ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 216 март 2024 г.
» » Ксения Драгунская. ТРИСТА ГРАММ

Ксения Драгунская. ТРИСТА ГРАММ


(рассказ)

 
У выезда на трассу мы поняли, что забыли Франсуа.
Вот это да. Настоящие чудеса русского гостеприимства. Чтобы осознать происходящее — полное отсутствие Франсуа в нашей машине, взявшей курс на Москву, —  нам пришлось остановиться и помолчать, глядя друг на друга. Потом начали ругаться.
Больше всех возмущался Володя-патриот, который сперва нос воротил, рифмовал «Европа-жопа» и говорил, что раз француз, то уж непременно гомик. Нашел гомика, молодец. За те двое суток, что Франсуа был с нами, ему сто раз звонили девушки, и он всем говорил "salut, ma belle” или "salut, ma petite”.
А уж финтифлющек финифтивых, глиняных бус и фенечек из бересты накупил килограмма два, всем «ма птитам» и «ма белям».
— Что за коллективное помрачение рассудка? Как можно забыть человека? — возмущался Володя.
— А «Франсуа» и «Фирс» — однокоренные слова? — спросил Вася.
Смешно, конечно, но не так, чтобы вот прямо очень…  
Особенно учитывая необходимость пилить обратно километров пятьдесят.

— Последняя водка была плохая, — подвел базу Гоша. — Не надо было в магазине у Петровны брать, надо было в «Магните» взять больше,  так нет — решили трезвость разводить, потом, вестимо, побежали к Петровне, и вот вам результат.
— Да при чем тут водка? — пожал плечами Володя. — Девчонки-то не пили.
Как мило! Получилось, что это именно мы с Нюрой забыли Франсуа. Как какую-нибудь куртку или зонтик забыли Франсуа в деревне Усладки.
Деревенский дом Димы и Ксюши был последней точкой, финальным аккордом в ностальгическом путешествии по любимейшим дорогам Р104 и Р156, маршрутом Сергиев Посад — Калязин — Углич — Ростов Великий. И вот решили зарулить к Диме и Ксю — баня, речка, коллекция самоваров и утюгов. Пока топилась баня, все квасили в резной беседке. Нарисовалась какая-то местная девушка, студентка педагогического колледжа, будущая учительница французского языка. Франсуа принялся исправлять ее произношение, лимонничал-миндальничал, подливал вина, блестел карими глазами и намеревался по приглашению будущего педагога идти ночью на костер. В деревне нет дома культуры, и молодежь по ночам тусуется у костра на краю леса, танцует под автомагнитолу.
Нам же надо было вернуть дочку Нюры и Васи обратно, бабушке с дедушкой, чтобы на следующее утро они вместе уехали отдыхать. Тогда при помощи будущего педагога мы предложили Франсуа такой «финт ушами» — он остается на костер, наслаждается Россией, мы уезжаем ночевать к Нюре и Васе, а завтра днем, по дороге в Москву, забираем его. Дима и Ксю — гостеприимные и надежные люди, приютят француза, устроят ему ночлег на мансарде и утром накормят завтраком. Пусть уж оттянется напоследок, несчастный банковский служащий из французской провинции, — щедро решил Володя, чья неприязнь к жителям Европы под влиянием миляги Франсуа сменилась чем-то вроде сочувствия. Бедные несчастные жители растленной Европы…
И мы уехали. Сдали девочку. Посидели на верандочке. Легли спать. Утром собрались не спеша и двинули в Москву, начисто забыв о Франсуа. Спокойно проехали поворот на деревню Усладки. Точно, коллективное помрачение рассудка.
— А почему он нам не звонит? — спросила Нюра.
Мобик разрядился, или деликатный человек, сидит и ждет, когда мы приедем, или, может, ему там очень нравится, или вообще спит после костра.
Набрав номер Франсуа, я дала всем послушать «абонент в сети не зарегистрирован». Скорее всего, в деревне — просто дохлая сеть, но почему-то нам всем стало несколько не по себе.
Гоша развернулся, и мы поехали обратно.

Франсуа нам прислал Жан-Пьер, мой парижский приятель-режиссер, поставивший мою пьесу «Русский камамбер». Написал на Фейсбуке — дальняя родня моей жены, парень из крохотного южного городка, банковский работник, всю жизнь мечтал поехать в Россию, наконец скроил — Москва и Питер, плюс хотел бы в Ярославскую область, в глушь. Жан-Пьер трогательно написал русское слово «глушь» — "glouche”. Конечно, отвезем в глушь! Мы с Гошей обожаем таскать гостей по закоулкам, к тому же в Ярославской области осело навалом друзей, «летних людей», деревенских дачников. Нюра и Вася. Дима и Ксю.
И мы погнали!
В качестве гостинца Франсуа преподнес нам какой-то особенно злокозненный камамбер, провонявший весь самолет, гостиничные номера и принявшийся за наш автомобиль. Инспектор, остановивший нас для проверки документов, поспешил попрощаться.
Между Угличем и Калязиным очень красиво, и ужасно жалко, что невозможно объяснить дивные названия деревень, вроде Волковойни или Выпуково.
Когда мы говорили между собой, Франсуа пытался повторять, и у него вышло чудесное слово «послЮшай».
Иногда он спрашивал названия рек и опять с радостным удивлением смотрел по сторонам.
А Гоша сказал:
— Самое лучшее, что есть в России — лето.
Если бы за нами была погоня, то нас бы нашли по клочкам с неуклюжими рисунками. Они остаются после нас везде, где мы перекусываем. По-французски говорю я плохо, но понимаю вполне сносно и перевожу Гоше. Франсуа же не очень силен в английском. Когда словами объяснить невозможно, мы рисуем.

 Причина интереса Франсуа к Ярославской глуши выходила такая.
В самом начале прошлого века прапрадед Франсуа приехал в Россию кем-то вроде технолога на сырный заводик помещика Мышляткина («Мешь-лят-кин» — прилежно выговаривает Франсуа) в большом селе у реки.
«Делали русский камамбер?» — шучу я.
«Да, верно! — он радуется. —  Русский камамбер!»
И хохочет. Француз, хохочущий громко, как немец.

Приехали к Нюре и Васе, а у них в гостях Володя.
Патриотизм в сочетании с упертостью довели его до мазохизма — Володя  ездит на «Ладе-Калине». Вот она стоит, не на шутку занемогшая,  рядом — замусоленная картонка с маслянистыми деталями «калининого» организма. Володя тоже довольно замусоленный, но смотрит на Франсуа, «как солдат на вошь». Наверное, считает всех мужчин со свежевымытыми волосами гомиками. Володя оголтелый натурал, а что не женат ни разу в свои сорок с лишним, так это — потому что честный и бескомпромиссный. Ждет большой настоящей любви — вот-вот откуда ни возьмись появится юная, тонкая, как тростинка, девушка с русой косой и лучистыми глазами, хорошо зарабатывающая и прекрасно готовящая, скромная и целомудренная, жаждущая рожать до упаду. И чем старше и облезлее становится наш жених, тем крепче верит в волшебную встречу.
 «Сказала мать — бывает все, сынок…»
 
После ужина Франсуа достал планшет, и, подбирая слова и рисуя на листочках, мы погрузились в историю прапрадедушки-сыродела в России.
Прапрадедушка женился, обрусел, пошли дети, жили припеваючи, революцию толком не заметили. В конце весны 1918 года по реке пришел пароходик с пулеметом, дали очередь по колокольне, матросы и солдаты спели и сплясали, дали еще очередь по дому мельника, пароходик ушел.
Все удивились, но жили дальше. Жена и дети прапрадедушки, помещик Мышляткин с семьей и все жители села плакали и служили панихиду в конце июля того же года. И опять жили дальше.
Осенью приехали два комиссара, посадили помещика Мышляткина на телегу и повезли. Старая нянька помещиковых детей с пальто в руках бежала за телегой, норовила укрыть барина теплым. А он бодрился и говорил:
— Это ничего, дружок, скоро вернусь.
Не вернулся.
Прапрадедушка с семейством ринулся на историческую родину. Ненадолго. Чисто пересидеть, пока уймутся эти шутники с пулеметами.
 
Прабабушка, старшая дочь прапрадедушки, очень не хотела уезжать. Родина. Закаты над рекой. Грибы-ягоды. Жених и подружки. Считала себя русской всю жизнь.
В детстве Франсуа несколько возили  к прабабушке, жила в приюте для стариков, салфеточки и иконки, называла «дружок» («дГужекь», говорит Франсуа). Учила русским стишкам, названиям цветов и ягод. Ничего не понял. Показывала картинки, старые фото... Почему-то прабабушка чувствовала, что вся эта русская история может быть интересна именно Франсуа, а ни кому-то другому из многочисленных правнуков.
Франсуа душевный, ответственный. Он все сканировал.
Черно-белое, старое — деревянный дом с мезонином, сад, люди на ступеньках, чудесные дети. Вот эта девочка — прабабушка.
Володя возит по экрану толстыми пальцами — ему понадобилось рассмотреть, какие именно бусы на девочке. Говорит, похоже на рябиновые, и радуется, как дитя.
А вот и сам помещик Мышляткин — усатый толстяк в белой шляпе, с добрым, бабьим лицом.
Ай да Франсуа! У него полный планшет ушедшей жизни!
— Это тема, это целая тема, — бубнит Володя.
Любитель старины, он  так тронут вниманием Франсуа к своим русским корням, в таком восторге от фотографий, что смотрит на Франсуа дружелюбно, почти ласково.
Прапрадедушка, скучая по России, написал целый трактат об особенностях и секретах выработки французских сыров в условиях центральной России.
Володя застонал.  Да и мы все тоже воодушевились.
— Это надо перевести и напечатать!
— Бесценные свидетельства!
— Это надо в музей Мологи, в Рыбинск!
— Да в любой журнал!
— Так у тебя одна шестнадцатая русской крови? — подсчитал Вася.
Мы еще раз пересчитали. Да, одна шестнадцатая. А это, между прочим, грамм триста. И эти триста грамм в любой момент могут начать бузить на все лады.
Теперь Володя глядит на Франсуа конкретно с нежностью. Вот-вот погладит или поцелует.
Франсуа слегка отодвигается от него.

— Это возможно, что мы поищем дом? — спросил Франсуа. — Вот у меня и адрес…
Сканированный конверт — прабабушка переписывалась с друзьями, пока можно было. Пошехонский уезд…
Тут мы немножко подзамялись.
Мы все, наша компания, дачники и их гости, худо-бедно знаем историю этого края, и нам понятно, где этот бревенчатый дом с мезонином.
Мы задумались и молчали, а Франсуа смотрел на нас.
Теперь предстояло решить, что лучше — сказать гостю грустную правду или изо всех сил изображать желание искать заветный дом.
— Да ладно вам, честное слово, — сказал Гоша. — Он же собирался как-то в эту поездку, именно в Ярославскую губернию. Что он, карту не видел, что ли?
— И почему мы должны стесняться истории своей страны? — прищурился Володя.
Правда, давайте не стесняться. Давайте рванем в Рыбинск, наймем катер, съездим на море, и скажем ему:
 — ПослЮшай…
Краткая лекция о Молого-Шекснинском междуречье, знаменитом сочностью своих трав и процветающей молочной промышленностью.
На этом месте решили построить море. Человек, особенно большевик, может все. Затопили кучу сел и несколько малых городов, всего семьсот населенных пунктов.  Теперь тут местное море, никчемная мелководная лужа, на дне лужи — дороги, деревни, храмы, кладбища и русский камамбер. Ничего не попишешь, кроме документальной пьесы или очень художественного сценария. А потом, безрезультатно помыкавшись по продюсерам, с надеждой и ненавистью глядя в их загорелые лица, можно с чистым сердцем завернуть в эти сценарии, в листочки, в бессмысленные страдания соотечественников, жирную верхневолжскую воблу.
 У нас не принято вспоминать плохое. «Кто прошлое помянет, тому глаз вон», — вот какая хорошая поговорка. Было и прошло, делов-то…
Это наша родина, земля октября, тут постоянно идет какое-то истребление, если повезет, то бескровное, тихое, исподволь, вот и секрет русского камамбера, похоже, утрачен навсегда-навсегда, ничего не поделаешь — только пить, петь и плакать…
Такие пироги, droujoque.

Но мы решили этого не говорить, по трем серьезным причинам:
1. Это непатриотично — не надо грузить интуриста мрачными страницами истории края. Все-таки, двести погибших при заполнении водохранилища — это не шутка. Не говоря уже об умирающих на стройке политзэках, тела которых (чтобы не снижать темпов труда) бросали в опалубку ГЭС.
2. Это неделикатно — человек приехал издалека на родину прабабушки, а ему такой облом. Еще неизвестно, как он отреагирует. Расстроится. Французы, они такие трепетные…
3. Лень! Жарко и лень долго и плохо говорить по-французски.
Мы сказали, что деревянные дома плохо сохраняются, а обстановка всегда пожароопасная, и вероятность увидеть прапрадедушкин дом с мезонином ничтожно мала.
Но мы постараемся.
И еще сутки мы ездим вокруг да около.
Старые булыжники, мощеная дорога в лесу. Едем медленно, переваливаясь по булыжникам, слыша кузнечиков и птичек… Какой светлый лес… Хорошая дорога приведет нас куда-то. На пустошь, где ничего нет, так, поляна и старые сосны, они будут делать вид, что все хорошо — здравствуйте, ребята.  Деревья будут зубы заговаривать, и только кипрей не отведет глаз, подаст знак — был дом, осталось пепелище, подойди, не бойся, наклонись, погляди, подбери осколок чашки, жили люди, пили чай…
Дорога не кончается и не кончается, только становится уже, серые осины выкуривают, выживают, теснят березы, темнеет, и по обочинам — болото. Канавы с болотной жижей. Ясно, чем кончится дорога — она просто уйдет под воду без предупреждения.
 Мы останавливаемся. Мухи и слепни принимают машину за корову и сердятся, что не получается укусить.
С трудом, рискуя съехать в болото, разворачиваемся.
На берегу речки заброшенный храм с травой на куполе. Он весь  опутан железками и трубами, словно пророс ими. Видно, пытались приспособить подо что-то хозяйственное, не получилось, махнули рукой, ушли. Земля отчаялась докричаться до людей, привлечь их внимание и любовь, и живет сиротой. Поля зарастают березками, а яблони в заброшенных садах не понимают, что не нужны, и зацветают в мае, и родят в августе…
Мы ездим в поисках лежащего на дне дома чокнутого французского сыродела.
Франсуа несколько приуныл, как будто догадался о чем-то. Но мы приехали к Диме и Ксюше, хлопнули по рюмашке под исключительно вкусные малосольные огурцы…  В углу беседки шевелилась картонная коробка, полная мурчащих пестрых котят. Франсуа миловался с котятами, фоткал их, пытался инстаграмить и снова повеселел.
А там и предстоящая баня, и хихикающий педагог…
Если приезжать летом, то можно жить здесь светлую сказку  про ежиков, карасей, котят и местных пьяноватых дуралеев. А если остаться навсегда — то темную историю с нищетой, поножовщиной и мрачным алкоголизмом.

Мы въехали в Усладки. Без солнца деревня  казалась хмурой и недоверчивой. Дома смотрели косо.
Димины ворота закрыты. Праздник закончился, кончается русское лето.
В беседке идеальный порядок, сидит трезвый и злой Дима с чашкой чаю. Он явно не в духе, а Ксюша и вовсе не выходит сказать «здрасьте», только слышно, что на веранде гремят кастрюли, грохочет мебель и со страшной силой хлопает дверь в избу, как будто там очень сердится кто—то очень большой.
Дима рассказывает.
Из чувства ответственности, чтобы Франсуа никто не обидел, он тоже поперся на костер. На машине поехали на опушку леса. Играла музыка, молодежь разминалась пивком. Подъехали ребята на тракторе. Издалека раскланялись уважительно с Франсуа. Он, по наущению Димы, покивал им. Минут через десять парни сгрудились в кучку и наехали: хули не здороваешься путем? Мы не сидели, так на нас теперь надо как на говно смотреть? Да ты сам-то, у тебя статья «хулиганка»,  нашел с чего жопу рвать…
Вы глазки-то разуйте, сказал им Дима. Мужик по-русски не шарит ни граммули, гость он наш из Франции. Обознатушки.
Пацаны пригляделись и стали бурно извиняться: пойми, брателла, думали, Лехи Годзиллы  шурин с зоны откинулся, а тут вот, значит, что… Ну дела… Стали со страшной силой брататься с Франсуа, фоткаться в обнимку, учить матерным словам, выпивать.
Дима при помощи будущего педагога объяснил, что парни обознались в темноте, и что среди местных парней считается престижным посидеть в тюрьме. Не сидел — вроде как и не мужик. Диму, дачника, за человека считают только потому, что у него одиннадцать приводов в милицию, и он может хорошо насовать, если что. Вот как.
У них на всю братию была одна граненая рюмка. Франсуа удивился этому, и один из трактористов спросил:
— А во Франции что, каждый со своей рюмкой на блядки идет?
Словом — пили с трактористами, купались ночью в речке (Франсуа утопил мобик с русской симкой), а потом еще, прихватив будущего педагога с подружками, гоняли на машине по лесу.
Димина «Мазда» застряла между сосен. Не прошла. На лицо — помятость крыла и ремонт.
Дима смотрит не очень дружественно. Нет в его взгляде обычной приветливости и веселья.
Хорошо, действительно, Франсуа оставили мы. Но по лесу на машине скакать тоже мы, что ли, заставляли?
— А Франсуа где?
Дима не спеша обводит нас глазами.
— Откуда я знаю, — с усталым раздражением говорит он. — С трактористами ночью уехал.

Возле дома местного тракториста — трактора и телеги, порванная собачья цепь.
— Хозяева! — бодро выкликает Володя, стуча в окно. Никто не отвечает, и он толкает темную дверь на крыльце.
В пустой комнате, в «зале» стоит новогодняя елка, порыжевшая, с поникшими ветками, игрушки и хвоя на полу. В углу — елка, на стене — плазма, на пустом деревянном столе — миска свежих огурцов.
Елка.
Плазма.
Огурцы.
В этом есть что-то жуткое и смешное. Непонятно, что делать.
Съесть огурец? Позвонить в МЧС?
Очень тихо, и слышится кряхтенье трактора.  Мы выскакиваем из избы.
Пахнет осенью. По деревенской улице летит взмыленный трактор. В телеге — гора опревших, использованных дубовых веников. Они пахнут осенью. Трактор несется вприпрыжку, осеняя август запахом октября.
На вениках валяются, как попало, тела мертвецки пьяных трактористов и их подруг.
Трактор резко тормозит. Со стороны пассажира, скромно потупившись, спрыгивает будущий педагог. На ней рябиновые бусы. И толстовка Франсуа.
Франсуа покидает место водителя. За ночь он изрядно обрусел — щетина превратилась в настоящую бороду, он босой, в расстегнутой до пупа рваной рубахе, в руках топор и грязные шампуры…
Мы стоим и молча смотрим на него. А он длинно сплевывает и говорит сдержанно, по-пацански:
— Нормально отдохнули…
Подмигивает нам и хозяином идет в избу, толкнув дверь плечом…                          

 

СКАЗКА
(для Димы)

                                              
У одного короля подданные много путешествовали по белу свету. Это потому что мода была на кухню ихнюю и на массажи. Вот почти весь народ и ходил на отхожие промыслы в другие страны. А потом однажды они пришли к королю и говорят:
— В других странах всякие там президенты такие крутые — один на медведя ходит, другой машины дорогущие коллекционирует, у третьего семь жен и все красавицы, а ты что? Мямля…
Король стал думать.
Страна его была маленькая, один остров в теплом океане, всегда хорошая погода, цветы и птички. Медведей нет. Машины коллекционировать — места мало. Семь жен ему не нужны.
А в конституции у них было записано, что в случае, если король и народ недовольны друг другом, король может отпустить свой народ.
Утром король вышел на балкон своего дворца и сказал в микрофон:
— Идите в жопу!
И народ ушел на катерах и моторках — туда, где президенты женятся, охотятся на медведей и гоняют на машинах — готовить еду и делать всем массажи.
А король объявил кастинг нового народа и отсматривал кандидатов по скайпу, учитывая их традиции, народные промыслы, художества и кулинарию.  Много в скайпе по этому поводу бедолаг из бывшего СССР толпилось…
Про это даже несколько раз передавали по радио и по телевидению в воскресных новостях, в разделе «курьезы» или «невероятно, но факт».
И вот в деревне Очухлики на озере Дербалызь был один такой Митюня, с шилом кой-где. Дурак дураком, а нос по ветру держит. Узнал он тоже скайп королевский, взял девчат посимпатичнее, детишек потолковее, учительницу английского для перевода, да и повел на пригорок. (Там лучше всего модем брал).
А королю, после торжественного и вполне конституционного посылания своих подданных в жопу, было как-то не очень. Загрустил король. Смотрит, бывало, из окошка на океан, а у самого на сердце прямо крокодилы зубами клацают.
А тут Митюня с компанией — нажарили лисичек, сидят, такие, на пригорке, рассказывают, как у них в Очухликах рыбу ловят, как грибы собирают, какие по пятницам дискотеки, дети стихи читают, песни поют. Король им тоже — про океан, про своих рыб и про плоды морские. Подружились. И то веселее.
А еще, говорит Митюня королю, у нас умеют напиваться до синих чертей.
Это как же?
Ну вот пьем и пьем, пока не увидим синих чертей, и они открывают нам тайны бытия.
А можете показать?
Нет. Не будем. И это в нас самое хорошее и ценное — что мы умеем напиваться до синих чертей, но можем и не.
«Давайте ко мне! — решил король. — Будете мои. Полюбил я вас. Давно слышал, что русские хорошие, но что такие хорошие, даже представить себе не мог…»
«Мы не просто русские, — поправил Митюня. — Мы очухлики. Уникальный, малочисленный народ, еще не изученный толком мировой антропологической наукой. Мы от своей родины не откажемся. От лисичек своих никуда не уедем. Нету для нас на свете ничего краше рассвета на озере Дербалызь. А ты мужик неплохой, и вот тебе от нас бонус — есть тут по соседству деревня Удальцы, так ты с ними ухо востро держи. Во-первых, никакие это не Удальцы, это их переименовали. Настоящее название деревни — Головорезово. Но это еще полбеды.
 Ни удальцов, ни головорезов там нет, одни бабы, злющие и глупые. Ты с ними не связывайся, если по скайпу звонить начнут. Даже вот трубку не бери. Они тебе все королевство по камушку разнесут. Океан запоганят, в войну тебя ввяжут, разорят. Ты мужик хороший, вот мы тебя и предупреждаем. Хочешь, к нам приезжай, у нас как раз председателя сельсовета надо выбирать. Мы выборы намухлюем, комар носа не подточит…»
Король обещал подумать. Так с тех пор и переписываются. Даже посылки шлют. Очухлики королю сушеных грибов связочку, а он им — бусы коралловые. А когда из деревни Удальцы к нему в контакты попросились — отклонил, и все тут.







_________________________________________

Об авторе: КСЕНИЯ ДРАГУНСКАЯ

Родилась и живет в Москве. Окончила сценарное отделение ВГИК.
Автор двух книги прозы, множества пьес, идущих по всему миру и переведённых на десятки языков. Публиковалась в изданиях «Киносценарии», «Новый мир», «Октябрь» и др.скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
2 808
Опубликовано 03 фев 2016

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ