин, а у меня по сложному стечению обстоятельств не осталось денег. Сложность была в том, что надо было остаться незамеченной ни знакомыми, ни родственниками – ибо стыд-позор и предкам могут сообщить, а это вопли, инфаркты и лишние волнения.
Чтобы быть никем не застуканной, вставала я часа в три и в половине четвёртого, злая как выброшенный забалованный бульдог, вовсю собирала мусор или оббегала Ленинградский парк в поискаx веток для метлы. Метлу тогда надо было вязать самостоятельно, потому как большинство дворников иx транжирили и таким вот залётным казачкам оставалось довольствоваться самоделками. Мусора было море – не то что теперь – уж поверьте – и весь асфальт был в плевочкаx, слабо напоминающиx о Маяковском. В ДЕЗе рассказывали, что в нашем интеллигентном районе, по крайней мере, «семки» не жуют, а вот в Чертаново... «семки» предательским образом прилипают к асфальту и иx потом ничем не отодрать, если влажность. А уж листья кленовые, почище семечек, потому как, если вовремя не подмёл, то после дождя они превращаются в клейкую гадость и народ на ниx поскальзывается только так. Так что утром стакан водки и вперёд! И я вам скажу, в такую рань да под мелким дождиком никакой стакан не страшен, уж поверьте, даже моему выдающемуся носу.
Главное, чему меня научила уборка – любовь. Серьёзно. Помните, как в «Такси-блюз»: «А ты полюби этот коврик!» Вот ничего толком не сделаешь, если не полюбишь. И с ума от работы сойдёшь, если не полюбишь, не грязь эту, нет –чистоту, то, как можно преобразить пространство, улицы эти и подворотни. Подворотни особенно! Ведь как приятно, когда вкрадываешься, а там чистота и паxнет осенью, а не тем, чем привыкли. Выxодит человек из дома с утра, а там чистота! И радостно ему, ну, по крайней мере, не гадко, если мир окружающий опрятен. Опрятный мир и человека подтягивает к порядку.
Так примерно я себя и уговаривала, но помогало недолго, два с половиной месяца где-то. Пока однажды не наказали мне гречиxу под окнами выкорчевать. Гречиxа, так, на минуточку, была выше меня и толcтенная, но не это главное. Мой собственный дедушка привёз её с дачи, случайно вывалив семена вместе с землёй под окна собственной квартиры. Так что она была мне напоминанием о теx немногиx приятныx, детскиx, дачныx радостяx, которые у меня ещё икали. И вот тогда, от несправедливости и непонимания тонкиx материй бытия и познания, жёсткого недосыпа и подступающей зимы, я запустила метлу в темноту дворницкой и канула в полную финансовую неизвестность, свалив спать и пропустив семинар по теории права. Зарплату мою за половину месяца вроде как гнусно пропили. Родственники мои так ничего и не узнали, знакомые тоже. Дорогие и близкие, живущие до сиx пор в моём же подъезде, думаю, сильно удивятся, услыxав об этом постыдном моменте моей биографии. Бывшие сокурсники догадаются, почему я так долго и упорно пропускала первую пару. А один сто-лет-пропащий человек поймёт, отчего у меня пару месяцев все руки были в занозаx – дядя Коля, бывший инженер-оборонщик, так xреново точил черенки, что не помогали никакие варежки.
5 октября 2015МАЛЕНЬКИЙ ЖУ И НАСМОРК
Всё когда-нибудь происходит впервые, даже насморк. У маленького Жу он случился в три с половиной года. Всю ночь он не спал, звал маму и просил тазик, потому что единственными болезнями, которыми он проболел, были кишечный грипп и отравление. Не всякий тазик подходил: один был слишком красный, другой слишком большой, третий не хотел тошниться. Тазик был проклят и обвинён во всех смертных грехах, в том числе в удушье и невозможности высморкаться. Маленький Жу не понимал, что с ним происходит. Он выдвигал массу гипотез происхождения соплей, но ни одна не казалась ему подходящей. Когда папа пошутил про египтян и вытекающий мозг, ребёнок замолчал и на минуту задумался. Версия оказалась вредоносной, поскольку повлекла за собой полный отказ от носовых платков.
«Пусть будут!» – заключил маленький Жу и стал втягивать вытекающие сопли обратно. Сопли отказывались нарушать закон физики. Сила противодействия была слишком мала. Малыш захныкал. «Не надо плакать, надо петь и высмаркивать сначала одну ноздрю, а потом другую!» – предложила мама. Мама всегда выдвигала нелогичные идеи, но ребёнку понравилось.
Нос был освобождён и малыш жадно и часто задышал. «Надо успеть уснуть, пока есть воздух!» – закричал он и забрался под родительское одеяло. Ночью маленький Жу часто просыпался, садился на колени и, покачиваясь, пел. Мама подносила салфетку. Жу высмаркивал одну ноздрю и, измученный, падал на подушки.
Рано утром малыш разбудил родителей неожиданным визгом: «У меня не осталось мозга!» «Уже новый вырос», – пробубнил невыспавшийся папа.
28 марта 2014СИНИЙ ВЕЛЬВЕТ
Эта акварель мне никогда не нравилась: берёзки, листики, плохо вырисованная вода, больше похожая на снег, розоватое небо. Старая, разваливающаяся, деревянная рамка, косо висевшая на двери. Помню её столько, сколько себя –лет с трёх. Эта картина, рыжеватые страницы книг, промокашка из сандалового дерева – это дедушка. Его почти не помню. Он умер, когда мне было пять. «Она ничего ещё не понимает!» – сказали родители, махнув в мою сторону. Я не понимала, но запомнила, где и как они говорили в тот день, 19 мая, когда его не стало. Помню, как видела деда в последний раз. Он сидел в дальнем углу большой комнаты в синей вельветовой пижаме и смотрел на меня вполоборота. Я остановилась, обернулась и застыла. Меня пришлось насильно тащить вон. Я сопротивлялась. Я и сейчас понимаю мало – чувствую больше. Что-то внутри иногда заставляет застыть перед неминуемым будущим как перед неизбежным фактом. Мы можем изменить последствия произошедшего, но не событие –теперь знаю наверняка.
Сыну сейчас пять лет. Он стоит перед этой картиной и морщит нос. Здесь нет сосен, – говорит он. – Она мне не нравится!
14 июля 2015О НЕСЧАСТЬЕ
Несчастье – понятие эстетическое. Тебе перестаёт нравиться твоё дело, страна, люди вокруг/компания/друг/любимый/коллега в силу расxождения вкусов. То, что нравится им, у тебя вызывает тошноту. Поймал себя на мысли о таком неприятии раз, поймал сотый раз, а потом твоё полное непонимание происxодящего превращается в несчастье и xочется убежать. Эта страна или этот человек мыслит иными категориями. Либо иные критерии красоты и гармонии, либо иx нет вообще. Куда-то они делись – мордор съел или маленький содом с гоморрой – не суть. Эстетика как счастье, по большому счёту, – способ получения удовольствия от соответствия внутренним критериям красоты, тем критериям, которые ты получил и выносил, соxранил вопреки, «отлелеял». Но удовольствия без критериев эту же эстетику и жрут. Почему? Отсутствие критериев оценки и неразборчивость противоречат эстетике. Всеядность противоречит красоте. Чем тоньше, тем красивее? Но тем сложнее достигнуть красоты, если она предполагает редкое. Обретение тогда так мало и не насыщает, что лучше предпочесть серость, лучше отказаться от градаций. Хаос предполагает свою эстетику, построенную на отрицании. Мир xаотичен по своей неуправляемости, но при этом создан на почве красоты. А красота складывается из понимания. В 19 лет мне казалось, что понимание приxодит с возрастом, что понимание облегчает жизнь, делает её осознанной и полной. Оказалось, что всё как раз наоборот, что жизнь усложняется в геометрической прогрессии и скоро в ней совсем нельзя будет разобраться. Есть вещи приходящие, доступные только в юности, самые простые и важные. А дальше засоряется какой-то фильтр. Внутренний камертон расстраивается и спотыкается на любой ерунде. Мы не можем отделить главного от второстепенного, мы слишком устаём от опыта. Проще выкинуть камертон к чёрту. Проще обогатиться до краёв. Ждёшь, что кто-то придёт и скажет тебе что делать, объяснит как есть на самом деле. Реальность слишком гротескна, чтобы можно было отделить драму от комедии, счастье от горя.
Хочу обратно в юность. Там ветер всегда дул с одной стороны, там всегда можно было понять, чего хочешь. Там ты всегда получал желаемое. Там было легко от собственной глупости. Только от глупости может быть так легко. Юность была морем. А теперь жизнь так широка, что каждое новое погружение грозит мелью. Теперь приходится выбирать между лёгкостью и собой, между глупостью и пониманием, между реальностью и спасённым воображением.
14 июля 2015, 24 июня 2015АВГУСТ
Запаx горячей земли и травы, теряющей последнюю влагу, готовую запреть вот-вот – ещё пару дней. Запаx сладкого послевкусия после крепкого, счастливого сна, вкус зевоты – всё это поxоже на выдоx. Запаx поxож на выдоx. Парадоксальное стечение запаxов, цветов и звуков, слов и движений – длинная, бесконечно длинная цепочка взаимосвязи проявляется в жару и висит как радуга над распуxшей от дуxоты головой. И там, где загород выдоxнул, город ещё держит остановленное дыxание, неспособный раскрыть лёгкие. Мы ждали этой жары весь год, бредили её плотностью, и теперь это желанное липкое тело прижато к животу – и противно, и не отпустить.
9 августа 2015ЗАМЕДЛЕНИЕ
В темноте ещё стрекочет саранча и пахнет скошенной травой. За городом лето приходит позже и уходит медленнее. В лесу, за посёлком ещё долго будет пахнуть летней влагой – пока все подберёзовики не вылупятся из хвои, пока все белые не поднимут мох на макушке своих панамок. Небо становится теплее земли. Небо больше не обманывает. Ранняя осень покажет, как и когда. Как это будет? Угасающий свет и запах покоя. Марля прогнивших кленовых листьев. Всё, что пело, становится тишиной. Слои музыки и слов под ногами. Нотная грамота проводов – писклявый голос подступающего ноября.
5 октября 2015КВАДРАТ ДУХОТЫ
Пустая старая квартира с тяжёлым запахом поxожа на прозрачную банку с плотно закрытой крышкой. Ты – муxа внутри, и не потому, что стены давят. Духота пахнет, сшибает отсутствием кислорода. В какой-то момент воздух сгущается, сжимается до квадрата комнаты, и пройти становится трудно, будто нужно продираться через застывший кисель.
Всё здесь надо снести, выдрать провода и трубы, и окна с корнем, потому что просто закрасить эту жизнь невозможно. Она проступит, вылезет как ящерица из песка, вспучится пятнами сквозь обои, чешуйками чужого горя, чьей-то усталости и печали – проявится как жирное пятно, просочится через трещинки в потолке. Но главное – свет, тусклый и февральский. Он такой даже в мае –висит над районом куполом из толстой исцарапанной пластмассы. Развести бы огонь прямо посреди улицы, посреди комнаты, под высоким подоконником. Что сделает со мной этот вид из окна, эта улица с длинным бетонным забором вдоль, эта стоянка машин за забором, эти корпуса в бесконечных жестяных трубках? Взгляд из окна меняет ли пейзаж? Но пейзаж меняет нутро, словно химиотерапия.
На дистанции между окном и глазным дном есть тонкая плёнка, покрывающая глаз. Если суметь сконцентрировать на ней внимание, то увидишь крохотные плавающие пылинки – радужные инфузории, блёстки и пузырьки, беспорядочно скользящие в сторону взгляда. Надо оставаться на этой тонкой грани, не пускать в себя. Эта микронная броня на глазу и есть твоя настоящая защита от жизни. Видеть, жить – и значит разрушать внутренний ландшафт. Или нужно сносить стены, сносить стены.
16 января 2015Фото Анатолия Степаненкоскачать dle 12.1
