(рассказы)
ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ
Разговорились однажды с приятелями, кто и как лишался невинности. Один подхватил триппер. Другого застукал со своей бабой взбешённый муж. Сюжет, интрига. Только я не мог сказать ничего толкового. То ли это случилось слишком давно, то ли я не заметил, как это случилось. Чудовищно, да?.. Знаковое, казалось бы, событие. Бывает только раз в жизни. И тут – провал в памяти. Полный игнор вступления в мир взрослого секса.
Я помню школьные танцы, резкий запах тонального крема на щеках возлюбленной, трогательные телефонные разговоры, свою руку у нее под юбкой на последней парте. А радости первого сближения и даже первого поцелуя не помню. Несерьезный я человек...
Мы долго готовились к этому. Читали образовательную книгу, переведенную с языка одной из соцстран. Выбирали время, искали место. Маман моей девушки работала бухгалтером в драмтеатре, возвращалась домой часов в пять. После занятий у нас оставалось часа два-три на любовные прелюдии. Возвращение мамы Гали нависало над нами Домокловым мечом. Мешали дневной свет, моя нерешительность, отсутствие опыта. Барышня тоже боялась. Или делала вид.
- Если мы останемся на ночь вдвоем, это получится само собой, - говорил я: - Инстинкт возьмёт свое.
- А если не возьмёт?
Мы неоднократно раздевались в их дощатом доме в низовьях улицы Красноармейской, но на большее решиться не могли.
- Давай потом, - говорила она в последний момент. -У меня болит голова. Я сегодня не в духе.
К моменту нашей поездки всем классом в хлебный город Ташкент мы уже были страстными любовниками. Обрели привычки, любимые положения и уникальную технику движений. За спиной оставались чужие квартиры, палатки, пустынные пионерские лагеря и подворотни.
- Вьёте гнездо? - завистливо спросил Сашук, обнаружив нас с Иветтой на верхней полке вагона в объятиях. - Спускайтесь. Новый год через полчаса.
В качестве надсмотрщиков с нами ехали наша классная и родительница одного из лучших учеников. Мы их не воспринимали – так, пустое место. Поездка должна была получиться веселой. Через час я шумно, обильно и красочно наблевал с верхней полки на голову учительницы, когда она зашла к нам в купе поздравить с новым 1980-ым годом.
- Укачало, - цинично сказал Штерн, а Иветта нервно захихикала.
Ночью в Новосибирске мы пересели на другой поезд и направились в Узбекистан. Дорога оказалась длинной. Я пел песни из кинофильма «31 июня», бренча на гитарах, которые брал у случайных попутчиков. «Любви всё вpемя мы ждем, как чуда». «Скажи, зачем же тогда мы любим». Эти слова имели для меня смысл. Любовь пока что была главным призванием и переживанием моей жизни.
От скуки решили устроить нашу с Иветтой свадьбу и опять надрались в купе под крики «горько». О нашем торжестве знал весь поезд. Незнакомые люди заходили поздравить и выпить за наш союз. Прилежная девочка Оля Панфилова выпустила стенгазету с рисунком обручальных колец и поздравлениями. Воспитательницы испуганно переглядывались.
- Хабу бабу, - сказал Лешка Бугаев, прогулявшись по перрону одной из узбекских станций. – Бабу хабу.
Он осваивал тюркское наречие. Меня мутило после вчерашней бормотухи и сегодняшней сгущенки. За окном полыхала красная чужая земля. Новогодние ёлки в населенных пунктах смотрелись нелепо, как пальмы на северном полюсе. Узбеки тусклыми глазами глядели вслед эшелону, прервав возделывание почвы и рытьё арыков.
В Ташкенте вдарили по кубинскому рому. Его продавали прямо на вокзале. Поселили нас в общежитии какого-то интерната.
В первую же ночь Сашук отправился в город «мочить чурок». Его кто-то обидел, пытаясь отобрать джинсовую куртку. Обошлось без кровопролития, хотя он вышел на прогулку с кривым азиатским ножом, который днём купил на местном рынке. Нож потерял. Мы со Штерном посмеивались:
- А как же интернационализм? Новая историческая общность людей различных национальностей?
В пустой комнате общежития собрались провести с Иветтой первую брачную ночь. В железнодорожном сортире тесно, а на верхней полке трудно соблюдать конспирацию. В городе нам посчастливилось купить два стальных перстня с буквами "I” и "V”; невесте – шёлковую косынку, мне – кооперативные красные ботинки на огромной платформе.
Свадебное торжество удалось. Учительница и ее помощница подняли за нас по бокалу шампанского. Нам было велено пить ситро. Мы дождались их ухода и вернулись к карибскому рому. Ночью крадучись пробрались с Веткой в соседнее помещение. Кровати оказались хлипкими: прогибались под нашим весом. Пружины скрипели, у барышни началась менструация.
Решили не расстраиваться. Вся жизнь – впереди.
- Ты знаешь, сколько лет было Джульетте, когда она отдалась Ромео? - спрашивала девушка мечтательно. – Четырнадцать! Всё как у нас. Это самая настоящая любовь, понимаешь?
- Про нас тоже напишут книги, - соглашался я. - Будут слагать легенды и сочинять песни. Мы – персонажи какого-то замечательного романа.
Перед самым отъездом маленький немецкий мальчик из нашего класса проломил кулаком стену в интернате. Решил проверить свои силы. Этим он удачно «перевёл стрелки» от нашей с Веткой аморалки. Ругали теперь в основном его. Нам тоже досталось, но не так как «вандалу Андрюше Финку».
Один умный человек сказал мне про Иветту, что она хороша лишь для любви, не более того. Я ужасно на него обиделся.
***
Вскоре после возвращения мама Галя вышла замуж за актёра, сыгравшего эпизодическую роль в фильме «Русалочка». Они переехали в центр и поселились в квартире, примыкающей к кинотеатру им. М. Горького. Через стену слышались звуки стрельбы, ржание лошадей, философские диалоги и музыка. Уже через пару месяцев мать и отчим засобирались переезжать в Москву. Иветта тоже решила выйти замуж. Сообщила мне о своей беременности, хотя для этого не было никаких физиологических оснований. Я не поверил. После очередного выматывающего разговора сказал:
- Давай еще погуляем. Я закончу Университет, выбьюсь в люди. Куда ты торопишься?
- В своей жизни ты пойдёшь по костям, - ответила она жёстко и прислонила спину к пылающему радиатору батареи отопления.
На улице завывала зима.
- У меня есть опыт, - сказал я, улыбаясь. - Не вижу в этом ничего страшного.
Недавно я действительно провалился в могилу, танцуя с Сашуком на заброшенном кладбище.
- Ты ведёшь себя, как подлец, - сказала она фразу, которую видимо тоже почерпнула от матери. – Заставляешь меня идти на аборт.
Я пожал плечами. У меня хватало здравого смысла не вестись на провокации. Тем не менее, она сломила мой дух, когда по весне влюбилась в абитуриента одного из институтов радиоэлектроники.
Иветта перестала отвечать на звонки, избегала встреч. Я метался по городу, разыскивая свою первую любовь, и чаще всего находил её в центре, в разных местах. Она обжималась с неким Юрой, приехавшим из европейского Липецка. Их чувства выглядели очень правдоподобно.
- Дима, возьми мотор, - сказал он как-то, обращаясь ко мне, и я понял, что Иветта связалась с мудаком.
Я поймал машину и отправил их вдвоем по адресу. «Возьми мотор», - это не из моего лексикона. Это диагноз. Страдания, ревность и обиды начали сходить на нет. До этого я слишком много трясся от негодования, рыдал и малодушничал. Этот инфантильный стресс выучил меня не относиться к любви всерьёз. Вечером отец угостил меня французским коньяком и разрешил курить. В гостях у него была Марина Неёлова, приехавшая в город с театром «Современник». Она посмотрела на меня и сказала папаше:
- У него удивительные, просто удивительные глаза.
Я успокоился окончательно и продолжил готовиться к выпускным экзаменам. Комплимент красавицы-актрисы выполнил свою оздоровляющую функцию.
В мае умер дедушка. Иветта пришла к нам с букетом взлохмаченных георгинов. Вид у нее был заплаканный. Я подумал, что с Юрой у нее не склеилось. Дед лежал в нашей с ним комнате в гробу, поставленном на две табуретки. На полу под ним поставили таз с водой; подвязали маминым платком нижнюю челюсть. Мы с дядькой собирались ехать в церковь, взять какую-то бумажную ленточку: венчик с изображением Спасителя и других святых. Я сказал об этом Ветке, но она вызвала меня в коридор.
- Я люблю тебя, - сказала она. - С Юрой у меня ничего не было. Это ошибка. К тому же я хотела тебя позлить.
Мы спустились в подвал нашего дома, где она спешно отдалась мне на каком-то бомжовском диване.
- Мир? - спросила Иветта. - Не дуйся.
***
Через год мы с Сережей Риттелем направлялись в Чехословакию по линии социалистического туризма. Жили в гостинице «Космос» с международной дискотекой. Иветта гостила у матери и приезжала к нам с визитом. Ей молодежная обстановка не понравилась. Она не скрывала ни своей ревности, ни раздражения, когда мы последний раз говорили «за жизнь», прогуливаясь у Белорусского вокзала.
***
- Ты отказываешься взять меня замуж. Зачем тогда говоришь о любви?
- Это разные вещи.
- Что тебе еще надо? У нас все есть. Я рожу тебе офигенного ребенка.
- Я могу каждый день приезжать к тебе в гости. Хочешь?
Она сообщила, что я – трусливое ничтожество.
- И карьерист, - добавила она со значением. – Ты готов пойти на что угодно ради своего будущего.
К тому времени я уже не мог терпеть ее квакающего голоса, нездоровой целеустремленности, запаха дешевой косметики. Следующую ночь (как я узнал потом) она провела с одним фарцовщиком в общаге МГУ. В нашей компании его недолюбливали. Звали Рыжей Мочалкой из-за чрезмерной растительности подмышек.
Улетел в Чехию в состоянии печали и неопределенности. Вернувшись из Праги и Карловых Вар, узнал, что Иветта переехала к Мочалке. Познакомился с другой девицей. Победил в университетском конкурсе авторской песни. Заграничные подарки распределил согласно изменившейся ситуации. Кроссовки подарил новой даме, джинсы продал на вещевом рынке. Кактус, привезённый в качестве Аленького цветочка, оставил себе.
***
- Почему ты не помнишь первого раза? - удивился приятель, выслушав мою историю. - Когда дамы лишаются невинности – под ними случается лужа крови. Биологический закон. Как без этого?
- Не было никакой крови, - ответил я. – Не заметил. Когда всю жизнь идёшь по костям, нет времени обращать внимание на такую ерунду.
Будучи сильно навеселе, я подвез его в Бронкс, который находился для меня на краю света. На обратном пути остановился у полицейской машины и спросил дорогу до дома. Не из окаянства и не для отвода глаз.
Той ночью я и впрямь заблудился.
ИНТУРИСТЫ
По молодости я влюблялся в иностранок. В женщин, живущих в других странах и говорящих на другом языке. Тогда их в моей жизни было гораздо меньше, чем сейчас.
Я сидел в нецентральной ленинградской гостинице Пулковская и писал письмо Алёне Стуновой в Прагу. Она была невысокой блондинкой с нежными руками. С ней я познакомился в молодёжном баре, общаясь с чешским комсомолом. Мне хватало знаний немецкого, чтобы поговорить с Алёной обо всем, что меня интересовало. Я окончил немецкую школу, получил диплом технического переводчика.
- Алёна, - писал я на языке Штирлица и Шиллера, - у тебя красивые глаза. Я сейчас в Санкт-Петербурге, древней столице Российской империи. Ты любишь Лед Зеппелин?
Письма я писал Алёне Стуновой, но ответов от нее не получал. Вместо нее из Праги мне писала другая Алёна – Алёна Марушакова. Так бывает. Парадокс бытия. С Марушаковой я познакомился в Эстонии, встречаясь с эстонским комсомолом. Алёна приезжала искупаться в Балтийском море. У нее был раздельный белый купальник в горошек. Теперь она присылала свои портреты, сделанные в фотоателье. Она прислала их так много, что я натыкаюсь на них даже сейчас, по прошествии тридцати лет жизни.
За окном мельтешил мокрый снег, слышались сигналы городского транспорта. В гостиничном коридоре тоже кто-то шумел. Я оторвался от переписки на выражении "презумпция невиновности" и вышел из номера.
По коридору шел мой одноклассник Сашук Лапин, пьяный.
- Слушай, фофан, - сказал я ему. - Можно потише? Тут приличные люди отдыхают.
- Какие такие приличные люди? - возмутился он. - Ты что ли?
Я жил в одном номере с Дмитрием Финченко по кличке Банзай. Дмитрий был из Новосибирска. Сын проректора универа. Принципиальный гопник. На завтрак в Пулковской он заказывал четыре бутылки пива и восемь сосисок.
- Это всё вам? - удивлялась буфетчица.
Он презрительно окидывал её взглядом и кивал головой. Он строил жизнь согласно неведомой мне философии. Дмитрия злило, что я всё время говорю из вежливости «спасибо» незнакомым людям. По его мнению, надо надменно молчать. Как-то я встретил его в Энске, выбрасывающего в мусорный бак наши совместные фото. Встретил случайно, шёл по улице.
- Я женился, - сказал он, объясняя свое поведение, словно я был его прежней любовницей.
Лапина поселили с каким-то морячком из Николаева. Они быстро нашли друг друга, включив телевизор, по которому гнали киношку с Гундаревой. Острая социальная тема. Детские дома. Пьяные отцы. Большая добрая женщина, готовая стать матерью каждому брошенному ребенку.
- Жизненно, - кричали мужчины наперебой, пили коньяк, закусывая его таранькой с Чёрного моря. - Хорошо поставлено. Какая игра!
Дверь их номера была гостеприимно открыта. Из комнаты валил папиросный дым. Горничная сделала мне замечание, как человеку забронировавшему оба номера. Позвонила по телефону. Я согласился, что шуметь нехорошо. Зашел утихомирить соседей и сказал, что это не кино, а собачья херня. Что надо смотреть Романа Балаяна. Вот у него всё поставлено хорошо.
- Какой еще Балаян? - возмутился Лапин. - Опять эти армяне?
- Опять, - сказал я. - Армяне и евреи. Хотя это одно и то же.
Лапин меня не понял и сказал, что он – человек взрослый. Сам знает, что делает.
- На вас жалуются, - сказал я. - Ленинград – интеллигентный город. Тут любят библиотечную тишину.
- Надо же, интеллигент выискался, - гадко рассмеялся Лапин. - Я видел, как ты ел яблоко из урны.
- Так я на спор…
- А в раковину ссал тоже на спор?
У нас были разные представления об интеллигентности. Я вернулся в свой номер, Лапин отправился в гостиничный ресторан и прикинулся там «гэдээровским» немцем. «Демократов» в Пулковской было много: поляки, румыны, немцы. Особенно выделялись алкогольные туристы из Финляндии. Лапин попал в хорошую компанию. Прикидываться иностранцем в те времена было модно. Я не очень этим злоупотреблял, но друзья усердствовали. Однажды в Новосибирске мы навещали кубинских баскетболисток, представившись туристами из Оклахомы. Английским не владели, но джинсы носили настоящие, фирменные.
У Лапина с заграничным прикидом не клеилось. Цветастая гавайская рубашечка из «Детского мира», прикрывающая покатые плечи гребца. Патриотичные часы «Ракета» на левом запястье. Рваный шрам на шее, багровеющий после принятия алкоголя. На иностранца он не канал, но, тем не менее, дослужился в кабаке до великих почестей. Два швейцара вывели его из заведения под руки, бормоча проклятия в адрес «пьяных немецких свиней».
-Jawohl, - польщенно отвечал он им на языке Штрилица и Гёте. - Sie haben russischen Schweine.
Он шёл по коридору с пустой бутылкой от «Советского шампанского» в руке и колотил ею в закрытые двери комнат. Изрыгал все известные ему немецкие проклятия:
- Donnerwetter! Schaiss drauf! Fick dich!
Завидев меня, он зловеще расхохотался:
- О какой, Arschloch! Советский интеллигент Роман Балаян собственной персоной!
Подобное поведение называлось у Лапина особым словом. После выпивки ему было нужно немного «покозлиться». Сейчас он «козлился» со мной.
Я взял его за руку и попробовал отвести в номер. Он послушно прошёл со мной несколько шагов, но потом самым коварным образом заехал мне в челюсть. От неожиданности я сел на малиновую ковровую дорожку, ну тут же вскочил на ноги.
- Интеллигент, говоришь! А яблоко?
Я схватил его за грудки и потащил в сторону наших комнат. С гавайской рубашечки с электрическим треском брызнули на пол маленькие пуговки. Он ударил меня ещё раз. Я ответил. Из номера вышел Банзай с белым медицинским пластырем на подбородке. Пока я боролся за правду, он мирно лечил свой прыщ. Банзай встал в позу рефери и начал комментировать происходящее:
- Хук справа. Хук слева. Прямой удар. Апперкот.
Мы интенсивно махались. И руками, и ногами. На шум прибежали горничная со швейцаром.
- Пьяная немецкая свинья, - перешептывались они.
При появлении правоохранителей Финченко увлек меня в номер и попытался закрыть дверь. Швейцар тем временем крутил Лапина в коридоре. Сашук вырвался из его объятий, снял наручные часы и зашвырнул их к нам в номер.
- Я там живу, - кричал он. – Там лежит на тумбочке мой «Роллекс»!
Я улучил момент и вписал Лапину в глаз. Он на мгновение вырубился, и нам удалось закрыться.
- Was ist das für eine Scheiße? – слышалось из-за двери. – Они украли мои часы! Вызывайте милицию!
Утром мы с Банзаем отправились в Эрмитаж, оставив Лапина наедине с его совестью. Отстояли очередь. Искусство в СССР было в почете. Мне понравился «Красный танец» Матисса и «Любительница абсента» Пикассо. Финченко ничего не понравилось. В здешнем буфете не было пива. В музейной лавке он купил набор открыток с видами Ленинграда для того, чтобы отчитаться перед отцом. Себе в хозяйственном магазине приобрел ёршик для чистки молочных бутылок.
- Спросят, что ты делал в европейской столице? - говорил он. – А я отвечу: купил ёршик. - Он почесывал им за подбородком и загадочно улыбался.
Философия Банзая была непонятной, но привлекательной. Я завидовал его ёршику. Жалел, что не купил себе такой же.
После культурной программы заехали к одному старичку, другу моих родителей. Выяснив, кто мы такие, тот возбужденно воскликнул:
- Сейчас я приготовлю пищу для настоящих мужчин!
Ушёл на кухню и вскоре принес блюдце с четырьмя оладушками. Я разглядывал хозяйскую библиотеку. Меня впечатлило полное собрание Брокгауза и Эфрона. Пятитомник Проспера Мериме.
Лапин весь день не выходил из гостиницы. Ждал нас. Прислушивался к шорохам, посматривал в дверной глазок. Появился в нашей комнате сразу после того, как мы туда вошли.
- Как вы? - спросил тревожно.
- Наслаждались Ван Гогом, - мстительно сказал Финченко. - Ели пищу для настоящих мужчин.
Выглядел Сашук помято. С похмелья, без денег. В рубашке без пуговиц и рассеченной бровью. Морячок съехал от него ранним утром.
- Ты только не извиняйся, Herr Scheiße. За часами пришел?
- О, а они у вас?
Поехали в рюмочную на Невском. Насладились внутренним убранством помещения, водкой и бутербродами. Побегали для поднятия адреналина по непрочному льду реки Мойки. Шёл редкий снежок в свете фонарей. Мир казался задумчивым и дружелюбным. В фойе гостиницы «Англетер» к нам подошел какой-то засаленный, плюгавый мужик и вдруг заявил, что может сходу дать нам психологические характеристики.
Мы с Лапиным заинтересовались. Банзай недовольно плюхнулся в кожаное кресло.
- Вы приезжие, - начал мужик. - Туристы. Из азиатской части нашей державы. Питер знаете плохо. Книжек читали мало.
Банзай пренебрежительно хмыкнул.
- Судя по тому, как вы подворачиваете джинсы, - продолжил экстрасенс, обращаясь к нему, - вы либо представитель средней прослойки рабочего класса, либо люмпен-интеллигент.
- А ты кто такой? - Финченко поднялся с места во весь свой недюжинный рост. - Правнук Есенина?
- Я дворянин, - гордо выпрямился мужичок. - Я горжусь тем, что мой дедушка никогда не работал!
- Буржуазные недобитки, - ворчал Банзай в самолете. - Говно нации. Работает таксистом, а всё дедушку-дворянина вспоминает. Маразматики тут живут. Оладушки едят. Абсент пьют. Дегенераты.
Я слушал его краем уха, занятый сочинением письма своей пражской возлюбленной:
"...Тут холодно и сыро. Вчера мы повстречали родственника убиенного царя Николая Романова. Приятного, искреннего человека. Он сказал, что я в отличие от своих друзей ещё не совсем потерян. А у вас в Чехословакии были цари? Их тоже убили? Я выписываю чешский журнал «Мелодия». В последнем номере был отличный плакат с Фрэнком Заппой. Алена, ты любишь Заппу?”
МОСКАЛИ
В июле мы с Большим Василием поехали в Катскильские горы, на слёт украинских националистов. «Примазаться к хохлам» посоветовал один чернорабочий, общительный парень из Ивано-Франковска. Сказал мне: у тебя украинские корни, украинская фамилия, тебе там понравится. Мы замариновали мясо, купили несколько бутылей с красными этикетками, бросили в багажник палатку и рванули в американские Карпаты. Западенцы здесь прочно обосновались с конца XIX века. После Второй мировой войны община серьезно увеличилась за счет бежавших из Советского Союза «лесных братьев», воевавших на стороне немцев.
- Я ночевал как-то у одного бандеровца у Ниагарского водопада, - рассказывал я Ваське по дороге. - Сначала попал на индейский праздник. Они раскрасили мне щёки гуашью и обкурили заветными травами. Тормознулся у частной гостиницы, а там – сплошные вышиванки. Этнографический день.
- Он прямо в рубахе тебя и встретил?
- Нет, потом надел. Когда признал во мне брата по крови. Пили с ним до утра. Он плакал. Сожалел о содеянном.
- Полицай?
- Хрен его знает. На лбу у него не написано. На рассвете собирали вдвоем вишни в его саду. На берегу Онтарио. Красота...
- Ну и как?
- Что – как?
- Вишни вкусные?
- Вася, нафига мне сдались эти вишни? Я так, чтоб поговорить…
- А я думал, вы вареники варили, - сказал Васька и рассмеялся. - Я люблю вареники с вишнями. Мама их любила готовить.
Воспоминание о покойной матери погрузило Василия в минутную задумчивость. Мы въехали на территорию дома отдыха "Soyuzivka Heritage Center". Васька остановился около вывески, вышел из машины, чтобы отлить. Я выгреб из машины пустую стеклопосуду и расставил бутылки вдоль дороги наподобие верстовых столбиков. Мы двинулись дальше, размышляя о том, как шикарно устроился в Америке братский народ. 400 акров земли. Культурный центр. Концерты классической музыки. Картинная галерея. Храмовый комплекс. Магазин с украинской народной песней «Вiчна слава УПА». Семейные игры. Бинго. Биллиард.
Палатку поставили на холме, немного поодаль от основного лагеря. Чутье подсказывало, что мы должны обособиться. Перед экскурсией было решено выпить и закусить. У украинцев сегодня намечался какой-то праздник, но основные мероприятия должны были состояться вечером. Сейчас в культурном центре шли то ли митинги, то ли лекции по украинской культуре. Ни меня, ни Василия культура в настоящий момент не интересовала. Мимо проскакивали группы возбужденных туристов. Они обсуждали творчество Тараса Шевченко и мимоходом рассказывали анекдоты про москалей. Нюансы речи нам с Василием понятны не были, но смех молодежи казался натужным.
- Где тут можно купить дрова? - спросил Васька по-русски полную женщину в трикотажном костюме, внезапно выпорхнувшую из кустов.
Она с недоумением взглянула на него, не ответила. Василий повторил свою просьбу по-английски, но она отказалась говорить и на этом языке.
- Не умеет, - констатировал Вася, посмеиваясь. – Эти хохлы еще тупее американцев. Придумали себе какую-то культуру, мля. Колхозники. Что те, что эти.
- Это они с тобой говорить не хотят, - сказал я. - Спросил бы ее на родной мове, то были бы тебе и дрова, и спички.
- Все равно – они тупые, - продолжал настаивать Вася. - Такие же, как поляки. Упертые люди, мля. Самодуры. У меня в бригаде работал один поляк. Ему скажешь: СНАЧАЛА покрасить стены, а ПОТОМ прибить плинтусы. Он сначала прибьет плинтусы, потом покрасит. Логики у людей нет.
Мы сходили в лес, набрали хвороста и развели костер. Природа здесь была такая же, как и на всём севере штата Нью-Йорк. Сосновый и лиственный лес, мох. Огромные черные валуны, разбросанные по лесу сходом доисторических ледников. Под камнями, по нашему убеждению, должны были прятаться змеи. Василий брал с собой длинную палку, чтобы отгонять их в случае опасности. Теперь эта палка была вбита у входа в палатку. Вася повесил на ее вершину свою красную майку. Вряд ли это должно было что-то символизировать, но смотрелось эффектно.
Внизу по асфальтовой дорожке проходили какие-то ребята в плавках и с полотенцами на плече. Мы пригласили их выпить по сто пятьдесят, разговорились. Одного звали Андрей, другого – Анвар. Они приезжали сюда каждый год знакомиться с барышнями.
- А мы их в церкви снимаем, на Пасху, - сказал Вася. - Они после службы становятся похотливей. Ха-ха-ха.
Я рассказал о своем украинском происхождении. Приврал, что прадед Роман был ссыльным. В действительности он сам переехал с Донбасса на Кузбасс во времена Столыпинского переселения.
- Родился в Сибири, - закончил я. - По-украински ни бельмеса.
- А я из Эстонии, - вдруг заявил Василий. - Эстонец. Борец за свободу. Меня зовут Тынис Мяги.
- Привет, Тынис, - сказал Анвар недоверчиво. - Я люблю бальзам «Вана Таллин».
Мы вместе пошли осмотреть окрестности пансионата. Местность шла ярусами: на них располагались кафе, магазины, бассейн, спортивные площадки. По асфальтированным дорожкам катались отдыхающие на открытых электромобилях. Несколько дощатых теремков и беседок, крытых черепицей, идеально вписывались в лесной ландшафт. У входа в информационный центр посередине большой клубы стоял маленький раскрашенный памятник гуцулу с дудочкой. Над входом колыхались американские и украинские флаги. Василий остался с украинцами, а я зашел внутрь. Керамика, бусики, деревянные яйца, покрытые лаком. Я купил себе темные очки и вернулся к Ваське.
Он стоял у будки с плексигласовой витриной и рассматривал золотые крестики, вывешенные на ней.
- Это старообрядческий? – спросил он, тыча в восьмиконечный крест с терновым венцом посередине.
- Нет, Вась. У них что-то другое написано. Что-то про царя. Купи лучше тризуб. Он вполне даже русский. Эмблема Рюриков. - Я огляделся. - А где наши славянские братья?
- Ушли, - сказал Васька, хитро улыбаясь. - Хвастаются слишком много. Вот мы с тобой не хвастаемся. Мы – скромные люди. А они хвастаются. Я и сказал им, чтоб шли хвастаться к своим.
- Перед своими они уже нахвастались, - предположил я. - Теперь взялись за нас. А что с нас взять? Мы – люди северные, нордические. Болтовней нас не прошибёшь.
Со стороны бассейна раздавалась народная музыка, иногда прерываемая бурными аплодисментами. Мимо пробежали девушки в пестрых сарафанах, с буханками хлеба и свернутыми рушниками под мышкой. Они опаздывали на выступление.
- Гопак смотреть будем?
- Пойдем накатим, - Васька не любил художественной самодеятельности.
На подходе к палатке нам попался седой старик в серой униформе с сине-желтой нашивкой на рукаве. На голове фуражка-петлюровка с V-образным вырезом спереди. Грудь в медалях и орденах неизвестного происхождения.
- Хай Гитлер, - обратился к нему Вася приветливо, но ветеран смущенно отвернулся, не зная, как реагировать. - Хенде хох, - добавил Вася и на этом его познания немецкой речи исчерпались.
Старик улыбнулся и продолжил путь в сторону концерта. За ним трогательной стайкой просеменили несколько подростков в такой же форме, но уже зеленого цвета.
- Гитлерюгенд, - прокомментировал Вася. - Звери воспитывают зверьков. Когда-нибудь десантируются в Полесье.
Вечером мы пошли на танцы. Накал национальной страсти еще не ослабел. Народ плясал коломыйку и казачок. Когда мы подошли, несколько парней отплясывали вприсядку, кувыркались и отжимались от пола. Девушки стояли полукругом и хлопали в ладоши. Вскоре они взялись водить быстрый хоровод: босые, стройные, в коротких юбках. Тут мы с Васькой моментально заинтересовались украинской культурой.
- У меня в Москве есть подружка, - сказал Василий. - Проститутка из Винницы. Такая нежная, послушная. Я, когда приезжаю туда, живу с ней, как с женой. Компанейская баба. Настоящий друг.
На сцене появился вокально-инструментальный ансамбль. В белых рубашках, одинаковых серых брюках они походили на эстрадников советских времен, выступающих в сельском клубе. Первым делом заиграли «Червону руту». Без прелюдии. Сразу – с места в карьер. Публика оживилась. «Рута» пользовалась здесь популярностью. Мы с Василием немного поломались в незатейливом шейке, но скоро устали от нелепости и однообразия движений. Западенцы, как люди более темпераментные, веселились на всю катушку. Тряслись. Подпевали. Мы с Васькой потоптались ещё немного на этой дискотеке и уже было собрались снова накатить по сто пятьдесят, как заиграла медленная музыка. Василий пригласил девушку, на которую уже давно косился. Чёрненькая, с короткой стрижкой, она больше походила не на украинку, а на француженку. Девушка, которая приглянулась мне, ушла танцевать с Анваром. Я вышел с танцплощадки и сел покурить на лавочке. Вокруг шелестела украинская и британская речь, мешаясь иногда в какое-то немыслимое эсперанто. Звенели цикады, рыдали гитары. Под деревьями прижимались к друг другу влюбленные парочки. Я им завидовал.
Василий вернулся минуты через три, раздосадованный и злой.
- Мы попали, - сказал он. - Танцевать со мной она отказалась, когда узнала, что я из Москвы. Говорит, с кацапами нельзя.
- Прямо так и сказала?
- Прямо так и сказала.
- А почему ты не представился Тынисом Мяги?
- Потому что здесь уже все знают, что мы москали, - пробормотал Васька растерянно. - Всё знают. Знают, где наша палатка. Знают, что и в каких количествах мы пьём. Показывают на нас пальцем. Они нас вычислили. Мы как белые вороны здесь. Любовь отменяется.
- Может я попробую?
- Нет, не попробуешь, - отрезал Вася. - У них там все распределено. Каждой твари по паре. Мы сегодня точно огребём здесь по полной. Они втопчут нас в грунт. А у меня выходной. Пойдем накатим.
Я вспомнил Васькину драку в одном из русских кафе в Нью-Йорке. В тот раз к нему за столик присел хлопец из Украины и после недолгих наблюдений сообщил Васе, что тот – кацап. А ты хохол, отпарировал Василий. А ты кацап, упирался сосед. Тогда Вася поднялся и взял его за лицо. Подержал и начал катать по столикам. Подоспели братья, Андрей и Олег, взявшие на себя остальную украинскую клиентуру. Больше их в это кафе не пускали. Андрей прошлым летом умер. Смерти матери и брата заставили Василия быть серьёзней.
Мы сели с ним у костра, лениво комментируя происходящее. Мы были чужими на этом празднике жизни. Я вдруг почувствовал абсурдность всего происходящего, его карнавальную сущность, не имеющую никакого отношения к таинству этих индейских гор. Темнота сгустилась донельзя, нагнетая страх. Мы были зажаты между вечным лесом и вечными горами, и я представил себе, что ирокезы вернулись и сейчас подбираются к нашему лагерю с томагавками и ножами. Идут отомстить, снять скальпы с бледнолицых пришельцев. И змеи копошатся у них под ногами. И прирученные волки указывают им путь. Я представил себе, как загорятся деревянные постройки, сувенирные лавки, деревянная церковка.
- Мы с тобой индейцы, - сказал я Василию. - Хочешь быть индейцем? Посмотри с какой страстью эти колхозники косят под цивилизацию. Модные как иностранцы. Ноги бреют. Спрашивают друг у друга «how are you»? Верят новостям CNN…
- А ты не веришь? - хохотнул Большой Вас.
Мы забрались в палатку и попытались уснуть. Вскоре тент зашевелился: кто-то хлопал по нему ладошками. В прореху брезентовой двери протиснулась лохматая голова.
- Москали, спасите меня, - услышали мы детский голос. - Они к вам не сунутся.
- Кто такой?
- Стефан, - сказал мальчишка. - Я отдыхаю здесь в лагере.
- Вот и иди отдыхай, - выговорил Васька мстительно. - Не мешай спать великодержавным шовинистам.
Я посветил фонариком мальчику в лицо: губы разбиты в кровь, на щеке ссадина. Мы его впустили. Я вылез из палатки и закинул в нее Васькину палку-флагшток и топор.
- Ну давай, рассказывай, - издевательским тоном сказал Большой Василий. - Сначала танцы, потом – махалово, - обратился он ко мне. - Как без этого? Хуторяне мля. - и снова к мальчику: - Почему у тебя такие чёрные губы?.. Чернику ел?
- Это все из-за волейбола, - начал рассказывать мальчик. - Я сегодня три раза сбросил, когда стоял под сеткой. И один раз провел нападающий удар. Они аж все попадали.
- Жестоко ты с ними, - сказал я, улыбаясь. - И что теперь?
- Они меня уроют. Второй и третий отряды объединились. Наши сочат. Меня поймали на лестнице, столкнули. Пинали всей компанией. Увезёте меня завтра в город?
Подросток был из тех отрядов бойскаутов, которые Василий окрестил «гитлерюгендом». Хорошо разговаривал по-русски и по-английски. Он лёг между нами и мечтательно вздохнул.
- Поеду к родителям. Мне здесь надоело. Форма эта… Последние три дня заставляли ходить в шароварах. Ну их к чёрту…
- Несознательный ты хлопец, - засмеялся Вася. - А как же «Ще не вмерла України?»
Стефан зыркнул на него маленькими чёрными глазками, в которых было что-то волчье.
- Зачем вы морили нас голодом? Я всё знаю про ваш голодомор…
Утром он оставался лежать в палатке, пока мы собирали разбросанные по поляне вещи. Новые очки я потерял. Васька не мог найти саперную лопатку. К нам подошли парубки в национальных костюмах. В их глазах мерцала тоска подневольности и раздражения.
- Привет, москали, - сказал один из них. - Уезжаете?
- Уезжаем. Девки у вас больно страшные.
Ребята засмеялись и нестройным шагом поплелись на фестиваль песни и пляски. Мы закинули Стефана за заднее сидение Васькиной «Тойоты», набросали на него тряпья. Я подумал, что давно уже мечтаю о сыне. Все равно – о каком. О своём сыне.
- Заспівай що-небудь на рiдной мове, - попросил я мальчика, когда мы выехали за пределы лагеря. – Я учора не наслухався.
Но он уже крепко спал, свернувшись под Васькиной ветровкой как усталый лесной зверек.
_________________________________________
Об авторе:
ВАДИМ МЕСЯЦ
Поэт, прозаик, издатель. Родился в Томске. Окончил физический факультет Томского государственного университета, кандидат физико-математических наук. В 1993-2003 годах – куратор российско-американской культурной программы при Стивенсоновском институте технологии (Хобокен, Нью-Джерси). Автор четырех романов и трех сборников короткой прозы. Лауреат премии New Voices in Poetry and Prose (1991, USA) за публикации рассказов в США, Бунинской премии (2005) за сборник рассказов "Вок-вок", премии им. П.П. Бажова (2002), финалист Букеровской премии (2002) за роман "Лечение электричеством" и др. Член союза Российских писателей, союза писателей Москвы, Международной федерации русских писателей (Мюнхен), американского отделения ПЕН клуба "Писателей в эмиграции" (Нью-Йорк), «Межднародного ПЕН-центра» (Москва), председатель комиссии «Центр современной литературы» научного совета РАН. Организатор «Центра современной литературы» (2004) в Москве и руководитель издательского проекта «Русский Гулливер». Стихи и проза переведены на английский, немецкий, итальянский, французский, латышский, румынский, польский и испанский языки.
скачать dle 12.1
