Софья Купряшина. ЕЛКИ ЗЕЛЕНЫЕ

(два коротких рассказа)


ДЕВОЧКА, С КОТОРОЙ НИЧЕГО


Как холодно было в тот вечер! А в какой вечер было не холодно, блин?! Тва-аю ма-а-ать... Девочка со спичками зажгла еще одну спичку, провалившуюся в подкладку, но не стала на этот раз вызывать образов родственников, а просто и конкретно закурила «Беломор», выпустила ноздрями дым и поймала при этом кайф. Она изучала методы согревания. Можно побегать. Погреться у костра. Йобнуть водки. Выкурить папироску. Трахнуться. Супчику поесть. Или каши горячей.
Насмотревшись в окна на пушистые ели в огнях своих богатых ровесниц, на румяных гусей и свиней, переваливающихся куда-то там, Девочка со Спичками, С Которой Ничего решила и в своей светелке устроить праздничек. Больная мать ее наконец умерла. «Отдала Богу душу»,— говорил ее больной отец. А где он, Бог. «До Бога высоко, до Путина далеко»,— говорила ее больная бабушка. Ее больные братья и сестры смущенно чесали пятки и невесело шмыгали носами. Хлеба не было три дня. Все были больны: кто бронхитом, кто тонзиллитом, кто алкоголизмом, а кто и всем вместе. На лекарства денег не было. Чтобы согреться— трахались и пили. Чтобы вылечиться— пили и трахались. Курили вот еще тоже. Девочка нашла в шкафу рыжий елочный скелет, припрятанный там с прошлого года, вставила его в кастрюлю с землей, повесила на него свои рваные полосатые носки и тщательно завернула ноги в портянки. Из спичек склеила зайчика.
И тут в дверь позвонили. Все уже были в дымину в пятом часу утра 31 числа. На пороге стоял DED MOROZ, но такой, как будто его неделю держали в бочке со спиртом, а потом в бачке с мусором.

— Здравствуй, Дедушка Мороз, борода из ваты, ты подарки нам принес, пидарас косматый?— по инерции спросила девочка.
— Нет, ребята, не принес, денег не хватило,— по инерции ответил DED MOROZ.
— Так зачем же ты пришел, старое мудило?— по инерции ответила девочка и захлопнула дверь перед его красным носом.
Так повторялось каждый год, и она уже привыкла.
— Говорят, под Новый год что-нибудь желается, что-нибудь произойдет, но быстро забывается,— запела она и пошла ставить бак на огонь. Верхние ноты уходили в сип, нижние— в бас.
— Весьма фальшиво,— сказал ей Ворон на Дубу.
— Сидит ворон на дубу, он пророчит мне судьбу,— ловко парировала Девочка со Спичками.
— Там мясную обрезь выбросили, поди подбери,— по-доброму пикировал он.
— Я мигом!

Ну вот и мясное новогоднее блюдо. Осталось затарить бухла, блестки, дождичек— и все чики-чики.

— Ты один в нашей семье непьющий, Вороша, говорила она и гладила его по перьям. По гладкой умной голове. По стальному крылу. Лапки гладила тоже, как будто из кожи или из веток, но живые, переступающие, с черными лакированными коготками.

/Ворон вместе с Дубом был инкорпорирован в квартиру в прошлом году. Датчики, амуниция, прослушка. Муниципальная операция: «Алкоголики. Мы их— или они нас» в рамках проекта помощи малоимущим семьям./

Посредине горницы стояла навечно холодная голландка, испещренная письменами: каллиграфически-тупоумными бабьими вакуолями, мелким бисером мужского отчаяния, детским неграмотным хныком, старческим дрожащим полууставом:

сказали, с дымоходом чевота
так вызывите мастера козлы
козлы оне с бородою рожками и копыты у их
копия твой отец
ответишь за козлов
шкуру сдеру с живой суки как в Японии
оскопленным все равно
ково кастрировали в умственном смысле сраму не имет
сами вы позорные козлы
шапка Леху оставила в школе
Он так и пошел?
Он водки выпил.
Дебил
а Вовка еще не говорит, но уже пишет
акцелерация
Дедушка отвали, в бога душу
Отдам Богу душу— отвалю
Кто все белье пропил?!
Какое? Столовое? Але постельное?
Нижнее, блять. Когда у нас было столовое?
До революции при старом режиме и кухарка и прислуга была.
Пойду повешаюсь надоели вы.
Иди-иди, потолок обвалишь, будешь лежать за оградкой
денег на похороны не дам
Добрая набожная женьщина
Без мягкого знака
И тут влез казел
Через «о» пищеТСО
Утоли моя печали
Это правильно
Ирка сама себя целует в руку
Хорошо, что ниипет.
Ну ты дебильный козиол
Читать не умеет, стучать научился
глазки гноятся у него
У Эдиты Пиаф тоже гноились
Она разговариват с вароной
ДА ХЕР С НЕЙ, ПОЧЕМУ ТАК ХОЛОДНО, ЕЛКИ ЗЕЛЕНЫЕ?!

А девочка тем часом надела калошки на портянки, отцовский кожушок, серый шарфик закрутила на голове, как смогла и пошла с ведрами за снегом: ГВС* и ХВС** отключили за неуплату. На дворе было хорошо: снега дофига, ребятишки лупились в снежки,— стены снега, сны событий. «Зачем нужен мат?— неожиданно для себя подумала Девочка со Спичками,— убогая, в сущности, задумка, но в разделе экспрессивной лексики— вне конкуренции... Что же такого магнетического заключено в словах «...только слышно на суку чирик-пизды, хуяк-куку...», почему рев негодования сменяется ревом восторга?..»
Ели стояли, облеплены снегом— 25 см— и не знали про это про все, и не были ничем изукрашены, кроме природного, искрящегося бриллиантовым сиянием снега. Только в детстве бывает такое. Только в детстве: ЗЕЛЕНЫЕ ЕЛКИ, елки зеленые! А солнце— нечастое зимнее солнце, выстреливающее из-за туч со скоростью эпилептического припадка— зимнее солнце со своими посторгазмическими штучками— в каждой иголочке, в каждой снежинке: благодать Господня!

___________________________________________
*Горячее водоснабжение.
**Холодное водоснабжение.




НОВЫЙ ГОД

Хорошо встречать Новый год в мужском обществе! Это отлично. Я не понимаю женщин, которые говорят: только не в мужском обществе! Эти непонятные занудные разговоры, споры, пьянство, наглые приставания, крик, хамство, и пахнет от них как-то странно.
Мне интересны их разговоры, приятны их грубые ласки, мне нравятся их блестящие глаза, гудящие утробные голоса и большие ноги. Раньше я пила гораздо больше и поэтому не замечала, кто, как и сколько раз меня ебал, и колоссальное количество положительных эмоций проходило мимо меня.
Боже мой, что может быть лучше зрелища, когда трое или четверо (а лучше пятеро) мужиков смотрят на раздетую бабу! Как они смотрят.
Они только что говорили о контаминации. Лица их были насмешливы. Я выпиваю бокал шампанского, снимаю штаны и трусы, которые надеты поверх капроновых или еще каких облегающих колготочек. Я подтягиваю их, начиная с носка. Причинное место рельефно обрисовывается, но в то же время как бы прикрыто вуалью; стыдливый призыв — вот что им надо! Шов врезается точно между губ. Я сажусь на колени к своему: один из четырех тут мой. Тут сразу раздаются восторги, но до восторгов, сразу после контаминации, следует минута молчания — грустного и серьезного. Становится жалко всех четверых: как же они беззащитны передо мной! И восторг их — жалкий, накладной, надломленный. Еще хорошо, когда лифчик тебе маловат, и верхние части груди вздымаются, как куличи в духовке: вздымаются и дышат: небольшие, светлые.
Так вот, я сажусь на колени к своему. Кто-нибудь самый смелый садится рядом, гладит меня чуть ниже коленки и убого шутит при этом, скрывая свою тревогу. С легким стоном я слезаю с Хозяина и кладу одну ногу ему на колено, а другую — на колено его смелого друга в кожаной куртке. Начинается легкая борьба за право гладить мое причинное место. Другие наблюдают, делая вид, что они курят, говорят друг другу: «Смотри, смотри».
Начинается «Голубой огонек». Постепенно разнокалиберные мужские руки становятся совершенно по-детски агрессивны друг к другу. Так играют в детском саду. Кто-то хочет уже снять колготки, а кому-то хочется еще поблаженствовать. Чтобы успокоить их, я встаю и снимаю колготки сама. Снимаю лифчик и надеваю рубаху одного из них. Ложусь на диванчик. Начинаем первое упражнение. Ноги согните в коленях и поставьте на ширину плеч. Найдите клитор и вращайте его по часовой стрелке до появления первых признаков секрета. Дайте потрогать себя другим. У них у всех уже совершенно сумасшедшие глаза, некоторые сильно вспотели непонятно почему, кто-то трясущимися руками дергает ремень не в ту сторону. Вращаются какие-то свечи, разлетается малиновый «дождь» на елочных ветках, поет Пьеха, ей подпевает Алена Свиридова. Она активная, она хочет Пьеху обнять, а та уворачивается, и так на нее глазами сверкает, что Свиридова кидает свою шапку наземь и зло вокруг нее пляшет.
Меня уже кто-то ебет — очень нежно и ненавязчиво. С другой стороны кто-то хуй мне в рот пихает, но он слишком большой и пахнет духами. Уж лучше б они поменялись: с маленьким хуем и приятным запахом — в рот, а побольше — туда. И поактивнее. Еще один подрачивает на это дело, приоткрыв рот — с каким-то петушиным взглядом — пока не сильно — так, тихонечко; четвертый смущенно трогает мне клитор. Хочется есть. Сейчас кончу и пойду чайник поставлю. Вон бутерброд лежит с сырокопченой колбасой. Далеко до него. Сейчас они все должны кончить, а до того не успокоятся. Так. Значит, один сам дрочит. На очереди еще двое. Своего— на финал. Зажимаюсь. Этот кончает. Второй лезет. Почему-то страшновато: а вдруг это никогда не кончится. Но спокойно. Я его выталкиваю, требую шампанского. Несут. Все хорошо. Пародия на рекламу: шампунь и кондиционер в одном куске (хозяйственного мыла 72%).
— Королева, — слышится, — Королева.
А чего — ко мне приходит второе дыхание. Когда я принимаю на себя родное, нежное тело, которое вставляется в меня во всех местах, а не только в этом, — я уже по-настоящему дрожу и рычу: хочется впихнуть его туда целиком. И все мы кружимся уже где-то над ночью и разноцветными летящими петардами, над замерзшими алкоголиками и спящими старухами, белье которых пахнет старым лекарством, а в комнате темно и даже нету елки, мы кружимся над идущим в туалет стариком в рваных кальсонах — он идет без палки, держится за стены и падает ладонью на двери чулана и ванной — мы — где-то, только искры кругом, хотя на улице туман. Весь день горел свет.
В шесть часов утра — снова картонная, вытертая, мутная темень. Я лежу на животе у своего, жмусь к нему и в полусне пытаюсь выдернуть из-под него хоть кусочек простыни. Елка перегорела. По телевизору красноглазая Веденеева, обвисший Рязанов и опухший Хазанов пытаются шутить на прощанье. Шампанское уже никому в глотку не лезет. Тихо спрятав руку за спину, его выливают на пол.
— Ромушка, — говорю я, — Ром, пойдем ко мне. Я тут больше не могу.
— Ты что, издеваешься? Перед ребятами неудобно.
Ну, в общем, не особо-то и хотелось тащить его к себе. Так, по инерции. Из ложной компанейскости.
Проебли меня сегодня хорошо. Было весело и интересно. Наступил Новый год. Он уже шагает по стране большими семимильными шагами. Он уже размечает то, что нам дано будет узнать в момент свершения. Кому повезет — тот узнает чуть раньше, кому еще больше повезет — тот чуть позже. А сейчас — ничего еще нет. Все родились и спят: старушки, дети, мужики спят, завернув свои гениталии в ладони, как в капустные листья. Значит, скоро снова захотят. Пора домой.







_________________________________________

Об авторе: СОФЬЯ КУПРЯШИНА

Родилась в Москве, живет в Реутове (Московская обл.). Окончила Литературный институт им. А. М. Горького.
Публиковалась в альманахах «Соло», «Вавилон» и др. Автор книг «Счастье», «Царица поездов», «Видоискательница».скачать dle 12.1