ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 216 март 2024 г.
» » Ася Климанова. ПРО АННУ

Ася Климанова. ПРО АННУ


(рассказ)


Предисловие

Ася Климанова уже публиковалась в "Лиterraтуре" как поэт (№ 27, ноябрь 2014 г.). Успех этой публикации, надо сказать, превзошёл все наши ожидания ("наши" – и нас, родителей, друзей, близких Аси, и самого коллектива журнала). Позже её стихи звучали в передаче С. Круглова "Поэзия. Движение слов" на "Радио Культура", а в 2015 г. здесь же, на этих страничках, появилось посвящённое ей эссе Н. Черных "Обреченность последнего света". Словом, как писал один из первых читателей и почитателей её поэзии А. Аксюк, – "приключение её жизни продолжается".

Сейчас мы готовим к печати её итоговую книгу. В ней будут почти все стихи, черновые варианты, заметки, письма, живописные работы. Одного только текста не будет – по её же воле.

Сегодня мы публикуем его здесь.

Это Асин автобиографический рассказ "Про Анну", написанный в тринадцать с половиной лет.

А. Аксюк попытался выразить жанр этого сочинения довольно необычными словами: "по правде". Бывает вымысел, дневник, а бывает – "по правде". Слова, может быть, и не лучшие, – но лучших я не найду.

Примерно половина её стихов к тому времени (весне-лету 2007 г.) была уже написана, но за лето-осень она не написала ни одного. Вообще, это было не лучшее время для Аси. Сам рассказ родился практически случайно: он задумывался как сетевая мистификация (отсюда и неловкое начало, которое впоследствии она не стала уже переделывать. Кстати сказать – мистификация достигла своей цели: в неплохо, для своих лет, пишущего "родного-чужого" брата поверили).

За считанные месяцы она смогла (как и в других вещах) достичь того, чего мы не можем и за годы. Конец рассказа очень отдалённо напоминает того мальчика "начала".

Её отношения с полупрочитанными авторами – прозаиками – бывали очень странными. Например, она, про себя, резко отвергала Сэлинджера, но на всём рассказе – что ни говори, ясный отпечаток "Над пропастью во ржи". (Быть может, "Сага о Глассах" пришлась бы ей гораздо ближе.)

Ася категорически не хотела "бумажной" публикации своего рассказа. Она попалась нам на глаза в её последний день рожденья, 17 ноября 2010 г. (Аська умерла через 10 дней), искорёженная, как водится.

Перед нами очень необычный текст. Этого мало для имени прозаика. Один-единственный текст, и в 13 лет. Конечно. для бесспорного её имени (как поэта) – мало. Но и слишком много для просто "человеческого документа".

Денис Климанов

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .





Здравствуйте. Нам недавно поставили интернет, так что я совсем не умею в него писать. Очень прошу простить, если что не так. Хочу рассказать про мою сестру Анну. Ей 13 лет, она не смогла учиться ни в одной школе, сидит дома, а точнее лежит целыми днями под спальником с цветочками. Она аутистка, хотя никакая она, по-моему, не аутистка. Про себя я зову ее Анна, не Аня, она слишком серьезная. Она мне не родная, а сводная. Наши родители съехались два года назад, и с тех пор я знаю Анну. Больше у меня нет сестер, поэтому я подумал сразу, что надо же с ней как-то общаться. Вы скажете, какой идиот, ведь аутистке не надо общаться. Тогда это, наверно, не про мою сестру.

Когда мы познакомились, ей было десять, и она научилась писать с чужой помощью. С ней надо садиться, брать ее руку и помогать прижимать ручку к бумаге, тогда она начинала писать, довольно быстро и разборчиво. Только тогда она это со всеми почти делала, не то что сейчас. Сейчас дело плохо. Я забыл сказать, что Анна ничего не говорит.

То есть она ничего не произносит вслух – по крайней мере я не слышал. У нее есть два способа – писать и еще один, о нем позже я тоже скажу.

Ну и что, скажете вы, была б ручка с бумагой. Но в том-то и дело – не бегает она за нами ни с какой бумагой. По ней вообще не поймешь, что ей что-либо от кого-то очень надо. Моя мама в свое время боялась, как я стану воспринимать Анну. А мне она показалась идеальной потенциальной родственницей. Она меня не трогала, и от меня вроде ничего не ждала. Но все представления рухнули, когда я прочел ее записи. Анна очень страдала от одиночества и рассчитывала, что кто-нибудь изменит ее жизнь. Она давно уже писала о том, что ей нужно заговорить. Нашелся психолог, который вместо этого сделал ей сильное, но совсем иное внушение, что от мужчин исходит в ее жизни немыслимое и необъяснимое зло. Это было год назад. Она не заговорила с нами, но побила нам всю посуду и раздавила мои компакты. Ее бесполезно было ругать, потому что она сразу начинала смотреть на нас с особым выражением злорадства на лице: вот мол, начинается! Да, забыл сказать, она еще и красивая очень, пишу и вижу ее в правом стекле серванта, по-настоящему красивая, а не как все те, кто пишет о себе в интернете "я, мол, такая красивая-сексуальная". Я так  встречался с одной девицей, ох что она  о себе понаписала! а оказалось что! А моя сестра по правде красивая бывает, когда так вот сидит замерев, а не корчит рожи и не ходит выставив руки, да еще если б ей было не все равно во что одеться. Нет, у нее есть любимые вещи, но она сама их не оденет, если не скажешь.

Так вот, вся ее красота исчезала, а видно было одно это злое ожидание "взрыва" со стороны другого. Мы с мамой, если честно, давно к этому времени хотели переехать к ним (поэтому и компакты были у них), но дело тормозилось по разным причинам, в том числе (хотя мы не отдавали себе в этом отчет) из-за ее разрушительных поступков. Вытряхивание косметички в раковину моя мама ей простила, но компакты меня жутко разозлили. Я пошел к ней, она как всегда сидела под спальником, я наклонился и прямо в ухо ей сказал, что нечего так доводить людей, в которых она нуждается. Если мы чем-нибудь ей не нравимся, пусть прямо так и скажет, без вреда вещам. Я это все очень грубо сказал. Когда прибежала мама, я ей сказал, что Анна притворяется, что не может говорить, просто не хочет. Потом я убежал и дверью хлопнул, а о чем говорили ее папа и моя мама, не знаю.

Мы в этот вечер раздумали переезжать. Мама позвонила им и сказала, что это откладывается, но все всё поняли, конечно. Несколько дней мы не созванивались, потом, я помню, это было вечером, отец Анны позвонил из больницы. Они, сказал он, стояли в очереди на маршрутку, и вдруг Анна выбежала на середину дороги. Он успел ее оттолкнуть, выскочив за ней. У нее были только синяки и царапины, а его машина ударила и отбросила в сторону. Врачи сказали, что может быть сотрясение мозга. Мы с мамой поехали к ним в больницу и уговорили их забрать. Анне в больнице уж точно было бы хуже, чем дома. В тот вечер мы остались у них, да в общем, вскоре и переехали.

И все пошло по-старому, она засела под своим спальником, а в тетрадку с отцом с трудом - она теперь это редко делала – написала только, что под машину ее завели "мрачные мысли". Теперь уже, позже, я с уверенностью могу сказать, что она скорей всего срезонировала на чужие "мрачные" мысли, наверно, ее отец тогда подумал о них с Анной что-то очень безнадежное. Со мной она по-прежнему не общалась никак, что очень меня, по правде сказать, бесило. Ведь это я наговорил ей такого, что она полезла под машину.

Однажды я сидел у компьютера, и Анна, зайдя в мою комнату, стала перебирать бумаги на столе. Опять, думаю, до моих вещей доберется. Тогда она положила ладонь на клавиатуру. Ну так садись, говорю, чем одной без дела слоняться. Она сразу ушла, но через минуту вошла и, оттеснив меня от клавиатуры, села печатать. Вышла у ней одна чушь, набор букв, тогда я подставил ей руку под локоть, как это делал ее отец, садясь с ней печатать. Рука Анны дернулась и попала на букву "о", потом еще раз, а потом она напечатала стих "О нас и соснах". Вот он:

Нас совсем, совсем не будет
Но сосна осталась там
Мы, наверно, не однажды
Пожалеем и придем
На обратную дорогу
По шершавому асфальту
Катит медленно остаток
Ровной памяти

Представляете, что со мной было! Она ушла к себе, а я таращился на экран и не понимал уже, откуда эти строчки, ну не я же их написал? У меня, кстати, всю жизнь было плохо с сочинением. Я сохранил их под именем Anna и решил про это в ближайшее время не думать. Тем более что некогда было – в школе было полно неприятностей. Потом уже я стал, находясь с ней в квартире один, замечать, как в голове начинает идти поток стихотворных строчек с ясным ощущением, что это Анна – то, что она хотела записать. Я шел, включал компьютер, потом приходила она и записывала, при моем касании за руку, уже законченные стихи. Общаться со мной еще как-то она не хотела и сразу уходила, если я что-то ее спрашивал. Однажды я услышал этот ее "поток" внутри себя, когда был на улице.

И тут мне впервые пришло в голову, что, может, со мной уже не все в порядке, раз я это слышу. И что неплохо бы у кого-то знающего спросить, не уехала ли у меня крыша от житья с такой необычной сестрицей. Долго рассказывать, как, но я упросил маму выдать мне телефон ее знакомой Жанны Михайловны. Она была то ли психоневролог, то ли невропатолог. Мне показалось, она неглупая и вполне мне верит. Я ее прямо спросил, в порядке ли у меня с головой. Она же весь разговор свела к моей сестре, что она больна и что надо ее лечить. Что случаев взрослого аутизма не бывает и это всегда уже те или иные болезненные состояния. А чем надо лечить и где? спросил я. Надо полагать, что лечение – это то, после чего человек бывает таким, как был до болезни? Безо всяких этих одеял, стихов и прочей мысленной фигни? Ну в общем, понесло меня, никогда я так не беседовал с невропатологами.

Даже не знаю, почему я на нее так взъелся, ведь моя сестра, быть может, с радостью бы обменяла свои "способности" на жизнь обычного человека. И тут, внутри себя, я услышал, как Анна сказала мне: "Спасибо, что заступился". Это было первый раз, очень неожиданно – не стихи, а просто она сама. Я недолго думал и спросил: "Почему так мало тебя снаружи, и так много внутри?" Она ответила, что не знает, а почему у меня наоборот, почти всё снаружи, а внутри всё только для нее?

С этого дня она говорила со мной вот так. Можно было не видеть ее, не находиться с ней в одной квартире. Я мог ясно чувствовать ее "присутствие внутри", правда, говорила она со мной не часто – когда хотела, или спросишь ее что-нибудь, а она: я про это не хочу разговаривать. Спрашивал, с кем еще так может, она назвала меня и каких-то еще незнакомых людей, а еще сказала, что раньше так было с ее отцом, но кончилось из-за того психолога, женщины, научившей ее, что надо бояться мужчин и надо бояться отца, живущего с ней. Вот чушь, сказал я, а почему? Она сказала: если б я знала, у нее наверно были свои причины так советовать, ну например, ей папа сам по себе не понравился как папа, вот она и решила нас разделить – ну понимаешь, она считала, что моя воля очень слабая для разделения, ну а разделившись, у меня есть шансы заговорить. Она говорила то, что знает, и, может, в этом была какая-то правда, только с тех пор меня разрывало изнутри, и одной половиной я его как и раньше люблю, а другой хотела бы ненавидеть, но запрещаю себе, и от этого злюсь на весь свет. А, сказал я, бедные мои компакты. Извини, сказала она.

Да, когда я пишу вам всё это: она сказала, я сказал, – на самом деле всё было не так. Никто вслух ничего не произносил, да она и вовсе не вылезала из-под спальника. Ну, в общем, вы все равно не поверите и решите, что у нас не все дома, и у меня и у сестрёнки.

С тех пор я всё думал, что же сделать для нее. Она никуда не ходила давно, а ее отец опасался того, что после машины она может еще раз дернуть через дорогу не глядя (он же не знал, почему это было). В общем, они бы не разрешили нам одним куда-то идти, и я выбрал день, когда их нет. Я не знал, где искать её одёжу. Она последний раз вылезала в конце весны, и ее желтой куртки я так и не нашел в шкафу, а кроссовки ей дал свои, на два размера больше. Так что вид у нее оказался довольно странный. Но мне это не важно было, лишь бы она опять не залезла в свой спальник. Но она про него не вспомнила.

Мы пошли с ней на озеро в лес километрах в шести от дома. Я туда часто один удирал, когда к экзаменам готовился. Туда вела мокрая заросшая тропа, и на самом озере никого не было. Я-то бы искупался как всегда, но вот сестренка что делать будет, я не знал и не подумал, что ей в чем-то надо будет полезть в воду. Так и вышло, что я поплыл, а она осталась ждать меня на берегу, и я с середины озера оглянулся: сидит и ждет, а когда подплыл, ее не было. Этого я не ожидал, она же совсем наш лес не знала! Я вскочил в одежду и побежал вокруг озера – ее нигде не было. Я наугад свернул на лесную тропинку - она спокойно возвращалась домой.

Она оглянулась. Ее смутил мой перепуганный вид. Что с тобой, спросила она. Почему ты меня не ждешь, ты же не знаешь дорогу. Знаю, сказала она, вот так мы к дому вернемся. Это была правда, дорожка вела к нашему дому. Я думал (забыв, что она это слышит), как ей объяснить про опасность хождений одной по лесу. Я знаю, сказала она, мне твои кроссовки натерли.

Домой мы пришли ближе к вечеру, и еще здоровый букет цветов по дороге нарвали и поставили в банку. Я так обалдел, устал и переволновался, что не заметил, как заснул.

Ночью я проснулся (родителей не было – уехали на мамину дачу). В квартире горел свет, и я пошел его выключать в большую комнату, где сразу увидел то, что меньше всего ожидал увидеть.

Даже не стоит пытаться представить то, что я увидел – вас сразу кондрашка хватит. В большой луже воды на полу валялись смятые и изломанные цветы, осколки трехлитровки, все мои чистые компакты (30 штук), и ее любимый фильм "Кофе и сигареты" Джармуша, который я же и дарил недавно. Я прямо остолбенел – почему она это сделала? Вчера ведь всё было хорошо, в чем же дело? И где она сама? Из лужи в другую комнату вела мокрая дорожка следов, Анна спала, завернувшись в спальник и выставив с одного конца ноги в мокрых носочках. Я уже не злился на нее, я только подумал: нет, здесь что-то не так. Кому было хорошо на озере, ей? А может быть, только мне? И что это не дикий, а очень понятный знак мне, чтобы я не лез в ее жизнь напролом, не понимая, что для нее счастье? Я решил поговорить с ней утром.

А утром ее не было в квартире. Дверь она оставила открытой. Я выскочил как ошпаренный и забегал вокруг дома. Хуже всего, что она не отзывалась никак – какой-то мертвый эфир, а ее нигде нет. Я сам не заметил, как выскочил к дороге. Два часа до родителей. Хоть бы ничего не случилось!

Но оказалось, что она просто пошла на озеро. Туда-то я завернул от полной безнадежности – ну где она может быть? И еще потому, что вчера здесь были. Самое удивительное, что она не одна там сидела, а с какими-то девчонками лет 15-ти. Их было двое, они сидели свесив ноги в воду, и одна из них отбивала ритм на крошечном барабанчике, она это делала очень здорово, наверно, училась где-нибудь этому. На всем озере были одни они, и звук барабанчика разносился по всей окрестности. Она – эта девчонка – все время меняла ритм, будто пробовала плести разный узор. Потом они поднялись и ушли, а я подошел к Анне.

Она что-то говорила – не мне, а самой себе. Ну, я имею в виду – своим обычным образом, не вслух. Это были строчки стихов. "Обманчивое злое впечатление, черты лица, грозящие бедой". Я его сейчас уже плохо помню. "Больше так не", - тут я не знал как сказать, чего же "не", и сказал: "не убегай". Она не обращала на меня внимания и смотрела на озеро. Тогда я уже разозлился слегка на ее совсем не виноватый вид и сказал: "ага, значит, все в порядке, не беспокойтесь! А почему цветы на полу, Джармуш в помойке?" - "Это я виновата, - наконец ответила она. - Если б не я, наши родители бы не съехались. – "А чего им, плохо, что ли, от этого?" - не понял я. - "Им плохо. Твоей маме плохо. Она не хочет больше жить у нас". - "Да ты чего, это должны быть не просто так, а какие-нибудь важные причины. Просто так не бывает, - так я говорил, а думал, что мама в последнее время какая-то странная. - Стоп, они же вместе на дачу поехали!" - "Они не на дачу, а вещи ее отвозить". - "Ну подожди, это же должны быть важные причины", - повторил я. - "Они у нее тоже есть, - сказала Анна. - Она вот считает, что у нас мало детей, а мой папа не считает". - "Как, то есть мама?" - "Ну, она еще ребенка хочет". - Тут я почувствовал, что совсем маму не понимаю. Как это мало детей? Я-то считал, что детей у нас вполне достаточно. - "Не в этом дело, - сказала она. - Она с нами не может жить. Никто с нами жить не может. Никто не может вынести такую тяжесть. И ты бы потом уже не смог". - "Это почему? - закричал я вслух. - Ты-то откуда все это знаешь?" - "Это сейчас я знаю. А раньше я так хотела устроить наше житье в одном доме".

"А что ей было не так? (я имел в виду маму). Знаешь об этом что-нибудь?" - "Она была совершенно прозрачна для меня. А я для нее нет – разумеется. Я видела начала всех ее поступков, видела ее надежды, но не помогала им сбываться. Знала страхи и не мешала им все разрушить. Я точно знала, когда она решила уйти, и никого не предупредила. Теперь мне плохо, хоть я ни в чем толком не виновата". "Что же теперь будет? - спросил я, имея в виду – с ней, со мной. "Ничего не будет, ты переедешь на старое место". И я стал думать, что я буду делать на своем старом месте, как пойду в свою старую школу, съезжу с мамой на дачу, позвоню друзьям. Я удивился, что знаю, что делать без нее. Жизнь складывалась и без Анны, будто никакой Анны, моей сестры, и не было. Она на это ничего не сказала.

И мы переехали, я стал наблюдать за мамой, не хочет ли она обратно. Мама немедля завела собаку, и ни слова не вспоминала ни об Анне, ни об ее отце. Я думал, хороший ли признак собака. С одной стороны, ей одиноко, и нужна рядом живая душа. С другой, насколько я ее знал, она вполне могла на собаке и успокоиться. С Анной я не виделся, за версту было видно, что никому это не нужно сейчас, ни ей, ни маме, ни ее отцу. Но я говорил себе, что ведь они не были в браке по-настоящему, то есть ничего кроме своих собственных соображений не заставляло их ни жить вместе, ни расставаться, и ничто, кроме собственных соображений, их не заставит снова съехаться. Их не надо ни на что сподвигать. Я честно не заговаривал с мамой про Анну, хоть и скучал без нее, когда покупал ее любимое мороженое или смотрел, как растут без нее ее любимые фиолетовые флоксы на даче. Ее я больше не слышал – но почему-то думал иногда, что она должна мне позвонить и назначить встречу.
 

(Тексты публикуются в авторской редакции, с сохранением стиля, орфографии и пунктуации автора)







_________________________________________

Об авторе: АСЯ КЛИМАНОВА

(1993 – 2010)

Родилась 17 ноября 1993 г. в Москве. К трем годам почти полностью потеряла речь, с тех пор общалась только письменно, с поддержкой руки. Позже у Аси была диагностирована эпилепсия. Несмотря на все, в жизни она очень мало походила на «особого ребенка», «особого подростка», «человека с особыми потребностями». А к ее творчеству и подавно не подойдешь с такой меркой, с какой М. Цветаева некогда подходила к восхищавшим ее «стихам малых мира сего»…

С 2004 по 2010 г. Ася училась в известной московской школе «Ковчег». Литературной учебы как таковой в ее жизни не было. Можно, при желании, вычитать у нее и увлечение русским XVIII-м веком, и не заимствованные – очень лично, «пристрастно» прожитые образы стихов Тютчева, Арсения Тарковского, Пастернака, Цветаевой, Т. С. Элиота, Эмили Дикинсон. (Цикл из трех стихотворений, посвященных Эмили Дикинсон, – одна из последних ее законченных работ.) Но одно имя всегда стояло для нее особняком: Анненский. Это был, в полном смысле слова, «ее» поэт. Не меньше, чем книжная поэзия, значили для нее и всевозможные песенные тексты – русские и английские.

Первое свое стихотворение Ася написала в 11. К тому же времени относится и большинство ее живописных работ, которые по мысли и по манере письма тоже никак не назовешь «детскими». Позже ей стало физически трудно рисовать. По тем же причинам не сбылась и ее главная мечта - если Ася хотела быть кем-либо больше, чем поэтом, то только музыкантом. (Многие свои поздние стихи она и рассматривала именно как наброски текстов – своего рода «песни без музыки»).

Из представленных здесь стихов примерно половина написана между 12-ю и 13-ю, остальные –между 15-ю и 16-ю (хронология не соблюдена, так что внимательному читателю, возможно, придется не раз себя спросить, о каком вообще возрасте можно подумать в связи с той или иной строчкой?..). Всего у Аси около 150 стихотворений, из них только половина – «альбомных», т. е. отобранных для публикации самим автором. Она писала буквально до самых последних дней, но в последний год жизни уже почти ничего не заканчивала.

Ася умерла 27 ноября 2010 г., через десять дней после своего 17-летия.скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
5 280
Опубликовано 05 мар 2017

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ