(миниатюры)
ИСТОРИЯ, КОТОРАЯ БЫЛА
Любимым ее занятием было вязание. Этому учила мать еще в детстве. «Я связала бы любую вещь на все цвета и размеры», — мечтала Вера перед сном, поглаживая живот супруга. Мыслями она уходила все дальше и не заметила, как нащупала в пуповине малюсенький отросток, как осторожно перебирая пальцами, подцепила его и тихонько потянула. Позже она вспоминала этот эпизод и спрашивала себя, почему не смогла остановиться: возможно, ею двигало женское любопытство, она хотела знать, чем все это закончится.
Когда Вера пришла в себя, то обнаружила на кровати большой клубок. Мужа как не бывало.
Она спрятала то, что от него осталось, написала в милицию заявление об исчезновении супруга и дала объявление в газету следующего содержания: «Молодая вдова желает познакомиться с высоким мужчиной любого возраста и любых взглядов на жизнь».
Вечером того же дня ей позвонили. На лестничной площадке стояли двое мужчин, друг другу не знакомых. Она выбрала повыше, а перед вторым захлопнула дверь. Инженер строительного завода, человек с большим внушительным животом. Сидели недолго, потушили свет и легли. Объект оказался на удивление разговорчивым, она слушала его долго, узнала все о его прошлом. Наконец гость взял паузу и тут же захрапел. Она пошарила по его животу, тронула пупок и стала массировать. Прошло достаточно много времени, однако ничего похожего на отросток не выходило.
«Возможно, лейтмотив не тот, — подумала она, — возможно, его не нужно тереть». Она подвела настольную лампу к животу. Свернутая аккуратными складками пуповина выглядела многообещающе. Она осторожно подцепила ноготком, прошла вовнутрь и почувствовала крохотное уплотнение.
«У жирных людей уплотнения всегда крохотные», — машинально промелькнуло в голове. Вера потянула отросток до пределов видимого, выключила лампу, легла и стала тянуть. Тянула медленно и долго. Многое что пронеслось в голове. «Как убывает человек?» — спрашивала она темноту. Но встать и посмотреть не решалась. Моток оказался таким огромным, что тащить его в комнату, к мужу, было затруднительно: Вера сбросила его на пол и затолкнула под кровать.
Через два дня к ней зашел участковый. Не снимая обуви, с интересом обошел квартиру и сел на стул посреди комнаты. Разговор серьезный. Он-де не женат, но имеет сына. Вынул объявление. Поймал ее плотоядный взгляд и приободрился. Она согласилась. Квартира ее была невелика: две комнаты, балкон, кухня, санузел и антресоль, а люди все шли и шли. В детстве мама пристрастила к вязанию: шапочки, кофточки, шарфы и шарфики на любой цвет и размер теснились в шкафу.
«Но теперь другая тема», — твердо решила она и продела в спицу человеческую нить. Она уколола кончик воображаемого пальца, вынула с другой стороны и зашла фалангой, перешла на ладонь и руку, и грудные мышцы. Работа спорилась. Рядом лежал раскрытый журнал с фотографией немецкого киноактера.
Когда кукла была готова, она обняла ее и уснула.
Утром проснулась одна. Она никогда не спрашивала себя, куда они уходят, а лишь вязала на ночь, и крепко, будто навсегда, обнимала перед сном. Каждую ночь из ее квартиры выходил красивый блондин, спотыкался на ступеньке, а спустя минуту исчезал в сумраке города
ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ
Мы идем по аллее, лишенной домов, никуда не торопясь, ни о чем не думая. Ты убегаешь в сторону, чтобы вернуться с причудливо большим кленовым листом в руке. Ты сияешь от счастья, говоришь, что он красив, и не понимаешь, что в момент твоей отлучки мир вокруг меня размыкается, я стою в растерянности и жду, когда ты вложишь свою ладошку в мою, и мы пойдем дальше.
Я подглядываю за тобой, отмечая остриженную челку, румянец на щеках и глаза, всегда обеспокоенные мыслью, отчего пребываю в приятной рассеянности и не замечаю, как аллея кончается, и мы подходим к дому, где тебя ждут.
Я вынимаю из кармана тряпичного попугая, протягиваю тебе и, наклоняясь, целую.
Ты мчишься, размахивая подарком, мать берет тебя за руку, и вместе вы спешите перейти дорогу.
Я наблюдаю до последнего, пока жена, ребенок и попугай не скрываются за деревьями.
МУХА
Немое ликование теснилось в прохожих, лишь воробьи и дети восторженно и шумно встречали приход весны. Благоухали, как девчонки, липы и, унеся макушки в пломбирное небо, звенели, обращая на себя всеобщее внимание. Возле мусорных баков отходили ко сну дворняги и уже не огрызались на проезжающие машины. Из магазина «Дары природы» выходили люди с сумками, а напротив, через дорогу, старый обувщик приглаживал на затылке волосы, предварительно поплевав на ладонь. Недалеко от его мастерской торговка зеленью рылась в карманах, когда на нее наползла муха.
Молодой человек дернулся вперед, вынул авторучку изо рта и принялся быстро писать. Кончив, он еще с минуту, хмурясь и шевеля губами, глядел на написанное, судорожным движением зачеркнул что-то, затем еще и снова откинулся на спинку стула.
По комнате, не находя себе места, беспокойно кружила большая серая муха, минуя книжную полку на стене, дверь, завешанную простыней, кровать и письменный стол возле окна. Ее жужжание отвлекало, прервав работу, он с досадой следил за ней. Наконец, изменив направление, она с размаху ударилась о прозрачное окно и забилась в немой истерике, постепенно опускаясь, пока не села на раму.
Молодой человек осторожно, чтобы не спугнуть насекомое, наклонился к столу. Аккуратно переписанная страница не подавала признаков жизни и разлагалась темными пятнами, возле которых копошились червями тонкие слова. Они съедали ее когда-то лучшие части и, ожирев, переползали на новый лист.
Работа затягивается, подумал он. Вчера только на один абзац ушел целый день. Из-за постоянных исправлений одно из слов разрослось в пять этажей, но когда он разобрал каждое затушеванное слово, то обнаружил всего два чередующихся варианта. Чтобы выйти из тупика, он стал ломать скелет предложений. В конце концов, изменившийся до неузнаваемости, весь в рубцах и подтеках, лист был сожжен за упрямство.
Ничего не пишется на одном дыхании, подумал он. Сначала идея, прокрутившись в голове, ползет на стол, как мясо из мясорубки. Во время технической правки при многократном чтении лучшие части обтираются и уже не вращают рукоять вдохновения вперед — та движется в обратную сторону, губя написанное. Вчера он почувствовал это. Сегодня, если дело пойдет так и дальше, он отложит работу и достанет из стола старые черновики, которые после долгого заточения становились податливыми.
— Фу, проклятая! — молодой человек замахал руками и, брезгливо морщась, потер щеку. Срезая углы, муха пустилась в дикий пляс по комнате. Она кружила вокруг него, скуля, как собака, пока снова, что было силы, не постучала в окно. Девушка не обратила на это никакого внимания, она переходила дорогу, мелькая обнаженными ногами. Жаль, что с шестого этажа не разглядеть ее лица, подумал он.
В полдень, когда голова теряет свежесть, а сердце еще спит, он не писал, а лишь смотрел в окно с тем интересом, с каким любители рыбок наблюдают за жизнью в аквариуме. На асфальтированной площадке дети играли в футбол. Многие из них кричали, будто каждый, даже вратарь, имел шанс забить. Молодая мама раскачивала дочурку на качелях, и та хохотала, опьянев от приседающей земли. На балконе, на третьем этаже дома, свесив вниз безжизненные руки, болталась кем-то повешенная рубашка.
Молодой человек снова писал.
Ночью прошел дождь. В домах горели редкие окна, где-то хрипло лаяла собака. Вдалеке зажглись автомобильные фары, осветив на мгновение комнату. Контур окна на полу вздрогнул и пополз на стену и кровать, выхватив из мрака болезненно-худое, небритое лицо. Квадрат прошел по нему, взметнулся вверх и исчез.
Молодой человек лежал с закрытыми глазами, и фрагменты прожитого дня в беспорядке проносились перед ним: голуби, кружившие на краю крыши, беззвучные дети, женские ноги… большая муха прыгала по небу, оставляя темные пятна и мелко написанные слова...
Он открыл глаза. Простонав невнятное, перевернулся на другой бок и зарылся головой под подушку. Он еще долго ворочался на кровати, пока, наконец, не встал.
Включив в комнате свет, сел за стол, выбрал среди исписанных листов один, откинулся на спинку стула и уставился взглядом туда, где под потолком в недрах паутины спала муха, туда, где немое ликование теснилось в прохожих, лишь воробьи и дети восторженно и шумно встречали приход весны. Благоухали, как девчонки, липы и, унеся макушки в пломбирное небо...
«Унеся» — это вид снизу. Надо — «окунув».
Он поискал глазами авторучку.
ГОСТЬ
В тот день у меня было назначено романтическое свидание в музее изобразительных искусств. Время поджимало, я возился перед зеркалом, заплетая галстук. В дверном проеме образовалась голова Димы Швакина, жившего в другом крыле общежития. Любой гость в такую минуту — непрошенный, но доброго Швакина все любили.
— У тебя есть кофе? — спросил он.
— На столе.
В зеркале я наблюдал за тем, как он прошел в комнату, но вместо того, чтобы отсыпать из банки, тяжело опустился на стул. Это было несколько фамильярно, но тогда я не придал этому значения. Пока я одевался, он хранил молчание.
Узел тем временем вышел карликом с абрикосовую косточку, да и цвет не подходил к рубашке. Я окружил шею новым галстуком, но и тот доставил немало хлопот. Было непонятно застегивать ли верхнюю пуговицу или сильнее затянуть ленту. Узел не ложился между углами воротника, а куда-то проваливался, отчего воротник казался чрезмерно высоким.
Я посмотрел на часы: свидание грозило пойти к чертям. Кое-как затянул галстук, второпях накинул на себя пальто и вышел.
Домой вернулся ночью. Свидание прошло успешно: просмотрев уже знакомые картины, мы вышли из музея на темный бульвар и сели на скамью. Я говорил о чем-то, она не отнимала моих рук и улыбалась. В следующий раз мы решили встретиться в том же музее, с темного бульвара я думал свернуть сюда, в общежитие, благо с вахтером можно договориться. Я сидел, не раздевшись, в зимнем пальто и шапке, пил горячий кофе и мысленно чертил голый силуэт девушки, пытаясь вдохнуть в него жизнь и попробовать на ощупь, когда через грезы и кофейный дым за дверью в коридоре раздался крик: «Швакин повесился!».
ПУГОВИЦА
В земле лежала пуговица. Я часто ходил этой дорогой, и на моей куртке не хватало одной — такой же черной и круглой. Но эта вместо четырех дырочек имела только две и была с донышком как тарелка.
Довольно странно, рассуждал я, лежит пуговица и совсем одна. Конечно, за ней придут, но найдут ли такую маленькую, ведь человек намного выше нее.
Я решил внимательнее осмотреть находку и достал лупу, которую всегда носил с собой наблюдать за муравьями. Дело бы легко распуталось, будь у меня хотя бы ниточка. Будь она зеленой — искать следовало куртку зеленого цвета, синей — синего…
Сквозь лупу я отметил серьезную, величиной с локоть, царапину поперек дна, размашистую, глубокую с откалыванием краски — будь пуговица живая, она бы не выжила. А жив ли сам хозяин? Я огляделся вокруг, но никто нигде не лежал. Никто и не ходил. Уже стемнело и стало холодать. Вдалеке из правой стороны вышла фигура человека, чтобы пойти в левую, но я прибежал и остановил посередине.
— Остановитесь! — ткнул я пуговицей в грудь. Окружности совпадали, количество дырочек тоже. Не совпадал только цвет, но это не имело значения.
Я поднес пуговицу к ее лицу и через две дырочки посмотрел ей в глаза.
Мы глядели друг на друга, иногда мигая, то она, то я, то снова она. А потом побежали в поле смотреть в пуговицу на звезды.
ЧАСЫ
В кафе «Билингва» со мной приключилась странная история.
По вечерам это заведение превращалось в литературный салон, здесь читали писатели и поэты. Надо ли уточнять, что завсегдатаи и проходимцы были со странностями. Однажды ко мне привязался субъект неряшливого вида, с бегающими глазами из-под длинных волос. Он норовил сесть за мой столик и рассказать свою историю. Пришлось его выслушать.
— Проездом по средней полосе России, — литературно начал он, — я оказался в небольшом обособленном городе N., который ничем не отличался от остальных поселков городского типа, если бы не одна особенность. За все время пребывания в нем я не видел ни городских часов, ни детей на улицах. Центральная площадь, вокзал, забегаловки стянуты тишиной и безвременьем. Остановив редкого прохожего, старика с палкой, я спросил который час.
— Тридцать пять тысяч четыреста сороковой, — выдохнул он.
Какой странный ответ! Я перешел дорогу навстречу другому прохожему, вполне нормальному на вид. Услышав мой вопрос, он ответил:
— Три тысячи восемьдесят четвертый.
— Бросьте шутить, молодой человек!
Он остановился и посмотрел зло.
— Я не молодой человек.
А ведь ему было не больше двадцати пяти, понимаете?
(Я ничего не понимал).
Молодой человек отмахнулся и пошел дальше. Но остановился, и, прищурившись, спросил:
— А ваше?
— Простите...
— Какое ваше время? Сколько вам осталось?
— Кто же это знает, кроме Господа Бога.
Он поглядел с усмешкой, потом указал рукой на далекий шпиль.
— Председатель знает. Сходите к нему.
…тем же вечером я уехал из города. Прошло семь лет, вы первый, кому я рассказываю об этой истории… — он посмотрел на меня.
Я слушал чудака, не веря ни единому слову.
—Чем же я заслужил подобную честь?
— Ничем, — продолжал он, глядя прямо в глаза, — вы спросили меня, который час.
Это было правдой. Я, действительно, спросил у него время, с этого и завязалась беседа, но ответа не услышал.
— Так вот, я вам отвечу, — он склонился над столом и прошептал: — Пятнадцатый.
С минуту мы смотрели друг на друга.
— Видите бармена, — быстро заговорил он, вцепившись в руку, — видите или нет?
— Вижу.
— Подойдите к нему и скажите, что интересуетесь часами. Назовите любую марку, неважно какую... А теперь мне пора, — он хлопнул по столу и ушел, не расплатившись. Все это было настолько театрально, что не рассмешило. Сумма была небольшая, но платить за скучный рассказ не хотелось.
У выхода меня схватили за рукав.
— Вас часы интересуют? — бармен смотрел на меня и оглядывался.
— А какие?
Он вытащил золотой кулон, видимо, краденый. На крышке была царапина.
— Нет, спасибо.
— Запомни свое число. Пятнадцать тысяч сто двадцать три.
Я описываю эту историю, потому что мне осталось совсем чуть-чуть. Я сижу сейчас в этом кресле и ума не приложу, что такое должно произойти, чтобы прервать мою судьбу. Я нахожусь в твердом уме и трезвой памяти, в моей смерти, если оная случится, прошу винить кого угодно, кроме меня.
С.К.
_________________________________________
Об авторе:
ВАДИМ КЕРАМОВ
Родился в Махачкале, окончил Литературный институт им. Горького (семинар С. Н. Есина). В настоящий момент живет и работает в Москве.
скачать dle 12.1
