РЕДАКТОРСКИЙ СПЕЦВЫПУСК
(рассказ)
Не доверяю людям, которые все умеют. Или готовы все уметь, за все браться. По мне, так лучше на всю голову, чем на все руки.
Или тем, у кого все есть – им тоже не доверяю. Поговорки на этот счет у меня нет, оно и так ясно. Именно таков Чикаго, в первый момент касания, после первой прогулки с поднятой головой, после взгляда на журнальный разворот озера Мичиган и сообщения метрдотеля о том, что здесь останавливался Хемингуэй и еще кто-то вроде Хемингуэя, не помню, на английском фамилии американских писателей звучат непривычно.
Но мы в двадцать первом веке, и в любом отеле старше пятидесяти лет пил, вешался, трахался или стучал на машинке тот самый один известный писатель. Вряд ли Хэм останавливался именно в моей комнате, при поверхностном осмотре следов его я не обнаружил. Хотя ром в минибаре отсутствовал. Пора было идти в музей писателей.
Про Чикаго хорошо пишет Стюарт Дыбек, настолько хорошо, что, если в его рассказах заменить само слово Чикаго на Алматы, я все здесь узнаю и обниму. Каждый поворот и угол. Обожаю его прозу. Но в музее писателей, до которого идти было три огромных квартала под полупрозрачными облаками, зависшими над небоскребами (голова в облаках, душа-летят журавли), интерактивные стенды рассказывали о начале американской литературы, и стенда Дыбека там не было. Как и стенда Сола Берроу. В общем, я толком ничего не запомнил – дурная школьная привычка. Больше впечатлили сами эти три квартала, я потом несколько раз писал стихи об этой прогулке по темнеющему городу. Это и «Автопортрет в номере» и «Уличные священники Чикаго» и еще пара говняных, почти сразу уничтоженных текстов.
На углу людной улицы на удобном домашнем стуле сидел довольно приличный БОМЖ в клетчатой фланелевой рубашке, лет сорока, моего, примерно, возраста, с табличкой «Помогите, у меня умерла мама». Один за другим, двадцать писателей прошли мимо по полосе светофора, не умещаясь на зебре, будто мы были последней струйкой людей, переполнивших Чикаго. Smooth operator, шикаго, поет Шаде за витринным окном спортивного зала. В беспроводных наушниках бегущего в бесконечность времени.
Дальше каждый предоставлен сам себе, можно выдохнуть, вернуться в номер, или все, что угодно в большом пятничном американском городе, сходить к памятнику Костюшке. Но мне хотелось продолжать движение от одного уличного безумца к другим, вперед, к полной темноте, когда нахождение на берегу озера наполнялось иным смыслом. Полная гармония самобичевания, в моем случае заканчивающаяся обычно банальной и недорогой бутылкой красного. Победа в борьбе над ощущением ежеминутного несовершенства.
Зачем я схватил со стола значок Poetry foundation? Всем хватило, и еще три – четыре штуки оставались на столике, когда мы уходили. Остолоп. Один из тех поступков моего низкого «я», которых я долго потом стыжусь, но избавиться от них никак не получается. Я, в некотором роде, имею статус человека тонкой душевной организации. При этом иногда матерюсь на подрезавшего водителя, нет, всегда матерюсь, когда один, и целый день не мою посуду, когда один.
Вы будете меня презирать за то, что произойдет дальше, но исправить уже ничего нельзя, только рассказать. Некоторые религии в шкафчиках и под полотенцами уже считают это искуплением. Но старая замшелая церковь по соседству с центральным магазином Apple уже закрыта.
У Ивон очаровательная улыбка, без намека, просто добрая, почти на языке детей. Уверен, что она и сейчас также улыбается, например, канцеляриту моего английского в мигающем окошке сообщения. Может быть, улыбаясь, она красит губы помадой особого оттенка, для темнокожих выпускают другую линейку тонов. Я не читал книг Ивон, всё собираюсь это сделать, у меня целая стопка прозы коллег, и те, кто был в чикагской группе, несомненно, в приоритете. Зато, кажется, я единственный из всех бывал в ее Кении, но Ивон выше уровня такого сомнительного землячества и попыток общей любви к джазу.
Она одна из тех высших существ, по отношению к которым я чувствую себя революционным матросом, ворвавшимся в царские палаты, и охренев от тишины, внимающим длинному звону фарфоровой чашки в шкафу. Мне хочется, чтобы такие, как Ивон, иногда трепали меня за холку и смотрели в глаза со словами «я узнаю в тебе человека, дружок». Чтобы мое низкое я скукожилось, как член в холодной воде.
И, все равно, мы по-разному видим падающий снег – такие как я всегда ждут, когда он выпадет и ляжет, а таким как она достаточно и того, что снег просто идет или его просто пока нет. В ноябре Ивон тоже видела первый снег в Америке, и, кто бы сомневался, что её это не удивило.
Она перевела взгляд за окно, на секунду подержала его на нескольких снежинках, сорванных с траектории ветром, и тут же вернулась к аудитории, сидевшей напротив. К нам. Перед Ивон треугольником была сложена бумажная табличка с ее именем и фамилией. Она выступала.
Однажды я видел ее голой. Мы ходили в бассейн спортивного комплекса, рядом с которым поселили писателей. Не вдвоем, компанией. Сидели в джакузи с волнами, наши головы покачивались над парящей водой, медленной вращаясь, как поплавки. Мы хохотали, особенно она.
На следующий день я все-таки выкрал время, чтобы попасть в магазин Apple, я не собирался уезжать в маленький Айова-сити без часов самой умной модели. Светлый стеклянный куб. Никаких стен, только окна. Людям хочется трогать здесь все, кроме других людей. Приятная американская цена, любые виды ремешков и полное разочарование. Умные часы теряют смысл без умного телефона. Время, как говорится, не проведешь.
Пришлось пойти в церковь через дорогу, но она оказалась закрытой даже днём. По-видимому, угол, на котором ее построили, был самым сырым углом перекрестка, сложенные из серых плит стены поросли какой-то вьющейся породой кладбищенского растения. Про себя я называл это место лигой плюща, проходя здесь по нескольку раз в день и пропитываясь средневековым холодом.
И все равно Чикаго – удивительный город! Вечером мы уезжали, сидя в фойе отеля, где останавливался Хемингуэй и кто-то там ещё. Автобус не мог пробиться по пробкам. Нам предложили бесплатного чаю из высокого металлического нагревателя, с виду раскаленного. На диван я не сел, спустился одним из последних. Все другие поверхности тоже были заняты скучающими задницами писателей.
Ивон и та дама с Ямайки, Антуанет, которая угощала меня однажды кускусом собственного приготовления, сидели на чемоданах у колонны, с бумажными стаканчиками в руках. Я взял чай и пристроился рядом. Было место. Вдруг я почувствовал прикосновение к правому плечу, к татуировке на правом плече, выползшей из-под рукава футболки. От неожиданности вздрогнул и отдернул руку. Глядя ей прямо в глаза. Выплескивая чай на пол прямо перед собой. Раньше мне приходилось видеть только добрые и умные черные глаза Ивон, теперь в них отражалась глубина моего испуга и ее раскаяния. Стаканчик выпал из рук и разбрызгал чай по мраморному полу странного узора – в центре каждого вписанного в квадраты плит смещенного круга – стилизованная стрекоза. Чай был настолько не крепким, что следы его оказались похожи на следы обычной воды, а воду в чистом виде я никогда не пью. Все в порядке! – сказал откуда-то из-за стойки филиппинец – служащий отеля. Произнес он это таким спокойным голосом, таким американским спокойным жизнеутверждающим голосом. Извини, – тихо сказала мне Ивон, – что, при желании, можно перевести и как «мне очень жаль».
В другой раз мы поехали в индейский лес, на берег Миссисипи. Ничего особенно индейского в том лесу не было, кроме федеральных табличек с предупреждениями, что идти можно только по тропе.
Но все понравилось, и лес и река, мы возвращались, Ивон шла позади меня, и кто-то справа спросил: Юрий, так ты расскажешь нам про свою татуировку?
Пришлось рассказать, но не так, как я обычно это делаю. Без банальностей. Какими-то общими словами, достаточными и уместными. Потом разговорились о дистопии. Тут Ивон спросила меня, улыбаясь, и держа в руке откушенное пару раз яблоко – так что для тебя дистопия, Юрий?
Вэл, – сказал я, – Вэл.
_________________________________________
Об авторе:
ЮРИЙ СЕРЕБРЯНСКИЙ – редактор отдела прозы (нечетные выпуски) в Лиterraтуре
Писатель, культуролог. Родился в Алма-Ате в 1975 году. Окончил Казахский национальный университет имени Аль-Фараби и Варминско-Мазурский университет в городе Ольштын, Польша. Публиковался в литературных журналах «Простор», «Книголюб», «Дружба народов», «Знамя», «Новый мир», «Воздух», «День и ночь», «Новая юность», «Пролог», «Юность», Iowa Magazine, Barzakh, «Новая реальность», «Лиterraтура», Promegalit и др. Участвовал в форумах молодых писателей в Липках, лауреат «Русской премии» в номинации «малая проза» в 2010 году и в 2014 году. Участник международной писательской резиденции IWP 2017 в США. Редактор журнала польской диаспоры в Казахстане «Ałmatyński Kurier Polonijny». Член Казахского Пен-клуба.
скачать dle 12.1
