(рассказ)
Очки запотевают от робости, когда ее встречает...
Все как в тумане, и ее не рассмотреть: «Люся, Люся», – кричит он беззвучно, потому что она не оборачивается, вроде бы кричит, а звука нет... Рту уже даже больно — так широко раскрыт, а звук все не выходит... Да он и сам знает, что не кричит, а только думает, что кричит — от робости, от любви... И как будто не только его очки, но все кругом – запотело, и везде эти клубы пара, будто бы все происходит в турецкой бане, а на самом деле это метро, и откуда бы здесь этим клубам взяться? Или это не метро? Какие-то люстры, огни прям в лицо светят, временами вдруг шум в ушах, как в приемнике со сбитой волной, только громче, а потом опять тишина — Люся, Люууся, ауу, где ты? И очки он трет, трет — а все бесполезно: Люся уходит от него сквозь туман в его непроглядных очках...
А когда начало происходить это самое запотевание в очках, ведь раньше его, вроде, не было? И откуда вообще взялись эти очки, да еще с запотевающими стеклами? Надо хотя бы купить с незапотевающими, если уж приходится жить в сплошном тумане.
Нет, раньше у него такого никогда не было – с другими девушками. Он всегда подходил и говорил, что хотел – никакого тумана... Здравствуй, допустим, Маруся, говорил он спокойно, пойдем, например, со мной в нумера... И Маруся обычно шла, с ним многие хотят пойти, вот только с Люсей никак не получается, никак не может просто подойти и сказать, что хочет. А с Люсей он и в нумера-то даже не очень хочет. Ну, то есть в принципе-то хочет, конечно, но никогда не предложит, ведь она
не такая, и у него к ней
не такое, у него к ней совсем другое, чем к остальным девушкам. Как выражается Михалыч, у него к ней — платоническое. Михалыч мудёр, зря не скажет... Он говорил, что в древности был такой знаменитый спортсмен, очень сильный, за что его и прозвали Платоном, он даже на олимпиаде древней выступал в тяжелом весе и победил, так вот он потом тоже набрал команду, и тренировал их, назывались академики, ну, типа, гребцы что ли? Только вот немного не понятно — сам он, вроде, по борьбе вступал, а тренировал гребцов, чет у Михалыча тут не сходится... Ну, ладно, может, он сам чего недопонял. Так вот они все эти акадеими и любили друг друга, как говорит Михалыч — платонически. То есть платонически, как он понял, это когда тебе уже даже не до койки и очки от счастья запотевают уже на дальних подступах к объекту. Ну, вот как у него с Люсей или как у Платона с его командой... А ему-то только одного и надо — чтоб Люся посмотрела на него ласково...
А про туман этот на очках надо спросить у Михалыча, может, он тоже знает, откуда туман-то? И вот слабость эта непонятная, просто ноги подкашиваются, откуда она у него берется даже удивительно? Он ведь, вроде, не робкого десятка, даже смешно, а тут на тебе — рта открыть не может при виде Люси! Точнее, и рот-то открывает, да все впустую, только пар изо рта, от которого, кажется, очки его запотевают все больше – до полной непроглядности...
Только платье ее колыхнулось где-то вдали, в клубах... Иногда он даже вспомнить не может — как она выглядит, черты расплываются... Знает только, что она ужасно красива, что у нее каблуки высокие, и грудь тоже высокая, что у нее светлые волосы, и платье такое... трепещет на ходу, не короткое, а настоящее, не как у этих лахудр профурсеточных, что ему прежде попадались, она же не такая, она – настоящая леди, как говорится... А ведь так хочется ей все сказать – здравствуй Люся, это я, Санчес, весь я твой, несмотря на запотевание очков...
ТуУпражняясь в проживании, а овогда и в поступках зазорных, не зришь великое, егда же
узришь, то поздно зачастую, ведь оно уже не твое — счастие.
О, сколь величава прекрасность ея во всей целокупности членов, тожде и по отдельности — и кудри, и ланиты, и очеса, и выя, чресла и стегна, а также перси и рамен
а... О, рамен
а! О, нравы! Позволяющие рамена сии неприкровенными выставлять всякому на позорище и укоризну.
Но особливое достояние Люсино — в повышенной персястости, каковая, как говорили древние — есть зерцало души, особливо девичьей... Упомянутая высокоперсястость ея в совокупности с хрупкостью существования и тонкости членов воздействует чрезвычайно на все особи мужеского полу — невозможно пройти мимо, не обжегшися.
Но случай привел в непотребное...
Эх, блажен муж, скажу вам братие, иже не иде на совет нечестивых и на пути грешных не ста, и на седалищи губителей не седе, но яз же, безумный, и сходих, и постоях, и поседех. Вскую? О, седалище ненавистное! Вотще упования...
Вопрошающий, вопроси!
Ответствую: приидох яз в чертоги веселия и там премного возвеселихся, и зелия хмельного накидахся, и в разуме помутихся. Князех и болярех и другого люду более мелкотравчатого там премного вином упивахуся, веселяхуся и попуст
у величахуся... А на помосте жены и девы зело изможденныя взад вперед ходиша, раменами поводиша и чреслами, что кобылы на выпасе потрясахуся...
И здесь явилася для меня во всей своей многоперсястости Царица упования моего, откуда не вем, но от общего блядствия наособь... О, солнце пылания моего! В твоей многовысокоперсястости погибель моя!
Вопрошающий: Кто ты еси, Царица упования моего, рцы!
Царица упования, рекоша: Аз есмь червь, а не человек, поношение человеков и уничижение людей...
Вопрошающий: рцы конкретное!
Царица упования: Бене, вот вам конкретное из того что есть в нашем сэпплае – дефиле, Fashion показы, шоу-румы, мастер-классы, выставки, презентации, акции боди-арт, затем боди-арт ню и арт-нюню; а также хостес и хорека (HoReCa), гоу-гоу, семплинг и лифлетинг. И уж на самый худой конец спреинг, но до спреинга никогда не доходит, я вас уверяю, все-таки мы фирма солидная...
Вопрошающий: О, сколь богатый этот ваш сэпплай, даже хостес есть?! О, хостес упования моего!
Царица упования: О, как прекрасно вы выразились, месье... Ну, конечно, хостес обязательно присутствует, причем практикуется как индивидуальный, так и групповой, как обычный так и ночной... Ночной хостес это вообще наше ноу-хау...
Вопрошающий: О, Солнце пылания моего! Но ведь в индивидуальном хостесе, в особенности, в ночной его разновидности есть определенная опасность для честной девушки, не правда ли?
Солнце пылания: Разумеется, милостивый государь, есть совершенно определенная опасность и именно для честных девушек, очень определенная... Однако, смею вас заверить, милостивый государь, что девушки здесь долго не задерживаются, ибо наличие здесь девушки вообще является противоречием в основании. Так, что опасности именно для девушек, по сути, нет. С другой стороны, к сожалению, без хостеса нам сейчас никак нельзя, он сейчас чрезвычайно востребован во всех своих разновидностях. Особенно трудно обойтись без индивидуального ночного, да я больше вам скажу, милостивый государь мой, что только за счет него мы и держимся, остальные опции, я бы сказала — более декоративные, служат лишь для легитимации процесса ночного и отчасти дневного хостеса...
Вопрошающий: Оо, Солнце пылания моего, о, Дщерь совершенства! Сколь величава ваша повадка, особливо в верхнем отделе организма, благодаря высокоперсястости, о чем уже было сказано выше, столь же восхитительны и ваши речи, хоть они, откровенно говоря, и исполнены неподдельного драматизма. И даже внезапно и болезненно обнажают, я бы сказал, трагическую ипостась бытия, до полной, в сущности, ея обнаженности. Неопровержимым доказательством чего является наличие у вас в сэпплае еще и такой опции, как боди-арт ню-ню. Это представляется нам глубоко символичным, своего рода аллегорией несовершенства и онтологической трагичности мира и одновременно его болезненной наготы и незащищенности... Ведь боди-арт вы предлагаете только в виде ню или даже ню-ню и никаких других вариантов, если я вас правильно понял? Кстати, и не могли бы вы объяснить мне, непосвященному, в чем различие между двумя этими вариантами — ню и ню-ню?
Дщерь совершенства: Видите ли, милостивый государь, никаких других вариантов, кроме названных мы не предлагаем, ведь пресловутый боди-арт, он вообще весь исключительню ню или даже ню-ню, вам придется с этим смириться... А различаются они – степенью распахнутости миру и вселенной, так сказать... Полностью распахнутым считается лишь ню-ню, в просто ню все же еще остаются фрагменты непознанного. Правда, многих привлекает именно это... Что ж — такова наша профессия, она непростая, как и всякие высокие профессии, к тому же весьма древняя... У вас же вот тоже есть профессия, неправда ли, милостивый государь? Наверное, она у вас, по меньшей мере, не такая древняя, как наша... Кто вы по профессии?
Вопрошающий: Я?
Дщерь совершенства: Да, именно вы, вы...
Вопрощающий: О, Дщерь совершенства, лучше бы вам и не знать, кто есмь аз. Но вам я скажу из почтения: Аз есмь Истребитель Кровавых Драконов ныне и присно, семо и овамо и во веки веков, если так можно выразиться... И моя профессия уж нисколько не уступает вашей в древности, ведь драконы, как известно, были всегда, в том числе и кровавые. Сказать по чести, некровавых драконов мне ни разу не попадалось. А вот в самое последнее время дракон пошел особенно кровав.
Дщерь Совершенства: О, сколь удивительно звучит, то что вы говорите сейчас, месье, и какая честь для такой простой девушке, как я, стоять здесь в непосредственной близости от вас... И сколько же кровавых драконов вы уже истребили, месье?
Истребитель драконов: Еще ни одного, к сожалению, это меня мучит, мадам, но я его обязательно истреблю, вот не долее, как завтра поутру на рассвете, и эту победу я посвящу именно вам, мадам, и я брошу к вашим ногам ожерелье из зубов Кровавого Дракона... И вы станете моею, о мадам, о Цветок вожделения моего...
Цветок вожделения: О, месье, но это столь неожиданно! Вы очень траблеризируете меня, право. Но что же все-таки вселяет в вас уверенность в грядущей в победе над Кровавым Драконом, ежели раньше вы никогда не побеждали никаких драконов ни кровавых, ни даже некровавых? И я бы не хотела обнадеживать вас напрасными обещаниями, вот вы сначала победите хоть одного драконишку, а потом уже можете на что-то рассчитывать с моей стороны. А пока я немного смущена, месье. Ведь это первый случай в моей практике, чтобы клиенты предлагали мне ожерелье из зубов Кровавого Дракона. Не могли бы вы назвать его ориентировочную стоимость? В этом случае можно было бы обойтись и его денежным эквивалентом, это даже надежнее... А вдруг вы не справитесь с Кровавым Драконом?
Истребитель драконов: Я сожалею, о Свирель моего блаженства, Лебедь моего парения, а также Шатер безумия моего, но никакого эквивалента зубам Кровавого Дракона нет в природе, тем более денежного. Эквивалент здесь только один — жизнь, она же смерть... Но вы будете моею, чего бы то мне ни стоило, клянусь вам! Одно лишь убеждает меня в том что я справлюсь в Кровавым Драконом, это то, что прежде я уже имел честь освободить человечество и от Шестиголового ящера, и от Саблезубого тигра, от Стальной лапы и даже от Тиранозавра Магниуса из арапов, от которого освободить человечество было особенно трудно, но я освободил — не пробило еще и двух склянок, нет трех склянок... И посему я имею упования и на эту великую победу над Кровавым драконом, о Заря моих восторгов... И эту победу я посвящаю тебе.
Заря восторгов: О кэй, мой верный рыцарь, я буду наблюдать за ходом вашего поединка из Восточной башни моего замка, хотя, конечно, отсутствие эквивалента немного непривычно...
Истребитель драконов: Так значит завтра на рассвете?
Заря восторгов: Завтра на рассвете.
Но колико ни обращал я взоров сердца моего на нее — все сияние. Воззрение на нее вливало в душу мою радость и ликование. Я ощущал в ней тишину и уже не чувствовал я в ней зыбей тщеславия и надутлости высокомерия, как в других женах и девицах, прежде встречаемых мною на тернистом пути. И тогда внезапу восскорбех яз по плоти ея, и муку приял еси, и упразднилось проживание мое в чуть ни смерть, и дым испепеления моего будет теперь возлетать к небесам до веку.
Вонми мне, Люся! Воззри на мя – яз исчезох...
Фри Причем здесь это фри? Он его и не любит вовсе, это же как в Макдональдсе, да? А ему при его-то занятиях ведь тоже нельзя жрать всякую дрянь, только в исключительных случаях. В ихнем деле как в балете — ничего лишнего. Да и вообще он больше всего любит обычную вареную с укропчиком.
А что за белиберда, что это за язык такой, который из него прет без остановки временами? Сам почти ничего не понимает, только смутно. Что-то старинное, наверное, похоже на то, как в церкви говорят и поют. Только этого еще не хватало... Он был как-то в церкви пару раз, все красиво, все блестит, чем-то непонятным пахнет, но интересно. Правда духота, долго не выстоишь. Вот там тоже так говорят, почти ничего не понятно, только смутно иной раз понимаешь, поскольку слова знакомые все-таки попадаются – какой-то древний, видимо, смысл. Вот и он сейчас вдруг так заговорил — только в уме, как будто он поп какой-то, или в роду у него были попы или даже монахи, и вот он сейчас вдруг все вспомнил. А что, по приколу, вставляет...
Но только как он подойдет к Люсе с такой чепухой? Она же сразу его пошлет как умственно простуженного, он и с простыми-то словами боится подходить. Черт, хорошо еще по-китайски не заговорил, говорят были случаи, что человек вдруг начинает говорить на каком-то языке, что прежде не знал, особенное если ему про башке настучат. Хотя лучше бы уж наверное по-китайски, там хоть вообще ничего не понятно, но сразу видно, что умный. А тут ерунда какая-то — отдельные слова вроде понимаешь, а весь смысл прорубить не можешь. Да Люся же сразу же испугается и убежит. И главное — он не может это контролировать, вот щас, вроде, нормально, а потом опять бабах — и прут из него какие-то неизвестная науке белибердистика... С таким бредом не то что к Люсе, к Михалычу-то подходить опасно, по башке даст, хоть и Михалыч ему и как отец...
И почему Бог сделал его таким робким, есть же, наверное, парни, которые не испытывают страха перед девушками, не то что он. Мало того, что у него от ужаса очки эти запотевают, так теперь еще и по-поповски разговаривать начал, стыдно на люди показаться, не только Люсе. Но и то сказать, кто он, а кто Люся? Она — известная модель, красавица, дух захватывает — что грудь, что с противоположной стороны от груди – оттого-то очки у него и запотевают постоянно... А в интернете ее фото висит на странице ихнего агентства, там такое написано — ни слова не понял, у них там тоже какой-то свой язык что ли: спреинг, хорека, гоу-гоу... Хочется ее как нибудь спросить за все это – и за спреинг, и за хареку, а особенно за индивидуальный хостес... Наверное, это что-то прекрасное, на что надо долго учиться и, скорей всего, по-английски.
А он-то кто? Так – сын помойки и подворотни, если бы не Михалыч — уже бы сторчался, как половина из тех, с кем на районе бакланил, шпана подзаборная, гопота перепончатая, плесень маловразумительная. Для тебя ли такая девушка как Люся? Королева красоты, супермодель агенства «Тело в дело»...
Едришкина катапульта — так это же Као, как же он сразу не догадался. Он снова ушел в Као, это же ясно... Отсюда такой туман и кайф... Боже, что скажет Михалыч? Может быть, ему лучше вообще не говорить, его же нету сейчас. Но он все равно все узнает — и такое устроит! А где, кстати, Михалыч? Когда он в прошлый раз улетел в Као прямо из Рио, ничего не сказав ни Михалычу, никому вообще, то когда он вернулся, Михалыч чуть ли собственноручно ни послал его обратно в Као. Только тогда у него не было Люси, а сейчас-то у него есть Люся, только где она? Опять все расплывается... Воззри на мя, Люся, это я твой Санчес, нежный и робкий...
ФоАз есмь, но есмь ли, в сущности, аз? – вот в чем вопрос. Практически несмь.
Вскую заугрюмели людишки? Взалкал есмя многознания, и паки огребох...
Блажен неведающий, ибо об нем восскорбят ангелы небесные. Но проникла печаль в сердце мое с тех пор как взалкал агницу. Алчба по плоти ея повлекла меня на дознание, влекомый горением внутренности моея, стал я преследовать ея по пятам, невидим оставаясь. Стояли поднятые вопросы перед очима моима из непонятного и никак не хотели опускаться: что есть спреинг, что хорека, а что гоу-гоу и особливо хостес индивидуальный? Это мучило меня. Вборзе изведах яз что есть гоу-гоу — пляски в непотребстве с голым лядвием и афедроном – пусть их изгаляхуся, а что хорека так и не вразумех. Но хостенс индивудуальный не отпускал привлеченности ума моего и воспаленности всего воображения. Ведь сказано же: не воображай, но вообразил несчастливейший. И приидох яз в дом скорби и беснования, об коем поначалу и не подозревал, что он таковой и куда скрылась моя Люся понапрасну с неким дородным болярином, вышед из шарабанов. Закручинился яз, пригорюнился. Чую неладное...
Вдруг вообразилося мне непотребное с этим домом, а что ежели не святилище дом сей мус, как прежде воспринималось, но иное. Сия мысль всю кровь во мне воспалила. Мне так стало во внутренности моей стыдно и грустко, что едва не постигла меня внезапная чуть ни смерть. Вся внутренность моя возревновала о тебе, агница. Стоял еси на ветру и практически рыдал, в кои веки уперлось тебе сие непотребство, ежели оно таковое...
Решил-таки допытать до конца — вместилище ли дом сей муз или же он не мус, но разврата воспреемник...
Но не каждому Санчесу в сей дом вход есть, не мне... Хоть врата и широкие, да там драбанты на вратах стоят— один другого драбантистей, из коих избыток питательных веществ топорщится во все стороны. Но драбантов ли мне бояться, когда я на свете единого Михалыча только и боюсь, и Люсю тоже...
Приступих... Реку: расступитеся, несчастные, хощу зрети внутренности сего храма мус очима своима и убедиться в благонравности деяний его жрецов...
Не расступяху...
Аванпостами обставились, а о вечности позабыли. А она близко…
Реку паки: Вострепещите в окаменелости злодеяния вашего, хощу видети агницу мою в здравии и добродеянии, аще не то — намещу на вас казни пагубные — и мух песьих и жаб и аки рыбы в кровавой реце изомрете и возсмердите.
Ожесточишася, кароче, сердце фараоново...
Не вострепетяху!
О бестрепетные, зело покрылись вы здесь плесенью бесчеловечности, и чужды вам стали страдания и боли людские, а также к добру и злу вы стали постыдно равнодушны, реку им. Вотще! Абие востреп
ещите, скнипы свинские, навлечете на себя не едину пагубу...
В сей момент одначе еще стучал в груди моей молот жалости и великодушия, но недолго же ему и стучать-то было, даже и ангельское долготерпение изыде когда-то, обмякать нам не приходится...
И тут вышед из их рядов некто наиболее драбантистый и рыкнул на меня аки лев рыкающий, а Люсю мою описал в беспробудных выражениях.
«Виждь смирение мое, неуместно рыкающий, оно не вечное, лучше бы тебе прекратить высказывания и и приступить к устранению безобразий», – рекл есмя самому драбантистому. Но и он не внемлил в легкомысленности своей углебаяся, а паче обыкновенного возбухл еси, меня же обназвал сыном блядиным, и Люсю тожде обназвал многократно, но только дочью...
Но тут уж внезапу раскололся сосуд скудельный смирения моего, поелику ярость моя в сосуде сем уже не умещалася, но кипела во всей своей многобурливости, и вино сей ярости пролилось наконец к ногам драбантовым... Реку – иду на вы, реку – хоронитеся! О, недостойные, зачем было Люсю называть бессердечными словам, ладно бы одного меня? О, отверженцы сострадания и великодушия, сего стерпеть от вас не могу, ужо поплатитесь! Вк
усите же вы у меня вечности до самого основания...
И возложил яз длань на головы их безумныя, потом еще возложил... Сначала возложил шуйцу, потом и десницу, а потом еще два раза по корпусу...
«Изыдите блудодеи, аще бы восхотел жертвы дал бых убо», – воззвал яз паки. Иные из них от этого приложения полегли на месте, другие же гонзнули суть со всех ног в противоположном направлении... Нехорошо поносительствовать Люсю, свет очей моих и царицу моих упований, о бессострадательные...
Пошед же яз далее, озирахуся и восхищахуся окружающему. О, вместилище непотребства, о чертог зловредности, сколь велик ты еси, и прекрасен, несмотря на беспутство...
Но чу! Паки приближишася гонящие мя беззаконием, на сей раз зело многочисленные с иегемонами и стратигами во главе, им же не бе числа. Многые тогда воссташа на мя. И тут уж вихри враждебные завеяли безостановочно... Похватали стратиги стружие, грудями возгаркнули, стружием возбрякнули и ринулися на мя...
Но и здесь пытался яз остановить их гласом разума к разуму взывающа, до последней своей возможности существования, ибо не при взыскую, но радости.
«Что ж вы творите, уничижители, совершая многопагубное? Отриньтесь пагубы, прильните добродетели покуда не поздно вам», – реку.
Не отринулись, не прильнули, куда там, тычут стружием на мя беззащитного... Эх, говорю, мне отмщение и аз воздам, услышьте мя, в последний раз призываю отречься от злокозненного и привергнуться благонамеренности и гуманизму, и так привергнутыми и оставаться навсегда. Но не расслышан бых глас вразумления моего....
Эх, вставай давай, – мню про себя, – несокрушимая и легендарная на смертный бой! Не на того напали, Санчес вам Бешеный бык, чай, а не Порхающая бабочка. Возвеселися, – мню, – храбрый росс! И ринулся опасности поперек. Аще Бог с намы никтоже на ны!
Не стану истязать человечество подробностями, но многыя в той сече полегли и Као изведали. Пусть же пеняют на лукавого, заступники злодеяния...
Но вскоре, о братие возлюбленные, возлежащих в покоях непотребства увидел я двоих в положениях недвусмысленности. И упоялися сии негою на ложе измены. О, ложе измены! О, чертог мшелоимства и бесчестия! О, Санчес несчастливейший из смертных...
Сколь распаскудилось, братие, окрест!
О солнце пылания моего, се ли есть хостенс индивидуальный, а заодно и ночной? Так вот же он каковой! Кому хоспис, а кому просто блядование... Эх, Люся, Люся...
И стало мне снова грустко.
«Вскую, вскую!?» – возгремел глас возмущения ума моего помимо даже воления сердца, – вскую мне такое? Перенесет ли сие сердце мое, не разбившись вдребезги?
И почувствовал я быстрый мраз, пробегающий тело мое, а затем яростный огнь...
Вонми мне, Боже, от крепости бо руки Твоея аз исчезох!
Хотел ли ты доалкаться до истины, о Санчес правдоалкающий? Но неразумно есть алкание истины, ибо преждевременность оной может оказаться и непереварчиво для скудного разума нашего, коий может встрепенуться необратимо. Блаженны незрячие, блаженны отказавшиеся от слуха и осязания, блаженны скудоумцы, ибо не изведают что творится окрест. Истинно, истинно говорю вам – незрячие и безумные унаследуют Царствие Небесное...
Ныне же узрим ясно, о придирчивые и проникновенные, о праздношатающиеся и беззаботные, о неулыбчивые и беспамятные, о доверчивые... что углебалося пребывание наше в празности и распутстве, в гадстве и заскорузлости, в дерьмосмердении и зловоньливости, в душевной запорошенности... Где пребываем мы? Посреди отчаяния...
Довольно же упражняться в деяниях зазорнейших, для кого эти экзерциции? Диаволу, отцу вашему, будет что предъявить... Восстаньте же от ложа разложения и бесстыдства, но приближтесь добродетели...
Кто сей лысый человек в твои объятиях, Люся, почему он не я? Я же пришел за тобой еси, покинь же ложе затмения и выждь ко мне, Люся...
ФайфЧерт побери, это-таки Као и ничто другое, как же угораздило? Даже не заметил... Уже второй раз такое, первый — в Рио, чтоб ему упасть и пропасть. Хотя девки там конечно отличные, бразильяночки, шоколадницы, чтоб им тоже пропасть вместе с ихним шоколадом, такое от них претерпел... Из-за них-то в конечном итоге все и получилось... Ему давно хотелось попробовать что-нибудь черненькое, нерусское, но лучше, чтоб не совсем уж черные, бывают же просто как баклажаны, нет, такую бы он не хотел, как говорят бывалые пацаны – либидо может не сработать... А немного посветлее — цвета детского молочного шоколада — вот самое он
о. И задницы у них у всех выдающиеся, будто по два арбуза под юбки запихали, у наших таких не бывает. У них даже в этой Риодежанерии, говорят, конкурсы проводятся на самую красивую задницу, и народу собирают даже больше, чем на футбол. Кто-то ему, правда, из бывалых пацанов сказал, что, мол, задницы у них у всех ненастоящие, а пришитые... Ну, бывает – кому в губы резины закачают, кому в грудь, а кому в задницу. Хотя в губы и в грудь он еще может представить, а вот в задницу-то как? На ней же потом сидеть, не лопнуло бы... Так, например, забылся – и с разбегу на скамейку плюх и все, и лопнула красота, делай новую операцию, если успеют довезти до больнички... Ну, он тогда еще сильней захотел — проверить – не насвистел ли бывалый товарищ. А тут они как раз с Михалычем в Рио собрались, как удачно...
Удачно-то удачно, но Михалычу же не скажешь: Михалыч, мол, отпусти для совершения развратных действий, очень хочется удостоверится настоящие ли здесь, так сказать, задницы... Михалыч тебе такое пропишет, сам на задницу долго не сядешь. Значит надо было Михалыча как-то обмануть и чтоб не заметил. А обмануть его – дохлый номер, он опытный и, кажется, видит просто всеми членами организма, особенно же боковым зрением – через закладчиков.
Легче всего это было сделать прям в отеле, там все это дело отлажено, организация железная — в номера приносят альбомы, можно прям там выбрать и осуществить задуманное, там как раз в альбомах были подходящие — одна задастее другой, прям порода какая-то у них особенная, как у лошадей. Они потом звонят спрашивают, чего желаешь... Эх, была бы воля — пожелал бы всех сразу. Но тут без вариантов: если девушка придет в номер, через 5 минут туда же придет и Михалыч, девушку прогонит и навставляет по самое трали-вали, что до пенсии будет хроническая импотенция. Это уже проверено! Не им самим, но пацаны рассказывали. Где теперь эти пацаны? То ли у него действительно везде закладчики есть, то ли он по приезду сразу камеры в коридорах устанавливает, только ему многие уже говорили — в отеле даже не думай! Лучше сам себя сразу трахни! Ну, и вообще лучше, чтоб вообще никто не знал кто ты и откуда, а в гостинице все знают...
Он и выскользнул почти сразу после ужина, чтоб времени больше оставалось. Само мероприятие не должно много занять, ну часа два, может, три вместе с поисками. Оплата же почасовая, а ему еще отдохнуть надо перед завтрашним. Вышел из отеля и сразу за угол, чтоб на Михалыча не напороться. А там уже взял такси, как раз стояло. Герлз – говорит таксисту, и чтоб – вери гууд и клоуз... Глаза у Санчеса чумные, озирается – вот-вот Михалыч из кустов как выскочит, да как выпрыгнет... А водила в ответ типа, что в отеле же и клозерее и веригудистей, никуда не надо сеньору ехать, честный оказался. Вези уже, ёкарный кабриолет, орет на него Санчес, не твоего бразильского ума дело.
Ну, повез, завез хрен знает куда, не люкс далеко, но ладно. Ему-то чего боятся, здесь Михалыча нет, а остального он никогда не боялся. Водила показал рукой на дверь заведения и с вышибалой у дверей поздоровался, все здесь кореша... Да хрен с ними со всеми, ему шоколадница нужна, желательно с задницей. Заходит в кафе, снаружи, вроде, обычное, но внутри темно, окон нет, полумрак в красноватом таком свете – мало что видать. По английски Санчес не очень, но самое главное знает — герлз, говорит, и руками показывает — с достойным багажником. Не знает – поняли его? Кажется, поняли... Подводят вглубь к диванам, там несколько девок встали, задами крутят, оно и понятно – в бразильской девушке главное именно это, а не противоположное, как в других странах. Но хорошо не разглядеть. В принципе, девки сытые, не изнуренные – вот-вот гляди переломится, чего Санчес очень не любил, зады приличные, но темновато — фонариком бы посветить... Да где ж его взять – фонарик, да и времени нету, надо лучше бы побыстрее в отель вернуться — к вечерней проверке Михалычевой, если здесь не больше часу, то как раз поспеет...
Санчес показывает на статную шоколадную деффку с приличными выпуклостями со всех сторон, конь а не баба, что и надо Санчесу — выпустить пар перед завтрашними испытаниями. Все-таки как-то темновато было, не оказалась бы страшной на свету... Хотя здесь, наверное, света нигде нет, если и есть какие мелкие недостатки — все равно не разглядит, зато с крупными формами кажется повезло. Наверное, в таких заведениях всегда полумрак, страшных баб за красивых выдавать проще. Ну, ладно, сойдет, 100 реалов, говорят, давай и она на час в твоем распоряжении, деньги у нас вперед. О кей, за такую девку и 100 реалов не жаль, на родине даже дороже бывает. Подумалось — хорошо, что скоро нашел заведение, значит недолго будет отсутствовать, Михалыч, может и не заметит, а то придется объясняться – куда ходил, да что делал. Хочет ли сеньор выпить? Сеньор выпить не хочет, выпить он никогда не хочет, Санчес вообще не пьет, Михалыч говорит, что вредно... Разводящий – рожа бандюковская, как в фильмах про мексиканскую мафию, скривился: мужик, мол, а выпить не хочет... Оно и понятно, расстроился бедолага. У них, говорят, напитки дороже девок стоят.
Ну, поднялись наверх в комнату — как-то убого немного, да ладно, некогда люкса искать... Как звать? Ясмин... Как-как? Яас-мин, – говорит. И бедром так покачивает, улыбается... У Санчеса уже все кипит и колотится... Жасмин значит, как чай, Санчес как раз любит такой, вкусный и полезный. Что ж время терять, время дорого... Санчес подходит, улыбается, обнимает и сразу рукой за главное — уух! Задница крепкая, ядреная — прям как мечталось — и оттенка того именно, который нужен — молочный шоколад с орехами. У Санчеса даже зубы сами собой застучали от нетерпения. Ну, держись, Жасминка-витаминка...
Санчес валит девушку на койку, обе руки на заднице, на двух половинках, от такого трудно оторваться, но надо. Он вытягивает придавленную руку наверх и – черт... Даже не понял поначалу, что происходит, а как понял — так чуть со страху там же и не помер — чуть кондрашка не хватила на месте, ей богу... У девушки что-то там такое мощное бугрилось — в том месте, где бы не должно по природе-то ничего бугриться, у женщин по крайней мере. Санчес вскочил в ужасе и даже сказать ничего не смог, только вскрикнул инстинктивно при вскакивании, но громко: ааа, орет, ааа... В фильмах ужасов так не напугают. В последний раз так страшно ему было лишь детстве, когда соседская собака прижала малыша Санчеса к забору, когда он за яблоками полез. Тогда он даже в штаны написал от ужаса, но собака не тронула, сжалилась. По сию пору Санчес помнит тот детский стыд, ужас и описанные штаны, а, вспоминая, вздрагивает – иногда наплывает ни с того ни с сего... А теперь уже вот этот ужас будет вспоминать и тоже вздрагивать, этот-то даже похлеще будет. Только что штаны не замочил, а уж близок был...
Санчес тогда и не знал, что такие люди существуют, это потом бывалые пацаны опять же разъяснили, даже сказали как называется, когда девушка с мужским органом, но как всегда слишком поздно, знать бы заранее — может, не так бы перепугался... А эта девушка или она не девушка, забыл, короче, как называются такие девушки, тоже вдруг вскочила и сама, видно, перепугалась, поскольку такой реакции от клиента не ожидала (видимо, другие знают, что берут), стала что-то бурно говорить, кричать, руками машет и к Санчесу приступает, — чувствуется, что даже обиделась на такую бурную реакцию. Действительно, ну подумаешь – у девушки член, эка невидаль, чего орать-то так?
Но Санчес не такой бывалый, как другие, стоит – ни жив ни мертв, в угол от нее забился, дрожит весь, «сгинь, нечистая» — кричит, ибо слышал такие слова в каком-то фильме – тоже про ужасы. И вроде, в фильме нечистая сгинула... А тут хоть бы хны, он машет на нее руками, но она все придвигаеся и что-то лопочет. Голос, вроде, девичий, грудь тоже на месте — довольно внушительная, Санчес даже пощупать успел, не пришита ли, но вроде мягкая, похожа на настоящую, попа потверже... Ну, как же такое может быть-то? – вот в чем вопрос. Вот это разводилово! Вот это да, каазлы риодежанейрские... Ну, ладно, погодите, вы у меня заплатите за все, за весь этот позор, лишь бы от девушки-недевушки как-то оторваться... А она все приступает, руками размахивает уже у него пред лицом, губами чмокает и вниз глазами кивает, что, мол, может губами сделать все, что надо, если он такой пугливый... Санчесу еще страшней стало, что он даже прикрыл инстинктивно это свое место двумя руками, как бы чего не вышло... Девушка еще больше расстроилась и стала так орать, что вот-вот ударит или загрызет как вамир... Он тогда в ужасе оттолкнул ее, да сам как заорет — не надо мне вашего минета, ничего мне уже от вас не надо и выскочил в дверь. А девушка упала на пол, гадина, видать сильно ее толкнул Санчес в сердцах...
Выскакивает он в бар, откуда входил, а там внизу уже бугаи местные стоят, три штуки, а то и больше, – на него смотрят, как будто ожидали такого исхода дела или крики услышали. Давайте, говорит Санчес, деньги взад, не хочу я вашу девушку с органом, не за то я платил свои кровные, кровью добытые и умытые в буквальном, можно сказать, смысле. А те трое бугаистых надсмехаются и говорят, ты, мол, грязная чурка, ты сам же выбирал, мы тебе не мешали, так что если хочешь другую без члена плати второй раз... Только проверь сначала, мы, мол, и сами не знаем, что у них там под юбкой, вкусы же у всех разные. Мы только менеджеры, типа, по продажам... И цинически так продолжают надсмехаться, рты пораскрывавши — а там золотых зубов что у наших цыган! – вообще выгляд такой у них у всех очень цыганистый. К тому же продолжают обидно оскорблять, называть грязной чуркой...
Это Санчесу уже потом добрые люди перевели, а тогда он понял только, что ругаются и довольно обидно – гринго имундо, постоянно говорят, он даже запомнил... Имундо-то – сразу видно что матершина, прям по-русски, а гринго – чуркой оказалось... Каазлы черножопые, нашли тоже чурку, на себя бы посмотрели сначала... Да если бы он знал сразу, что они его так зачмырили, то он бы вообще с ними разговаривать не стал....
Эх, Санчесу не денег этих жалко – 100 реалов, подумаешь... Считай 30 баксов всего, ему же за правду обидно! Хрен с вами, говорит, подавитесь, извращенцы проклятые, просто времени у него сегодня нет, и сил тоже с вами собачиться. Завтра их с Михалычем ждут великие дела. Трахайте вы ее сами, свою девушку с мужским органом, не очень-то и хотелось. И уж совсем было собрался уходить, решив про себя, что вечер полностью обломался, но не тут-то было....
Тут сверху спускается эта самая девушка-недевушка, и опять что-то там лопочет громко и на себя показывает, а там у нее, вроде, глаз припух, может и сама себе натерла. В общем, фингалище у нее такой солидный под глазом и губы тоже распухли... Показывает на Санчеса, мол, это он ей нанес материальный ущерб вместе с оскорблениями, повредил рабочую поверхность, орудие труда можно сказать, чмокает — демонстрирует, наверное, что это движение ей дается с трудом, требует возмещения ущерба. Тфу ты черт, неужели он ее с перепугу действительно так толкнул, что она обо что-то твердое ударилась, да вроде бы не должна. Он хоть и в сердцах, но ведь и сама лошадь здоровенная, такую одним падением не угробишь. Или специально расковыряла морду для повышения стоимости. Никогда Санчес женщин не обижал...
Но бугаи возбудились и говорят, что он им девушку попортил, пусть, мол, платит еще 500 реалов неустойки к тем ста, что за девушку, – так понял Санчес. Или полицию вызовем и приступают угрожающе со всех сторон. Что тут поделаешь? Можно, конечно, и 500 бы отдать — тоже деньги невеликие при его-то зарплате, да уж больно обидно стало... Нет, извращенцы проклятые, пособие по инвалидности я вам платить не буду, а вот инвалидность усугубить могу... Ну, и усугубил подступающим, у нас это не заржавеет. Девушка вмиг притихла, зато из дальнего самого темного угла, где Санчес давно подозревал, что кто-то сидит — еще двое выскочили, а один даже ножом перед носом размахивал, увы тебе Санчес, увы...
Но и с теми тоже все хорошо обошлось, только мебель немного пострадала... Почти хорошо, потому что один из них успел Санчеса ножом чиркнуть по руке, прежде чем успокоился. Рана, конечно, нестрашная, но руку пришлось заматывать чем попало, скатерть у них содрал со столика – и бегом в такси и в отель. Как он умудрился проскочить, чтоб никто и раны в гостинице не заметил, хотя через тряпки текло и капало? А в гостинице пришлось даже стекло разбить в душе, чтоб Михалычу что-то наврать утром, ибо стекло-то он еще перенесет, а поездку в бордель уже навряд ли. А вы говорите откуда здесь Као? Оттуда и Као – наутро, конечно, по полной программе... А всё бабы, в сущности, виноваты — и тогда и теперь, такие дела...
СыксВся кости моя исчетоша,
Избраша мя в этой толпе,
Презреша и перебороша,
Глубины и тьмы отверзоша...
За что мне толикая ноша?
Язык мой к гортани прильпе...
Заклепаны страхом зерцала,
Расплата грядет абие...
Но страх нам неведом нимало
О, друзи, опустим забрала,
Возгаркнем как прежде бывало,
И супротив этих вандалов
направим своё копие.
Вскую заметались языцы
И людие полны тщетой?
Ужели мне все только сниться?
Какие прекрасные лица:
Наследник, императрица,
Четыре невинных юницы
А все остальное отстой...
Я в черную бездну погружен
Мерцающий светодиод.
Мой голос все глуше и глуше,
Он больше не слышен снаружи,
Почти нестерпимые стужи,
Того и гляди занедужишь...
Надень свою шаль и капот.
Спах безгодно и развеличахся,
О лукаквствии мира сего
Ум мой скорбный вельми подвизахся
На молитве; бесстыдно смеяхся,
Без ума же вином упивахся
От пути твоего отрекахся...
Семя тли во мне, вырви его!
Излиются остатки избытка
На доселе немощствующих.
Перетрут и меня, недобитка,
Вряд ли будет другая попытка,
Но напрасно стараетесь, прытко
я восстану как Феникс с открытки,
Всех драконов назло замочив.
Я убит подо Ржевом, в болоте
Безымянном, лежу недвижим...
Это странно, ведь прежде, я вроде,
В Дагестане при жаркой погоде,
Со свинцом возле сердца лежал...
А возможно торчал там кинжал,
И глубокая рана дымилась,
И звезда моя там покатилась...
В тех краях я когда-то в пехоте
Не за страх, а за совесть служил...
Но не суть, при таком развороте,
Все мы, братие, плотью от плоти,
Здесь за родину вместе лежим,
И сей факт уж неуничтожим,
Вот и ворон вверху закружил...
СевенВнезапно Судия приидет и коегождо деяния обнажатся, собственно, он уже давно пришел и уже даже сказал севен... Пришел Судия и сказал севен... И деяния уже обнажились во всей своей непролазности, во всей своей клубообразности и запотелости очков. И что на это скажет Михалыч — вот в чем главный вопрос? Лишь бы он ни о чем не догадался...
Значит это внатуре Као и уже даже севен... То есть уже времени совсем нет. И значит это есть полный непролазный твириндец, и надо быть честным с собой – за оставшееся время ему из Као не выплыть. Когда то это должно было случиться, не теперь, так потом. Ну и что, что в него все верили, возлагали надежды... Да пошли вы все — и лучше тоже в Као! Боже, как же здесь хорошо, так бы лежал и кайфовал. И бухла не надо, это даже лучше бухла... Тело как пуховая перина – не работает ни один мускул, полная расслабуха... Никуда не хочу, останусь в Као...
Исчетоша врази вся кости моя, тии же смотриша и презреша мя. Изсше яко скудель крепость моя, и язык мой прильпе гортани моему, и в персть смерти свел мя еси.
Действительно — и язык прильпе, и все вообще прильпе, сплошная персть смерти... Нет, это невозможно, какая смерть? А Люся? Если он останется здесь в Као, он никогда больше не увидит Люсю или увидит ее только в тумане, как до сих пор, потому что из Као Люся видна исключительно в тумане, а он не хочет Люсю в тумане, я хочет Люсю безо всякого тумана, он жить хочет, а не валятся здесь в Као... Люююся, хочу Люсю, даже очень...
Но не даждь ми уснуути во смерти греховней и лежаащаго мя в лености, возстави в день сей в силе и здравии... Просвети наша мысли, очеса, и ум наш от тяжкаго сна лености возстави...
Точно — от тяжкого сна... Нужно вот сейчас собраться и встать, ведь это последний шанс увидеть Люсю... Все еще может обойтись, как тогда в Рио... Он же тогда выполз из Као и даже уконтропопил еси того дерзкого, то есть с виду дерзкого, а на поверку мозглявого. Вот так и впредь он будет вставать и вставать и уконтропопливать всякого, кто встанет на его пути, как он прежде уконтропопливал их просто пачками, и будет еще уконтропопливать пока они все не исчезнут – Кровавые драконы, враги человечества, ибо он непобедимый Бешеный Бык Санчес, впрочем тогда он еще был Танком Абрамсом, что тоже опасно... Но не так опасно как теперь, как Бешенный Бык...
Ужели мне ринг сей гроб будет или же еще окаянную мою душу просветиши днем и восстанием из полумертвых? Минет ли меня бездна погибели на сей раз?
Приведи мя, Господи, от пакинебытия к пакибытию. Жажду пакибытия как никогда прежде – с Люсей, Михалычем и собакой Жучкой, подарком Михалыча...
Вообще — пока он в Рио не попал в Као – все было нормально, он долго был Танком Абрамсом, что ему тоже очень подходило. А когда он вышел тогда в Рио из Као, то очень разволновался и продолжает постоянно волноваться при пропущенном ударе, и показал себя совершенно с другой стороны — как настоящий Бешеный Бык, и так все разом ему и сказали — ты теперь Бешеный бык, Санчес, слышишь — ты Бешеный Бык и пусть все боятся... И тогда Санчес посмотрел на Михалыча, и Михалыч одобрил новое наименование, с тех пор он перестал быть Танком Абрамсом, но легче, конечно, не стало. Все равно опасность попасть в Као и остаться там навсегда сохраняется у всех смертных, будь ты хоть танком, а тем более быком...
Лазарь друг наш успе, но иду, да возбужу его. Аз есмь воскрешение и живот. Веруяй в Мя, аще и умрет, оживет, и всяк живый и веруяй в Мя не умрет во веки.
Глагола Ему сестра умершаго Марфа: Господи, уже смердит, четверодневен бо есть. Глагола ей Иисус: не рех ли ти, яко аще веруеши, узриши славу Божию? И сия рек, гласом великим воззва: Лазаре, гряди вон. И изыде умерый, обязан рукама и ногама укроем, и лице его убрусом обязано...
Ты же не просто так здесь разлегся, ты за родину лежишь, бычара... Вот теперь надо за родину снова встать...
Эй, вставай давай, мать твою, на смертный бой! Пощады никто уже давно не желает и врагу не сдается. Бешеный Бык ты недоделанный, хватит валяться, чё раскинулася как море широко, Люся с Михалычем ждут тебя и верят, что ты сможешь.
Так, поехали... Сначала на руку, потом на колено — одно, другое, на карачки... Теперь надо рывком оторваться руками от пола и вскочить на ноги, а то ведь уже севен, ну – ррраз! Боже, как трясет и шатает этот мир, как же вы в нем до сих пор живете-то, мать вашу! Да вы и сами здесь все крутитесь, как микробы в пробирке... Уж лучше опять в Као, жаль что он не может туда без Люси. Тааак, теперь попрыгать немного, чтоб мир встал на место, перестал крутиться вместе с вашими злыми микробьими рожами...
...Ниже погубил мя еси со беззаконьми моими; но человеколюбствовал еси обычно и в нечаянии лежащаго воздвигл мя еси, во еже утреневати и славословити державу Твою. И ныне просвети мои очи мысленныя, отверзи моя уста...
Ладно, уста можешь пока не отверзать, в них все равно капа, потом отверзем, но то, что ты меня возвигл еси, спасибо...
Я оприфигеваю, Люся! Как все плывет...
ЭйтТак что рано радуетесь, вахлаки недоразвитые, микробы заразные, еще повоюем... Ну что, братуся, драконец ты драный, хоть, конечно, и немного кровавый, я за тобой давно наблюдаю... Кровавый, говоришь, это мы еще посмотрим какой ты там кровавый... Бройлер ты общипанный, воробей помоечный, цыпленок табака недожаренный... Какой ты на фик дракон, петух ты амороженный, а не дракон, мы и не таких драконов гасили без огнетушителей. На что уж в Рио латинос был драконистый, и тому свернули шею...
Ну что, Санчес, ты спокоен как танк, и решителен как бык, а путь к Люсе лежит через кровавых драконов, хоть она, конечно, и та еще гоу-гоу... Но ему теперь уже все равно — лишь бы победить дракона, он знает, что Люся прекрасна, что она совершенно
не такая, и что он все неправильно понял, поскольку это была всего лишь репетиция видеоклипа к новой песне этого вот лысого мужика. Он хоть не певец, но что-то такое в клипах понимает, звукорежиссер кажется... Вот ее и пригласили сниматься, а с лысым-то у нее ничего не было, как он мог такое подумать, так что Санчес сам виноват, что туда поперся... Или если бы вот он хоть чуть-чуть попозже пришел, то уже бы привезли аппаратуру, лампы, камеры и он бы убедился, что это всего лишь репетиция видеоклипа. Такая у нее профессия — она же модель, харека, хостес, го-гоу, а до спреинга практически никогда не доходит....
А он начал там сдуру дробить драбантов и всех раздробил в песок, теперь там новых набирают. Нашел куда ходить перед встречей с драконами, когда надо было просто лечь и спать. Как и тогда в Рио, дурак ты Санчес, не дай бог узнает Михалыч, выгонит к чертям, не посмотрит на заслуги... Еще прыжок, капа на месте... Готов.
Капа на месте, мир на месте, и он снова полон Кровавых драконов, которых нужно победить.
Найн. Бокс!Ну, что, червяк с крыльями, Змей Горыныч из Переплюева, теперь страдай!
Ведь знают все, даже любители оперы и балета, что в Бешеном быке Санчесе лучше не будить Танка Абрамса и наоборот, не пытаться послать в Као, тем более это было недокао какое-то. И что нет такого Као, из которого бы Санчес не вернулся вовремя и не перекалечил бы всех подряд, особенно покусившегося. Его, чтоб ты знал, потому и переименовали из Танка Абрамса в Бешенного Быка два года назад, что он встал из Као и так обиделся, что раздробил Каменный Кулак сначала в гравий, а потом в мелкий кварцевый песок перемолол, из него теперь пивные, наверное, бутылки делают или висит теперь где-нибудь в виде тусклой лампочки, из спорта ушел насовсем...
Левой-левой, правой в корпус-в голову, в корпус-в голову, шаг назад, в корпус-в голову, как же проскочил у него этот подлый аперкот, еще бы не нарваться... Береги подбородок, Санчес... Левой в печень, в голову и на тебе — правой крюка в челюсть.... Ёес! Вот так-то вам обижать Санчеса Бешеного Быка, посылать его в Као...
...Ту, фри, фо, файф, сык, севен, эйт, найн... Все, конец – непобедимый Кровавый Дракон Хью из Техаса – валяется у его ног, как только что размороженный для жарки цыпленок и даже не шелохнется. Не помер бы невзначай, он же не Санчес, восставший из мертвых...
Трибуны ревут, ничего не слышно. Такого реву он еще не слышал никогда в жизни даже в Рио... Санчес видит, что Михалыч выскочил на ринг и плачет от радости, наверное, даже он не ожидал, что Санчес поднимется. Теперь Санчес видит хорошо, как будто ему окуляры протерли и подкрутили до абсолютной резкости — как у бинокля...
И вдруг он видит сидящую и плачущую на ближайших скамейках Люсю. Откуда здесь Люся? Ах да, он же сам ей послал билеты еще неделю назад, еще до съемок того самого клипа. Как хорошо ему... Его берут на руки и подбрасывают вверх, но даже и это не мешает ему не терять из виду плачущую Люсю и улыбающегося сквозь слезы Михалыча...
Здравствуй, Люся, как хорошо, что ты пришла, и что я вижу тебя необыкновеннно ясно — без всякого тумана. Не уходи от меня больше никогда – в туман, в запотевшие очки, в муть и неопределенность, не уходи. Да и вообще никуда не уходи, мы будем жить с тобой вместе и тебе не надо больше будет заниматься ни хостесом, ни хорекой, тем более в ночную смену, и даже репетировать клипы в койке с лысыми звукооператорами — тоже уже не надо, ведь Кровавый Дракон повержен навсегда, как я тебе и обещал. И ты принадлежишь теперь мне, как обещала ты. Не покидай меня больше, Люся...
Зовут в центр ринга...
«В этом бою победу одержал и завоевал титул чемпиона мира в тяжелом весе... Ааа-лее-ксандр Абрамов, Россия».
_________________________________________
Об авторе:
АЛЕКСЕЙ КОЗЛАЧКОВРодился в подмосковном Жуковском. Живёт в Кельне. Окончил военное училище, затем несколько лет служил в Воздушно-десантных войсках, из них два с половиной года — в Афганистане. Также окончил Литературный институт им. Горького. Автор книги «Запах искусственной свежести» (2014). Публиковался в изданиях «Знамя», «Сибирские огни», «Зарубежные записки» и др. Лауреат премии им. И. П. Белкина (2012). Живет в Кёльне (Германия).
скачать dle 12.1
