ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 216 март 2024 г.
» » Ильдар Абузяров. ВЫСОКИЕ ОТНОШЕНИЯ

Ильдар Абузяров. ВЫСОКИЕ ОТНОШЕНИЯ


(рассказ)


1

Она считала себя иконой стиля, следила за своей одеждой и репутацией. Но самым трогательным и волнующим в ней было, пожалуй, то, что она нежно любила своего мужа и всегда думала о том, как бы не причинить ему неприятных ощущений, посмотри он на нее в эту секунду со стороны. Она так и представляла себе их высокие отношения, когда они были в разлуке, будто она идет по подиуму на высоченных шпильках, а он сидит в первом ряду и пристально смотрит. Ее же главная задача — не споткнуться и не упасть.
Впрочем, пока она не вышла на подиум своей целомудренно-вызывающей походкой, у меня есть время описать сцену действия — точнее, бесчисленные коридоры и комнаты в «Трех соснах». В которых, (так, кстати, назывался санаторий) собралось человек сто-пятьдесят, здесь можно писать и через тире, и через пробел, потому что я не знаю, сколько точно собралось молодых ведущих специалистов со всего мира на эту тусовку, но, видимо, много, потому что всех нас перемешали и разделили на несколько команд по четырнадцать человек. Были здесь и авиастроители, и атомщики, и прочие студенты-аспиранты мировых вузов.
«Три сосны» — это даже не санаторий, а турбаза, на крохотной, огороженной бетонным забором, территории которой невозможно заплутать. Однако, коридоры бараков-корпусов, словно они лабиринты Минотавра, заставляли попотеть, прежде чем тебе удавалось найти нужную комнату. Видимо, чтобы мы не терялись в запутанной нумерации и быстрее находили общие темы, организаторы раздали всем бейджики с указанием профессий и ВУЗа. Мне же дали бейджик без профессиональных ориентировок, лишь имя и фамилия. И тогда я чисто интуитивно написал в графе профессия «писатель». Это было первое, что пришло мне в голову из вымышленного факта биографии, потому что кругом были все сплошь молодые специалисты, а я был никем, я был без роду без племени. Я присутствовал на этом слете «крутых да ранних» как простой проходимец. Встречая физиков из Массачусетса или программистов из Йельского университета, я начал даже немного комплексовать.
Из-за этой моей рефлексии, я, должно быть, и опоздал на ужин, явившись в столовую последним, когда уже большинство семинаристов разбрелись кто куда. Прикрепляя бейджик к рубашке, — к «шведскому раздатку» вход был строго по бейджикам — я несколько раз уколол себя булавкой в грудь, словно требуя от себя поскорее собраться. А когда наконец, я собрался и проснулся, то увидел ее. Она сидела за столом в окружении трех мальчиков — тоже молодых специалистов, возможно, из Бауманки. Я взял свой паек и подсел к грустному пареньку, которого, как я вскоре выяснил, недавно бросила жена. Она завела себе любовника, пока он изобретал самолет нового поколения. Точнее, летающую тарелку.


2

Первую часть ужина я слушал о непростых отношениях парня с женой и их общим другом — инвестором всего проекта, а впоследствии и любовником жены. В общем, запутанный любовный треугольник, центром коего были круглая летающая тарелка и неземные чувства. Разрушишь треугольник, разорвешь порочный круг — потеряешь и жену, и мечту.
— Черт, — сказал я, — жаль, что ты ее так и не изобрел.
— А тебе-то почему жаль? — удивился парень.
— Потому что если от тебя ушла жена, кто-то же должен приносить тебе еду. И потому нам сейчас не пришлось бы ходить к шведскому столу за десертом.
Парень даже не улыбнулся. И тогда я его предупредил, что тоже сейчас от него уйду, если он будет сидеть с такой кислой рожей, уставившись во все еще не летающую тарелку.
— Вон, посмотри, — указал я на девушку с тремя мальчиками, которая в этот момент искусно подцепила тремя пальчиками вилку с креветкой, — видишь, как им весело.
— Вижу, — даже не обернулся парень.
— А нам должно быть еще веселей. Нам должно быть так весело, чтобы они все пожалели, что в этот момент они не с нами, чтобы они, в конце концов, встали и пересели за наш столик.
— Это невозможно, — констатировал парень.
— Тогда есть еще вариант: ты берешь стул и садишься к ним пятым — и портишь им малину. А я буду один выполнять работу за нас двоих.
— Ты думаешь, это поможет? — заранее расписывается в своей беспомощности парень. — Они меня вообще заметят, когда я подсяду?
— Когда она сбежит от тебя за мой столик, я спрошу ее об этом, — пообещал я.
— А ты про меня точно не забудешь? — первый раз улыбнулся парень, вживаясь в роль жертвы.
— Ну, вот еще. Как я могу променять своего бедного скучного товарища на какую-то красивую бабенку?! Ради тебя мы и затеваем весь этот сыр-бор. Кстати, сыр очень хорош к венгерскому борщу. Рекомендую.
— Знал бы я чем дело закончиться, то вместо тарелки изобретал бы летающий стакан!
Так мы с моим напарником веселились весь ужин, потому что нам нужно было веселиться из последних сил. А что еще делать, когда от тебя ушла жена с лучшим другом. Веселиться, пока еще не все смыслы померкли. Веселиться до самой ночи, время от времени поглядывая на соседний столик, атмосфера за которым при каждом нашем взрыве хохота становились все тише и грустнее.


3

А за завтраком она сидела уже с девушкой. По мятым лицам обеих и вялому стилю общения я понял, что они — соседки по комнате. На этом семинаре всех селили по две персоны в номер.
— Отлично, — тут же придумал я хитроумный план, — подкачу к ней через подружку. Познакомлюсь с одной, и она введет меня в комнату. Зачем обедать с кем-то, если можно сразу же проникнуть в спальню, — продолжал я веселить себя и своего напарника, намекая на летающую кровать.
Впрочем, прибегать к хитроумному плану не пришлось. Потому что сразу после завтрака началась игра, и мы всей нашей дружной и единой командой собрались в холле. И так уж получилось, так уж распорядились боги, что Елена и мы с новым приятелем оказались в одной связке. На бейджике у Елены я прочитал, что она биолог и аспирант Принстонского университета. Цель же корпоративной игры состояла в том, что нам нужно было на время обойти несколько холлов-стран и физическими, и умственными упражнениями заработать как можно больше очков. Выкрутиться и прорваться, как Одиссей, и вернуться на родину с полным багажом чувств, эмоций и побед.
И вроде бы я настроился на борьбу, чувствуя эффект Холла, когда тело намагничивается, электромагнитные волны обвивают со всех сторон, и создается особое поле любви, но тут первое же задание серьезно подкосило меня. Ибо задание, на пути в Грецию, состояло в том, чтобы преодолеть условную пропасть в десять метров при помощи семи точек тела. Цифра семь была выбрана не потому, что это сакральное число, а потому, что, используя семь точек, крайне неудобно переносить всю команду. Ведь даже если два человека встанут на четыре ноги, то третьему придется согнуться, касаясь пола пятерней ли, пятой точкой ли, образуя колесницу для потешных гладиаторских боев. Остальных пришлось бы размещать на огненной изогнутой колеснице самым причудливым образом.
— Рррыымляне! — Завопили бы греки в ужасе, увидев такую конструкцию.
Мы же решили поступить и проще, и изощреннее. И вот уже семь прекрасных юношей выстроились в цепочку, наступив каждый одной ногой на ногу другому, и сцепились руками, образуя такой длинный воздушный мост над пропастью. Наши спины были напряжены как мачты. И девушки, семь прекрасных девушек, начиная с самой смелой, могли хвататься за наши шеи и перепрыгивать с ноги на ногу, и виться вокруг нас и обливаться потом рядом с нами, танцуя всем телом свой откровенный и грациозный, словно вокруг шеста, танец.
И девушки, словно они не девушки, а истосковавшиеся по любви матросы, начали танцевать, одна за другой поддаваясь азарту и командному духу, и эротичной гибкости, и природной податливости тела. Начали танцевать под фривольные комментарии, прыгая с мачты на мачту в белых майках. Мол,
— неужели и мне так повезет?
— подержал, передай другому.
— я больше не люблю тебя, юнга.
Все, кроме нее одной. О, Елена! И как мы ее ни уговаривали, ни умоляли и ни требовали, она наотрез отказывалась снимать туфли и переходить пропасть вместе с другими, потому что на той стороне пропасти, между Пелопоннесом и Критом, семерых прекрасных юношей и семерых прекрасных девушек ждет пропасть похлеще, пропасть из лабиринта неврозов. И в этой пропасти сидит плотоядный Минотавр. Минотавр похоти и измены. И он уже потирает руки, поджидая очередных своих жертв.
И тогда я понял, что у нее с кем-то отношения, что она, возможно, замужем. И она сейчас представляет себя на подиуме на высоких шпильках. И ей нельзя прыгать с ноги на ногу, спотыкаясь и хватая за шеи других юношей, потому что в первом ряду сидит ее муж. Одна эта мысль подкосила меня так, что я чуть не разорвал руки и не обрушил весь мост, по которому она наотрез отказалась ступать.


4

Чуть позже, когда мы выбирали название нашей команды, я предложил «Калипсо», подразумевая «Тоску Одиссея по родине и верность семье», и девиз «Копать всегда, копать везде и даже там, парам-пам-пам». В ушах ее, у гротов, увитых кудряшками, словно виноградными лозами, я разглядел маленькие агатовые клипсы, на пальце еле заметное аккуратное серебристое супружеское колечко. А на бриджах блестел широкий ремень — такой пояс целомудрия с замочком на бляхе, в фирменную клетку «Барберри», клетку, что придумали для подкладки плащей-тренчкотов. Короткий римский меч для первой мировой пунической. Когда я подошел поближе, но не настолько близко, чтобы спугнуть, я уловил приятный запах барбарисок и клубники, фирменный запах торгового дома «Барберри», сделавшего капиталы на первой мировой войне, на трупах и смерти. За окном лил дождь, и капли стекали по гладкой плащевке стекла, не царапая поверхности на проступающих сквозь деревья лицах мертвецов. Среди которых я уже видел и свое совсем бледное лицо.
А после были и другие конкурсы, где надо было связывать себя веревками и выводить нитью Ариадны по коридорам семь прекрасных юношей и девушек из лабиринта Минотавра, как скованных цепями рабов после проигранного сражения. Так, должно быть, еще ведут скованных кандалами грешников-мертвецов в Аид.
Копать везде, копать всегда, работая мыслью как заступом. И кто-то уже просовывал веревку под кофтой или рубашкой, а она, хотя она могла бы себя и не связывать, ведь это не она угодила в лапы плотоядного Минотавра, она обвязала веревкой свой тонкую кисть, чтобы помочь уставшим и измученным мертвецам выбраться наконец в Аид.
Она та, подумал я, кто никогда не предаст. Кто не отпустит в минуты отчаянья и не забудет о твоем существовании в бурном веселье. Она настоящая женщина, она моя мечта, которая не позволит дотронуться до своей руки другому, даже если ее муж умрет. Потому что сама будет любить до последнего. А если ты попытаешь повязать ей веревку, она отдернет руку, потому что там уже есть кольцо.
А мне именно такая и нужна была всю жизнь. Такая, которая не предаст, не отпустит и не бросит.
А я ведь уже смирился с участью быть преданным. С тем что однажды, меня кинут через одно место, на котором прежде повертят. Однажды, когда я стану старым и немощным, и потеряю место в сексуальной иерархии, превращусь в уродливого морщинистого ребенка, меня бросят в пропасть юные сильные прекрасные спартанцы. И тогда, может быть, найдется женщина, которая не откажется от меня, даже когда я буду уже мертвым.


5

Впрочем, помимо падения в бездну, были там и другие конкурсы. На Гаити мы все выстроились в цепочку — девочка, мальчик, девочка, мальчик, девочка, мальчик, девочка, словно для макарены или ламбады, и последний, будто он абориген, должен был, получив из рук ведущего картинку-озарение и нащупав очертания этой картинки в темноте (всем нам завязали глаза), набросать этот объект на спине впереди стоящего. Рисунки были примитивно-наскальные — пунктирные, словно первый человек в цепочке эволюции — первобытный неандерталец, а последний уже Пикассо или Малевич. И он должен был, бросив и презрев всех предыдущих, показать новый стиль и изобразить эту картинку на мольберте с помощью яркой кисти-маркера во всей своей бурной фантазии.
Нужно ли говорить, что, узнав правила конкурса, Елена встала последней, и она чертила на скале мышцы предстоящего счастливчика странные письмена, и когда эти письмена по цепочке дошли до меня, я весь содрогнулся, поняв, что там были то ли домик с треугольной крышей, то ли кораблик с треугольным парусом.
— Еще раз! — попросил я худенькую девочку, стоявшую за мной, нарисовать у себя на лопатках то ли домик, то ли кораблик, словно через это четверичное рукопожатие-рукоприложение, через которое я, к слову, мог бы поздороваться с Рембрандтом, я пытался ощутить смутное прикосновение Елены. И понять, о чем в глубине своей души больше мечтает Елена — о доме или о парусе?
А она — хрупкая девочка за мной, казалось, будто прижимается ко мне не только пальцем, но и всем телом, будто прячась за мной от ветра, судорожно чертила дом. Передавая ее послание, я нарисовал на спине впереди стоящей девушки с большой грудью парус. И когда я проводил пальцем по позвоночнику, я натянул корсет лифчика, словно трос, и  почувствовал, как напряглась ее спина, и надулись паруса лифа. А наш капитан, будь он Ван Гог или Гоген, уже бросив на произвол судьбы и работу на бирже, и жену с пятью детьми, уже схватился всей пятерней за маркеры и рисовал голубые волны и загорелых мулаток с розовыми цветами в волосах.
А потом мы пошли в другую страну, кажется, в Испанию, под звуки семиструнной испанской гитары, завязав глаза, и вела нас всех Елена. Хлопок по плечу — поворот налево, хлопок — направо. И я жутко ревновал к тому, что не я, а она ведет эту слепую процессию, и не в моих руках, а в ее, судьбы мира и команды.


6

И еще, я ревновал, что не к моим плечам она прикасается. И не на моей спине чертила паруса. Потому что я мог только мечтать о малейшем ее прикосновении. Ибо только в определенных конкурсах она соглашалась принимать участие наравне со всей командой с большой радостью. Это когда греки или римляне загадывали нам загадки, подобно тому, как загадывали загадки и задавали свои вопросы Сократ или Платон, или какие-нибудь изобретатели каламбуров и умельцы парадоксов софисты, вроде Протагора.
И я видел, как загораются ее глаза, и трепещут ресницы, ожидая похвалы, словно она не зрелая замужняя женщина, а маленькая девочка. И она со своим первым парнем играет в шахматы. А ее первый парень, назовем его инициалами О.Н., говорит о Спинозе и Леви-Строссе, как о коктейле, и обо всем — только по-своему, и никогда так, как она слышала от других. О.Н., и правда, опровергал все авторитеты и становился кумиром для нее. О.Н., незримо, но постоянно присутствовал в ее жизни — присутствовал так незримо, что чаще всего она даже забывала, что он и есть. О.Н. А может, наоборот, часто вспоминала, как он играл с ней в шахматы и проводил хитроумные комбинации, в то время как О.Н. любовался трепетом ее ресниц, ибо ее сердце заходилось от одного его одобрительного и ласкового взгляда.
Что-то в этом есть, не правда ли? Некоторые загадки нас очаровывают, некоторые разочаровывают. К последним относилась загадка, не разгадав которую, Гомер якобы умер. Но мне-то кажется, что Гомер умер не оттого, что ее не отгадал, а оттого, что отгадал и ужаснулся тому, как низко пал человек.
Однажды Гомер шел по пустынному берегу и чуть не сшиб каких-то людей.
— Эй, Гомер умерь свой пыл! — крикнули ему люди.
— Кто вы и чем здесь промышляете, добрые люди? — услышав доброту людей, напрягся Гомер.
— Мы рыбаки. А то, что мы поймаем, мы отбрасываем, а то, что не поймаем, уносим с собой.
И тогда Гомер стал думать, блуждая по своему затемненному сознанию, натыкаясь на слова и набредая на образы вслепую. И может, он даже подумал о звездах, из которых мы выкидываем только те, что падают в наши сети. А остальные всегда носим с собой на небосводе. Или о прочих нематериальных удовольствиях. Эти версии мы предлагали наперебой. Но все оказалось гораздо прозаичнее. Ибо рыбаки, выбравшись на берег после долгого плаванья, вылавливали друг у друга вшей.
И тогда я разочарованно посмотрел на Елену. И увидел, как она разочарованно посмотрела на ведущего и как брезгливо скривилась ее губы. Ее прекрасные губы, которые мне никогда не поцеловать, потому я даже меньше и ничтожнее вши, и никакие инстинкты приматов мне не помогут и меня не спасут.


7

А с Китаем вообще получилось как-то нехорошо. Ибо в условном Китае пухлощекий, рыжеволосый, переодетый в мандарина, с апельсиновой целлюлитной коркой фрукт предложил нам ответить на загадку от Лао Цзы, который, видите ли, считал, что у обычной женщины мозг курицы. «А какой мозг у необычной женщины?» — вопрошал себя Лао Цзы.
На этот вопрос мы и должны были ответить. И я опять посмотрел на Елену, как она разочарована и насколько не согласна. Но она, стиснув губы, подавила свой гнев и промолчала.
— У необыкновенной женщины нет мозгов, — предложил я наш общий ответ, — ибо не бывает необыкновенных женщин.
И Елена даже вроде бы согласилась с этим ответом, все более погружаясь в темноту другой стороны луны, окинув меня оттуда презрительным взглядом.
Черт, мы опять не угадали, ибо Лао Цзы считал, что у необыкновенной женщины мозги, как у двух куриц.
Может быть, эта промашка и не позволила нам занять первое место по итогам всей партии. Но я готов был скорее проиграть, чем согласиться с Лао Цзы. Либо необыкновенных не существует, либо необыкновенные умнее и проницательнее нас. Я с надеждой посмотрел на негодующую Елену. Я пытался заглянуть ей в глаза, но поскольку она уже отвернулась, я лишь мог посмотреть сквозь локоны на ее профиль. Так должно быть японцы любуются профилем луны сквозь ветви лунной сосны.
На обеде, после вручения призов-тортов, мы уже сидели за одним столом, и я взял две порции куриных потрохов в клубнике и вот, ковыряясь в куриных них и ведя светскую беседу на отвлеченные темы, я понял, как нужно поступить с Еленой. Нужно загадать ей загадку, из тех загадок, отвечая на которые она бы вывернула себя наизнанку. Чтобы этот вопрос прошел сквозь нее, ворвался в нее, сделав больно и раскурочив сознание. Чтобы она чувствовала, что распадается физически, чувствовала, что ее тело ей не принадлежит, что ее мысли с ним никак не связаны.


8

И я придумал такую загадку. Придумал очень быстро. Погладив мысленно Елену по голове, похвалив за прекрасный вкус и блестящие способности, помечтав о трепыхающихся ресницах, я предложил ответить ей на вопрос, почему в фильме Бертолуччи «Ускользающая красота», где главная героиня приезжает в Тоскану в поисках своего отца, почему среди всех достойных мужчин, среди интеллектуала, брутала, вымороченного шута, скабрезного трикстера, молчаливого одиночки и художника-борца, она выбирает себе в первые партнеры прыщавого неказистого юнца. Неужели для женщин в этот ритуальный момент важно, чтобы их любили? Неужели для них важно, чтобы любили их, а не любили они.
— Ведь она могла бы вполне выбрать и умирающего от рака, и женатого фривольца. И первое, и второе выглядело бы достойно женской милости и любви.
Я спросил Елену об этом потому, что меня и самого волновал этот вопрос. Вот она сидит передо мной, девственная и непорочная, живущая в мире чистых и абстрактных понятий. Но почему она выбрала и отдала свою непорочность мужу, о котором она почти ничего не рассказывала?
Ничего не рассказывала, должно быть, потому, тут же интуитивно догадывался я, что ее муж — это такое светлое и счастливое, единственно счастливое и невинное в ней, о чем она боится произнести вслух, чтобы не сглазить и не потерять. О ком нельзя сказать хорошо, потому что слишком это интимно и дорого. Дорого так, что не подобрать никаких слов и сравнений. Ведь, если он когда-нибудь ее оставит, а прямо говоря, бросит, она не сможет с этим справиться. И тогда наверняка она найдет тысячу прекрасных слов, чтобы описать его красоту и свое горе. Ибо боль всегда делает слова полновесными.
Но я зашел с другого конца и спросил о том, почему однажды женщина отдает мужчине самое дорогое, что у нее есть? Почему она носит это с собой, бережет как зеницу ока, пока кто-то не отбрасывает это в сторону как самое ненужное?
— Когда найдешь ответ, мы встретимся в Тоскане.
— Где это? — переспросила она, потому что не знала, что я жил в комнате с такими тонкими, будто прилипающие к телу полупрозрачные летние рубахи, обоями и стенами цвета оливкового масла и заходящего солнца. — В каком холле?
— Тоскана — эта такая прекрасная провинция, где у женщин золотистая кожа, оливковые волосы и миндалевидные глаза, — дал я подсказку. — И при этом там мужчин пробирает такая тоска от одиночества и несовершенства мира, что они готовы засунуть женщинам яблоко назад в глотку. Но чтобы этого не делать, они лежат, повернувшись лицом к стене, и слушают, как там, за стеной, ругаются или трахаются. Слушают, как вместе с тиканьем секундной стрелки разрушается их мечта о прекрасном и надежда на спокойную безветренную ночь.


9

Я знал, я верил, что она будет думать и думать, пока не придумает ответ. Ибо это не Лао Цзы, это нечто похлеще. Это вопрос, который будет терзать ее девственную душу до тех пор, пока не разорвет ее в клочья. И она найдет на него ответ, чтобы не умереть, подобно Гомеру.
И я не ошибся, она не спала всю ночь и придумала ответ, еще до того, как пропели третьи петухи, и ее темперамент заставил ее схватить телефон и позвонить мне. И она сказала, что разгадала загадку.
— Я сейчас после бассейна, — не соврал я, — я сейчас расслабленно лежу в своем номере, — опять не соврал я. — Я распят тяжелыми нагрузками, — снова не соврал.
— Приходи, если хочешь поделиться со мной немедленно, и омой мои ноги своим дыханием, — не сказал я, открывая дверь, за которой в холле бушевала жизнь, за которой семинар физиков-атомщиков обсуждал устройство атома. А возможно, геологи обсуждали строение Земли, мантии и ядра. Копать везде, копать всегда и даже там, парам-пам-пам.
И они говорили на своем труднодоступном, полном терминов языке о физике. Но если его перевести на обычный язык или пусть даже язык мифов, они говорили и о душевных недрах, и о физической близости, о том, что, по Мерло-Понти, называется чувством центра Земли. О том, что каждый человек и есть центр Земли. О том, что мы все в своих суждениях пляшем от своей колокольни, от своих травм и неврозов, лишь со временем покрываясь чужими мнениями и мыслями, словно культурными слоями. А еще о том, что вот идешь, бывает, по улице, и день такой серый-серый, тяжелый, тягучий, но стоит только вспомнить, что ты тоже центр Земли, как сразу все преображается, и воздух вокруг начинает искриться. И все в тебе начинает жить, биться за этот центр Земли, за то, чтобы ты сейчас и впредь оставался пупом вселенной.
 А на темной стороне луны мы все одиноки, потому что отношений не существует, потому что люди не могут и не должны быть связаны, потому что это противоестественно, потому что мы приходим в этот мир в одиночку и умираем так же в одиночку. Потому что нельзя умереть вдвоем, потому что это глубоко личное, это настоящее, это по-настоящему дело каждого. Потому что только одиночкам и изгоям устраивают темную, накинув на голову простыню. А кроме этого личного пространства и личной боли, ничего хорошего в темной стороне каждого из нас нет. Мы несчастны, и мы голодны до эмоций, поэтому мы при первой возможности и вытягиваем их из себя же, на светлую сторону.


10

 Боже, как я хотел, чтобы она не пришла, и как я хотел, чтобы она пришла. Боже, как я хотел умереть вместе с ней, но, в то же время, не брать ее с собой на свою темную сторону луны.
Я стоял у окна и смотрел на одинокую рябинку, которая согревала меня своей обнаженностью даже там только несколько гроздей красных ягод, как защитная помада на обнаженной женщине, когда вдруг распахивается дверь, и резкий порыв ветра готов сбить любого заметавшегося. Она была такой беззащитной, и в то же время эти яркие ягоды, которые еще не склевали клесты и вороны, давали надежду, что, даже раздетой, ей удастся отболтаться.
И когда она пришла, она действительно тут же попыталась отболтаться. Перевести трепет своего положения в легкий треп, укрепиться на плывущей под ногами почве. Она говорила с уверенным достоинством обо всем на свете, потому что привыкла обнажаться постепенно, снимая с себя слои как одежду. Один слой за другим. Потому что все люди бесконечные актеры, а, значит, чем больше говоришь, тем больше скрываешь. Выкладывать, как на ладони, все что можешь, подряд, тщательно фильтруя информацию и оставляя за тонкой стеной все, о чем говорить не можешь, — таково правило игры.
— Видишь, какая у меня за окном рябинка, — прервал ее я, уставившись в окно, в котором отражалась Елена всем своим силуэтом. — Ну разве она не трогательна в своей обнаженности?
— Рябинка как рябинка, — пожала плечами Елена.
И это пожатие — мол, к черту рябинку, когда я такая молодец, когда я отгадала, разгадала такой сложный ребус, ну же повернись, посмотри на меня, еще больше обнажало ее, развязывая мне руки.
— Ну разве она не прекрасна? — настаивал я, видя некоторую растерянность. — Разве тебе ее не жаль? — настаивал я на некоторой целомудренности, оставшейся еще между нами.
Я говорил и представлял себя по ту сторону окна. Одиноким. Обнаженным, изгнанным уже из рая.


11

— Ну разве тебе ее не жаль? — молил я.
— Ну, как тебе сказать! — снова пожала плечами Елена, и я вновь увидел всю гамму недоумения, непонимания, на отраженном в стекле лице, по которому уже катились крупные капли, — по-моему, самая обычная рябинка.
А мне послышалось: «самый обычный ребенок». Ну, к черту, так к черту, — повернулся я к ней лицом. И мы стали говорить о Бертолуччи, об учебе в Принстоне, о Дерриде и о себе.
Потому что мы, как никто другой, умеем обнажаться, оставаясь одетыми. Потому что мы никогда не лжем, а лишь легко снимаем с себя бесчисленные маски. Не так ли?
А когда она, наконец, рассказала о своем понимании фильма, рассказала, почему героиня Лив Тайлер отдалась не брутальному художнику, не веселому интроверту, не почти мертвому интеллектуалу, что тоже было бы красиво, а отдалась прыщавому юнцу, уродцу-неумехе, прошло уже полчаса. Или около того.
— А ты знаешь, — заметил я, будто бы между прочим, — где-то я слышала, что ученые принстонского университета высчитали, будто бы секс между мужчиной и женщиной длится в среднем 28 минут.
Это я, конечно, все выдумал. Я бы мог сказать: и Йельский, и Оксфорд, и Кембридж, но мне было важно сказать именно Принстон. Потому что таков принцип.
— Это ты к чему сейчас? — спросила она, с запинкой, настороженно.
— К тому, что ты уже полчаса в моей комнате. А там, за дверьми, как раз собрались мои друзья. И они, бог знает, что могут подумать о нас.  
— А что они могут о нас подумать? — спросила она, растягивая слова. По ее тону чувствовалось, что смятение и нехорошие предчувствия нарастают в ней и уже медленно подкатывают к горлу.
— Ну, например, что я нашел себе очередную девушку. И что ты очередная шлюха. Меня же больше волнует, комфортно ли тебе было проходить через весь этот строй, через семинар? И почему ты все-таки прошла, а не сделала вид, что идешь мимо? Впрочем, это был твой личной выбор. И не мне за него отвечать. Ведь ты вполне бы могла пройти мимо, могла сделать вид, что пришла на семинар разговаривать о центре Земли и стать этим центром в глазах всех собравшихся сейчас за этой тонкой стеной…
Я знаю, этот мой вопрос произвел подмену всего и вся. Он разом сменил все плюсы на минусы, подменяя полюса. Он вывалял все наше общение в грязи. Моя улыбка теперь была отталкивающей, попытка шутить — неуместной, мое обаяние — вероломным. Все, что ей казалось искренним, теперь выглядело фальшивым, Я будто взял кисть и измазал ее белую блузку и мою белую футболку черной краской. Я закрасил черным ее, себя и весь мир.


12

Раньше после первой брачной ночи на забор вывешивали простыни с красными разводами. Может быть, это было жестоко, но теперь у меня не было других красок для наших парусов. Для парусов тех, кто возвращается на родину после лабиринтов Минотавра. А там, на родине, оставшиеся на берегу отцы и мужья, ждут если не красных, то хотя бы белых простыней.
С тех, кто высоко летает, и спрос высок. И теперь ей уже было не отболтаться, не прикрыться словами. Потому что никаких спасительных слов здесь уже не найти. И она стремительно встает с кровати, поправляя на себе черную юбку. Единственное, что ей оставалось, — это сделать вид, что ничего страшного не произошло, отшутиться, а потом под благовидным предлогом уйти, потому что несказанное в любом случае будет выше сказанного. И тогда она, возможно, сохранила бы лицо, а не выдала бы себя с головой в момент своего предательства.
Но ее несдержанный внутренний голос и темперамент заставил ее защищаться. Защищаться у нее, конечно, получалось плохо, колени и губы дрожали, стоять прямо на расходящихся льдинах полушарий — логической и эмоциональной — не удавалось. Карта мыслей расползалась по швам. В ее голове вообще не укладывалось, насколько мужчины могут быть подлы и коварны. И насколько они жестоки в своем желании добить. Или это была не жестокая провокация, не предательство, а просто непродуманная фраза, попытка задеть, попытка что-то узнать, попытка поставить эффектную точку перед тем, как мы попрощаемся?
Металась она по комнате, глазами пытаясь просчитать варианты. Но натыкалась лишь на оливковые обои по всему периметру, словно ее окружала оливковая роща в Тоскане с жирным оливковым маслом которым не запить горечь в горле и сердце.
Каждому надо сказать острее и точнее, и бесповоротнее, но у меня получается гораздо лучше. Единственное, что ее могло спасти — это деревце за окном, по которому она, как белая лабораторная мышка, могла бы убежать с тонущего корабля в небеса. Если бы она только не отреагировала так остро, не выдала бы себя, а спокойно подошла бы к окну и стала бы рассуждать о погоде, как то делают настоящие леди Принстона. Но это деревце, которое могло бы ее спасти, но не спасло, раздражает ее еще сильнее. Последнее, что она услышит, же решил я, это слова «Закрой за собой дверь».
Мол, все, ты мне больше не нужна. Не поднятый, как прежде, во всех прежних потешных гладиаторских боях, а опущенный вниз палец. Вот это и будет эффектной точкой, выстрелом в спину предателя.

 
13

Конечно, хотя бы потому, что ее голос уже дрожит, никакого лидерства ей не выиграть. К тому же, она чувствует себя фальшивой и грязной. Через минуту-другую острого соперничества, противоборства, перепалки, в которой я вынужден держать себя достойно, в которой я спокоен и рассудителен, и уравновешен, даже холоден, как нож мясника или скальпель хирурга, она замолкает… Странно, ведь это моя, а не ее мечта умерла, и это мне, а не ей, вынимать очередную сгнившую занозу из сердца, доставать при полном самообладании и трезвом анализе.
А она пусть валит восвояси. Пусть бежит, сломя голову, из ситуации, делающей ее хуже, чем она есть, пусть скачет к себе в номер, пусть падает там ниц на постель, пусть рыдает, ревет, визжит под теплыми руками соседки, которую я сегодня в бассейне так виртуозно учил плавать, будто предчувствуя, что это ей, а не мне, предстоит лечь рядом на живот или спину и окунуться руками в бурную реку слез… А может, ее будут гладить по волосам другие девочки, та, хрупкая и плоская, или та, с большой грудью. Любая, что попадется под голову из команды копателей, будет стараться ей помочь и успокоить, будет говорить ей, что все хорошо, что ничего страшного не произошло, к чему бы кто-то о ней подумал плохо.
Маленькие лгуньи. Эх, жаль, что это не я буду ее успокаивать и гладить по оливковым волосам, потому что я бы обязательно нашел повод для пары колких фраз и замечаний. Я бы уже не отпустил ее пойманную из силков.
А без этих фраз, думаю я, уже отвернувшись к оливковым обоям Тосканы, она уже через несколько минут послушается своих подружек и успокоится, и возьмет себя в руки, чтобы никогда больше не совершать таких же ошибок и не испытывать того позора, что она чувствует сейчас. Чтобы больше никогда в жизни не ощущать себя вавилонской блудницей на развилке дорог, когда она, как в тумане, выходит из номера и теряется, не зная, повернуть ей налево или направо. И десятки глаз устремляются на нее. И хотя она пока еще убеждена, что не шлюха, и надеется, что она все еще не изменила своему мужу, ее внутренний барометр с точки «ясно и чисто» мигом перескакивает на «критически опасно», а мир условностей и теней уже накладывает свой отпечаток на высоко поднятые паруса. Однако ей не удается усилием воли сразу унять свой внутренний жар и лихорадку, и качку внутри всего тела. Ее кожа трескается под пристальными взглядами, мысли беспорядочно скользят по кругу, голова кружится, слезы наворачиваются на глаза.
И потому, когда она выходит из комнаты, «закрой за собой дверь» ударяет ей в спину так, что она еле стоит на ногах. Но, тем не менее, схватившись за ручку, она наверняка заставляет себя прямо держать спину и не опускать подбородок, и выкидывать от бедра ноги на тонких шпильках, будто она идет по высокому подиуму перед полным залом, благодарная Господу лишь за то, что среди зрителей холла нет ее мужа.







_________________________________________

Об авторе: ИЛЬДАР АБУЗЯРОВ

Родился в Нижнем Новгороде. Окончил исторический факультет Нижегородского государственного университета. Работал спортивным обозревателем, преподавателем, управляющим цеха оконных блоков, коммерческим директором журнала «Октябрь».

Первые рассказы опубликованы в 1998 году в журнале «Нижний Новгород». В дальнейшем публиковал прозу в журналах и альманахах «Знамя», «Вавилон», «Октябрь», «Урал», «Новый мир», «Дружба народов», «Юность». Автор книг «Осень джиннов», «Курбан-роман», «Хуш», «Агробление по-олбански», «Мутабор». Лауреат Новой Пушкинской премии (2011), премии имени Валентина Катаева (2012). Роман «ХУШ» включен в лонг-листы премий «Национальный бестселлер» и «Большая книга». Роман «Мутабор» вышел в финал премии «Национальный бестселлер».

Произведения переведены на немецкий, чешский, шведский языки, экранизированы. Участник «Литературного экспресса», семинара молодых писателей в Липках и международных книжных ярмарок в Лейпциге, Париже, Франкфурте, Каире, Лондоне.скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
4 087
Опубликовано 18 авг 2014

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ