ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 216 март 2024 г.
» » Алексей Никитин. ЛАСКОВЫЙ БЕРЛИН

Алексей Никитин. ЛАСКОВЫЙ БЕРЛИН


(рассказ)


— А ты заметил, Пинчер, что этот город совсем не так уверен в себе, как нам когда-то казалось? — спросил Гриныч, неспешно шагая по широкому тротуару Курфюрстендамм.
— Кому казалось? — не понял Пинчер. Он семенил за Гринычем, то догонял его, то опять отставал, все время сбиваясь с шага.
Пинчер прилетел в Берлин впервые и город ему не понравился. Он и Киев-то не сильно любил — слишком много понтов. Непонятных понтов. Другое дело — Фастов; там все уютно, там все свои, там и понты свои, даже фастовская срань во дворах — это своя срань, даже фастовские менты — это менты специальной фастовской селекции. Чужим с ними может и стремно иметь дело, а свои — ничего: привыкли, сжились, как будто даже и довольны.
Поэтому, кроме выставки сельхозтехники, на которой он охотно и ночевал бы, Пинчер ничего больше в Берлине видеть не желал. Он даже Рейхстаг брать не пошел.
Есть у нас такая традиция: попал в Берлин — возьми Рейхстаг. Гриныч не поленился и в свой первый раз в Берлине честно отстоял два часа в очереди, чтобы потом двадцать минут послоняться по крыше немецкого парламента. За деда, который в войну до Берлина не дошел. И за отца, замполита батальона, четверть века твердившего про этот Рейхстаг солдатам срочникам, хотя сам так никогда его и не видел.
Но у Пинчера дед полицаем при немцах был. В общем, и не полицаем — бумажки в управе по-немецки писал. У него к языкам талант еще в детстве обнаружился — седьмой класс только закончил, а уже так говорил, что немцы от своего отличить не могли. Даже немецкие диалекты после небольшой тренировки улавливал и различал: с баварцами у него был один разговор, с пруссаками-берлинцами — другой.  
Пинчер-дед примерно год писал бумажки, а потом за это пятнадцать лет по, требованию прокурора, щурился на холодное небо солнечного Магадана. И хотя лингвистический талант Пинчеру от деда по наследству не перешел — других языков, кроме чистого фастовского суржика, Пинчер не выучил, но связываться с Рейхстагом ни по какому поводу он больше не хотел.
Зато, когда доходило до комбайнов, тракторов, плугов с зеркальными лемехами для гладкой вспашки, вот тут он был на месте.
Стенд за стендом медленно обходил Пинчер просторные залы берлинской выставки; внимательно и придирчиво рассматривал и прощупывал узлы сельхозмашин, уверенно объясняясь с инженерами на международном языке общедоступных технических жестов и терминов. И европейские инженеры к середине разговора уже неплохо понимали Пинчера, а к концу совали ему свои визитки и благодарили за дельные замечания и советы.
Когда-то Гриныч с Пинчером вместе учились в школе, в одном классе. Потом Гриныч уехал в Киев, окончил военный институт связи, но офицером быть не захотел. Вместо этого он начал торговать сельхозтехникой. А Пинчер после армии сел за драку на три года, потом вышел и слесарил по мелочи на СТО. Там его Гриныч и подобрал. Даже не потому подобрал, что бывший одноклассник, а просто знал, кого берет. Ну и то, что одноклассник, конечно, тоже…
— Нашим казалось, — уточнил Гриныч, остановившись возле невысокого панельного дома, выкрашенного в желтые и серые цвета, —  когда им удавалось за стену попасть. А мы, смотри, всего два шага от центра сделали, и вокруг — одно муниципальное жилье.
— И что? — опять не понял Пинчер.
— Да ничего, в общем. Это ж не Берлин так изменился, это — мы. Видим вещи, на которые раньше не обращали внимания, а то, что казалось замечательным и ярким, как выяснилось — совершенные пустяки. И вся их уверенность в себе просто выдумана нами.
— А-а… — безразлично протянул Пинчер. — Я бы поел.
— Я бы тоже, — согласился Гриныч. — Давай где-то сядем.
Они выбрали спокойное кафе по соседству. Из двух десятков столиков, выставленных на углу Кудамм и небольшой улочки, уходящей в тень платанов и кленов, половина стояли пустыми. К витрине была прислонена черная доска с аккуратно выписанным мелом меню.
— Сосиски? — спросил Гриныч у Пинчера, мельком взглянув на цены. — Пиво?
— Ну, да, — пожал тот плечами. — Борща же они не принесут.
— Пинчер, не бурчи, — Гриныч сел за столик, стоявший чуть в стороне от остальных, — я закажу к твоим сосискам картошку, а ты не бурчи. Жары нет, дождя вроде тоже, — он с сомнением глянул на небо, — погода, одним словом, прекрасная, а завтра уже домой. Так что, кончай вот это…
На самом деле Гриныч отлично понимал Пинчера. Первые, еще по-летнему мягкие дни сентября, он и сам всегда встречал в каком-то унынии, в состоянии хоть и казавшейся ему светлой, но, все же, глубокой тоски. Прежде он думал, что дело в школьниках, заполнявших в эти дни город, и так настойчиво напоминавших всем, что для них эта часть жизни уже прошла навсегда и безвозвратно, а ничего толкового так до сих пор не сделано, и никогда уже сделано не будет.
Но вот он не в Киеве, да и не в Фастове, вот он в Берлине, и нет вокруг никаких школьников, никаких первоклассников, во всяком случае, их не видно, и можно было бы забыть о том, что снова сентябрь, но… даже здесь не получается. Почему-то именно ранняя осень всегда предельно ясно и безжалостно дает понять, что никогда и ничего уже не изменить. А может быть, дело только в том, что завтра им домой.
Это был их последний вечер в Берлине и билеты на утренний рейс из Тегеля лежали вместе с паспортами в номере Гриныча, в специальном отделении его дорожной сумки.
Аккуратная и молчаливая китаянка в арктически-белой куртке и очках с едва заметной черной оправой приняла у них заказ.
— Первая красивая баба в этом городе, — проворчал Пинчер, глядя ей вслед.
— Пинчер, — поразился Гриныч, — что я пропустил? Тебе нравятся китаянки?
До этого вечера Пинчер неизменно демонстрировал верность тяжеловесной фастовской разновидности восточнославянской красавицы. С пятого класса, с того момента когда крепкая и крутая соседка по парте съездила ему по голове увесистым портфелем, ободрав ухо и вырвав замком клок волос, он испытывал восторженный трепет только перед мощными соплеменницами.
— Я к ним на выставке присмотрелся, — слегка смутился Пинчер, — даже различать начал. Их же там как муравьев… А раньше весь этот Тихий океан мне на одно лицо был.
И они тут же принялись обсуждать особенности внешности немецких китаянок, специально отмечая их отличие от китаянок китайских, причем Пинчер демонстрировал тонкую наблюдательность и необычную для него готовность говорить образно и многословно. До этого так же охотно он сравнивал в разговорах только тракторы «Рено», «Ламборгини» и «Беларус», славу и гордость Минского Тракторного Завода.
Потом уже другая официантка, с лицом, серым и скомканным, принесли им пиво, и дала понять, что скоро будут готовы и сосиски.
Тут Гриныч вдруг почувствовал, что его отпустило, что осенняя тоска, давившая весь день, наконец, отступила. Не успев удивиться тому, как точно это совпало с появлением пива, Гриныч увидел, что к столикам кафе подошли три девушки. Это были три самые необычные девушки, встреченные ими за всю неделю, проведенную в Берлине. Две из них — крупная блондинка с легкомысленными косичками и худая высокая мулатка весело переговаривались по-немецки и хохотали одинаковыми низкими мужскими голосами. Гриныч, конечно же, заметил их, но для него они так навсегда и остались лишь частью пейзажа, не более значимой, чем светло-серые, пятнистые стволы платанов на Кудамм и желтые двухэтажные автобусы, неспешно и бесшумно перемещающие берлинцев и гостей немецкой столицы в Шарлоттенбург, Грюневальд и Шпандау. В этом пейзаже, неожиданно утратившем резкость, он видел только одну девушку — третью. Она хоть и была одета ярче подруг, казалась выразительнее их и красивее, но, все же, выглядела испуганной и старалась держаться самой незаметной в этой компании. Ее нарядили невестой — белые туфли и чулки, свадебное платье, фата. Но дело было, конечно же, не в одежде. Гриныч чувствовал, что вот еще мгновение, еще одна новая деталь, и он поймет, в чем причина ее разительного несходства с подругами и со всем, окружающим их миром. Но этой детали все не было, она все ускользала от него.
Между тем, блондинка с косичками подошла к столику, занятому компанией щекастых мальчишек смуглой ориентальной внешности, приняла печальный вид, и крепко переигрывая, объявила: «Дамы и господа, извините, что мы к вам обращаемся. У нашей подруги скоро свадьба и для всех нас это большой праздник. Но он может не состояться, потому что наша подруга, — девушка бедная и у нее нет приданного. Совсем нет. Ничего нет, кроме свадебного платья, которое сейчас на ней. Чтобы купить его, она потратила все сбережения и одолжила у нас по сто пятьдесят евро».
— У меня — сто пятьдесят семь, — вмешалась мулатка.
— У меня — сто пятьдесят три, если точно, — вздохнула блондинка. — Но мы ее не торопим, заработает — вернет.
— Мы, конечно, не торопим, — опять вмешалась мулатка, — но свадьбу-то не отложишь. Невесте нужно приданное.
— Невесте нельзя без приданного, — соглашаясь с ней, кивнула блондинка. — Посмотрите на нее, кому она нужна такая? Поэтому наша подруга собрала все вещи, которые нашла в своей скромной комнатке…
— А кое-чем и мы ей помогли, — подмигнула мулатка.
— Конечно, помогли, — решительно согласилась блондинка.
— Когда продаст — вернет деньги, — хохотнула мулатка.
— Не обращайте внимания на шутки этой плохо воспитанной девушки, — блондинка попыталась оттолкнуть мулатку бедром, но та увернулась. — Итак, наша подруга собрала все ценные вещи, которые у нее были, сложила их в небольшую корзинку и теперь хотела бы предложить их вам. Ваши деньги пойдут на доброе дело, дамы и господа, они станут приданным бедной, но честной девушки.
— Ты понимаешь, что происходит? — растерянно спросил Гриныч у замершего с открытым ртом Пинчера.
— Не понимаю ни слова, — отозвался тот. — Но какие они классные …
— Что это значит? — спросил Гриныч официантку, когда та, минуту спустя, принесла им сосиски.
— А-а, это, наверное, девичник. Перед свадьбой все сходят с ума. Одни стриптизеров заказывают, другие вот аукционы устраивают…
— Что она сказала? — потребовал перевести ответ официантки по-прежнему ничего не понимавший Пинчер.
— Они просто прикалываются, — коротко и без подробностей объяснил Гриныч. — Видишь, какую-то игрушку продают. Можешь ее купить. Заодно и познакомимся.
— Отлично! — обрадовался Пинчер и помахал им рукой. — Эй, девчонки, фройляйн, идите к нам.
— У нас есть покупатель, — заметила его блондинка и подруги тут же оставили юных турков, хоть и реагировавших на происходящее живо и весело, но вовсе не желавших расставаться с деньгами.
— Мы знаем, что вам нужно, ребята, — радостно ухмыльнулась мулатка, подойдя к столику Гриныча и Пинчера. — Вера, покажи им стринги. — Она крепко взяла невесту за руку и подтянула к себе. — Не свои, конечно, а те, что мы принесли.
Блондинка тут же отозвалась на шутку подруги радостным хохотом, а невеста, густо покраснев, стала рыться в корзине.
— Это не ее стринги, не бойтесь, — повторила блондинка. — Это мужские стринги, полезная вещь.
— Когда с деньгами станет совсем тяжело — наденете их, пойдете в клуб и заработаете пару евро. Больше вам все равно не дадут! — продолжала издеваться мулатка. — Ну что там, Вера?
— Вот, — невеста выцепила мизинцем из кучи хлама стринги, подняла их над корзиной и попыталась улыбнуться. — Вот ваши чертовы стринги.
Конечно, она сказала это по-немецки, но Гриныч отчетливо услышал русский. «Наша, — тут же понял он. — Конечно, вот оно! Она же наша!»
— Беру! — заорал Пинчер, но схватил за руку вовсе не невесту, а мулатку. — Сколько?
— Сто евро! — хором ответили мулатка и блондинка.
— Беру, — повторил Пинчер, забирая стринги, черные в тонкую серую полоску.
Ценник, предательски подсказывал, что это трикотажное изделие китайских мастеров совсем недавно стоило полтора евро, но Пинчер оторвал его и небрежно выбросил в мусорник. Потом затолкал стринги в нагрудный карман пиджака, так что они стали похожи на носовой платок.
— Вау! — восхитились мулатка с блондинкой. — Чувак, это просто вау!
— Стильная вещь, — одобрил и Гриныч выбор друга. — Твоему костюму не хватало этой детали. Сто евро приготовил?
— Расплачиваться будем пивом, — уверенно отмахнулся Пинчер. — Сегодня в нашем баре бутылка «Берлинер киндл» стоит пятьдесят евро. Три бутылки — сто пятьдесят. Гриныч, переведи им, что полтос евро они нам уже висят и закажи всем пиво.
— Они немного понимают, — ответила за всех невеста. Из троих только она одна продолжала стоять. Блондинка и мулатка уже сели поближе к Пинчеру. Похоже, они его, действительно, кое-как понимали.
— А вас, правда, зовут Вера? — Гриныч принес невесте стул. — И у вас завтра свадьба?
— Послезавтра, — вздохнула Вера. — Такая тоска. Сестры Вернера сказали — надо развеяться.
— Сестры? — удивился Гриныч, посмотрев на блондинку и мулатку.
— Ага. Майя родная сестра, а Джина в их семье — приемная. Но характеры — одинаковые. Они вообще очень похожи.
— Я вижу, — засмеялся Гриныч. — Пинчеру будет непросто выбрать.
Но Пинчер выбирать и не собирался. Его правая рука лежала на талии Джины, а левая — на плече Майи. Найти у нее талию он не смог.
Гриныч вдруг вспомнил, как точно также сидел Пинчер в ночь их выпускного. Это было лет пятнадцать назад, в «Пролиске», фастовском генделыке, на веки вечные пропитавшемся прогорклым жиром. Большие грязные окна заведения были залепленными разноцветными наклейками.
Пинчер тогда тоже обнимал каких-то левых шмар, потом вместе с ними исчез, и Гриныч не видел его после этого лет десять. Сам он тогда бухал с пацанами и что-то они тогда терли… Что-то терли… Их было трое: он, Рыжий Дончик и Валерка Дай-Червонец. Они и в школе всегда вместе держались — у всех троих отцы были военными, и Фастов для них навсегда стал просто еще одним городом кочевого детства. Вернее, стал только для Гриныча, потому что Дончика черз год убили в Киеве, а Дай-Червонец еще через год сгорел от героина. Через год… Или через два… Уже не вспомнить.
И вот теперь они с Пинчером в Берлине. Пинчер сейчас исчезнет с этими разномастными сестрами, не сказав, куда идет и когда вернется, и даже не вспомнит, что завтра утром у них самолет и заканчиваются визы. А он останется. Только теперь без Дончика и без Дай-Червонца, а с этой странной невестой, которая запросто могла бы сидеть тогда с ними в «Пролиске».
— Гриныч, — повернулся к нему Пинчер, — девчонки зовут в клуб. Ты как?
— Нет, Пинчер, я не пойду. У нас самолет утром, не забыл?
— Да, я все помню, братан. Я утром буду. Если вдруг опоздаю — оставь мои вещи и билет на рецепшене, хорошо?
— Оставлю, — кивнул Гриныч и подумал, что Пинчер все-таки немного изменился за эти пятнадцать лет. — Только ты лучше не опаздывай.
— Хорошо! — решительно поднялся Пинчер. — Едем!
Майя с Джиной взвизгнули, подскочили и, прощаясь, бросились целовать Веру. Им было немного неловко оставлять ее одну, но они, как могли, не показывали этого и у них неплохо получалось. Они строго велели Вере быть дома к двенадцати и готовиться к свадьбе, потом, уже без неловкости и смущения, они расцеловали Гриныча и взяли с него обещание не обижать Веру. Гриныч обещал.
— Хорошие девчонки, — сказал он, когда дверцы такси захлопнулась и компания, маша им на прощанье руками, скрылась в берлинских сумерках. Словно их никогда и не было.
— Очень хорошие, — согласилась Вера. — Даже не знаю, как бы я без них тут жила.
Здесь бы Гринычу начать расспрашивать Веру о том, откуда она приехала и почему; давно ли живет в Германии, и чем занимается… Но все это было совсем не важно, да и говорить ему не хотелось. Поэтому они сидели почти молча, лишь изредка обмениваясь какими-то пустяковыми замечаниями. О прохожих, о погоде, о том, что скоро начнется дождь и вообще уже осень. И эта легкая необязательность, так свойственная разговору людей давно и близко знакомых, объединяла их крепче и надежнее долгих лет знакомства. Так им казалось. Так в тот вечер и было.
Когда стемнело, и начался несильный дождь, Гриныч вдруг подумал, что Вера должно быть отчаянно мерзнет. И хотя она неуверенно пожала плечами и покачала головой, Гриныч понял, что пора уходить и подозвал официантку.
Они двинулись так же, никуда не спеша, как до этого разговаривали. Только у перехода, возле очередного светофора, Вера вдруг случайно оступилась. Гриныч поймал ее руку и уже не отпускал.
На них изумленно глядели старушки, выгуливавшие такс и отупевшие после унылого рабочего дня отцы семейств с издерганными, нервными спаниелями, греческие туристы, вываливавшиеся из греческого ресторана и заполненные Узо выше всех ватерлиний, и корейские школьницы в одинаковых узких очках. На них оглядывались велосипедисты — они подолгу не могли отвести взгляд, создавая опасные аварийные ситуации на велосипедных дорожках Кудамм.
Портье Эммануил, смуглый, деловитый, с едва намеченным аккуратным ирокезом, тянущимся к затылку от самого лба, отложил деловые записи, когда Гриныч с Верой появились в холле, и задумчиво посмотрел им вслед.
Ни наблюдательный Гриныч, ни внимательная Вера не замечали этих взглядов. Они даже не думали, что в этот вечер были самой яркой и самой необычной парой на многолюдной Кудамм.
Они поднялись в номер. Гриныч снял с головы Веры ее нелепую фату и бросил на кресло свой пиджак. Прежде, чем первый раз поцеловать Веру, он взял в ладони ее прохладное узкое лицо и встретил испуганный взгляд серых глаз. Мгновение спустя она их закрыла.

Такси вызвали на рассвете. Вера была так же молчалива, как и накануне. Она быстро оделась, взяла фату, и легко оглядев комнату, встретила взгляд Гриныча.
— Как странно это все, — удивленно улыбнулась Вера. — Словно не со мной.
— Оставь мне телефон, — попросил Гриныч.
Секунду поколебавшись, она взяла ручку и в блокноте отеля записала несколько цифр.
Потом он проводил ее до лифта.
— Все. Дальше не надо. Дальше я сама.
Вера еще раз поцеловала Гриныча, прижалась к нему на мгновенье теплой щекой, вошла в лифт и махнула на прощанье скомканной фатой.
Проводив Веру, Гриныч вернулся в номер. Он не знал, чем заняться и не мог ни о чем думать. До отъезда оставалось два часа. Было пусто и тихо. Не раздеваясь, он лег на кровать. Постель пахла Верой, подушка хранила след ее головы, а по краю подушки тянулся длинный русый волос.
«Телевизор посмотреть, что ли? Ни за что ведь не усну», — подумал Гриныч. И тут же провалился в сон.
Ему снилось, что возле фастовского рынка он ищет кафе «Пролисок». Там его ждет Вера. Но кафе вдруг  пропало. Его нет, и Гриныч, куда бы не повернул, утыкался в двери ненужных, давно уже исчезнувших магазинов. Галантерея, аптека, гастроном… Ничего этого возле рынка давно нет. Гриныч помнил это даже во сне, но призраки старых магазинов окружили, прижали его к рынку и не давали найти «Пролисок».
Вдруг среди прохожих, спешащих мимо рынка, Гриныч увидел Пинчера. Тот нес пачку «Беломора» и бутылку пива.
— Пинчер! — бросился ему навстречу Гриныч. — Пинчер, где тут «Пролисок»? Ты прикинь, я заблудился в Фастове возле рынка!..
— Какой «Пролисок»? — Пинчер остановился у ограды, закурил «Беломор» и посмотрел на Гриныча настороженно и удивленно. Так на своих не смотрят. Так смотрят на чужих, которые когда-то могли стать своими, но не стали.
— Ну, какой?.. Не помнишь? — Гриныч нервно засмеялся. — Как, не помнишь? Стекляшка где-то тут стояла. Кафе «Пролисок».
— Ты чего, Гриныч? — холодно удивился Пинчер. — Ты все попутал. Нет никакого «Пролиска» возле рынка. И никогда не было. «Пролисок» на автостанции. И он всегда там был.

Когда Гриныч спустился, Пинчер уже ждал его в холле гостиницы.
— Все в порядке? — спросил Гриныч.
— Да. Все отлично.
Давешние полосатые стринги победно торчали из нагрудного кармана пиджака Пинчера.
Они молча прошли регистрацию на рейс, молча дождались самолета, молча устроились в своих креслах — Гриныч у окна, Пинчер у прохода.
Гриныч безразлично разглядывал синеватое осеннее небо Берлина в рваных серых облаках. Ощущение тишины и окружающей пустоты не оставляли его все утро. А когда в иллюминаторе самолета поплыло, удаляясь, здание аэропорта, он подумал, что это только кажется, будто от нас что-то зависит. Вот, что он мог сделать сегодня утром? Остаться с Верой? Взять ее с собой? Да ничего он не мог. И не зависело от него ничего.
Самолет набирал высоту. Берлинская телебашня, стремительно уменьшаясь в размерах, осталась внизу и скрылась под облаками.
Пинчер затолкал в сетку кресла каталог беспошлинного ширпотреба и снял туфли.
— Ну, как тебе Берлин, Пинчер? — повернулся к нему Гриныч.
— Ласковый город, — улыбнулся Пинчер.
Потом он откинул спинку кресла, отстегнул ремень, вытянул ноги и попросил Гриныча разбудить его, когда привезут завтрак. 

В Киеве сразу же навалились дела. Гриныч уезжал всего на несколько дней, а можно было подумать, что группа злонамеренных вредителей целый год запутывала все, что могла запутать, теряла приложения к договорам и срывала поставки. Ему даже пришлось срочно мчаться в Кривой Рог, спасать срывающийся контракт. За считанные дни берлинская командировка не то что бы забылась, но как-то поблекла и в его памяти слилась с долгой чередой других.
В конце недели, когда он, наконец, привел все в порядок, бухгалтерия попросила документы по Берлину: командировочное, билеты, оплаченные гостиничные счета.
Был уже вечер. Гриныч закрыл дверь кабинета, налил коньяка и начал разбирать бумаги, привезенные с выставки. Один за другим летели в корзину ненужные рекламные проспекты, и Гриныч только удивлялся: зачем он через пол-Европы вез этот мусор?
Листок из гостиничного блокнота с телефоном Веры попал ему на глаза неожиданно. Гриныч не думал, даже не вспоминал о нем до последней минуты, но теперь, когда взял эту сложенную пополам бумажку, свет в комнате вдруг на мгновенье потускнел, тяжело сгустившись, и Гриныч замер, уткнувшись в нее взглядом. Он вспомнил, как уходя, Вера коснулась его щекой и с беспощадной очевидностью понял, что никогда больше не почувствует рядом ее легкого тепла. Да и не будет ее никогда в его жизни.
Гриныч достал телефон, но повертев его какую-то секунду, сунул в карман. Взял бокал, и чуть раскачивая его в ладони, несколько минут смотрел как «плачет» коньяк, стекая по стенкам. Потом аккуратно вложил листок с номером Веры в ненужный рекламный проспект и отправил его в корзину. Надо было скорее заканчивать отчет о командировке. Гриныч не хотел откладывает его на понедельник.







_________________________________________

Об авторе: АЛЕКСЕЙ НИКИТИН

Родился в Киеве. После окончания физ-мат школы поступил на физический факультет Киевского Университета, с третьего курса которого был призван в армию. После возвращения окончил университет, но физикой уже никогда не занимался. Занимался  разработкой аварийной системы пылеподавления объекта «Укрытие», поставками в Японию химической продукции собственного производства, IT-журналистикой.
Автор журналов «Дружба народов», «Октябрь» и др. В 2000 г. книга «Рука птицелова» удостоена премии Союза писателей Украины им. Вл. Короленко за лучшую русскую прозу года. Автор книг «Маджонг», «Истеми», «Victory Park», вышедших в финал премий «НОС», «Национальный бестселлер». Лауреат «Русской премии». скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
2 646
Опубликовано 20 окт 2014

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ