(рассказ)
На старых картах это озеро уже было. Абсолютно круглое. Вокруг него — старая дорога. Со старыми деревьями. Старыми листьями. Здесь все было старое. Только коляска у старика была новая. И внучка, которая толкала коляску тоже ничего. Плакат, запрещающий кормить птиц, потому что дохнут рыбы, был не таким старым, но выцветшим. Впрочем, птиц все время кормили спортивные семьи. Там на дне были тонны дохлой рыбы. Вокруг озера молодые толкали коляски со старыми. Потому что рядом был дом престарелых. И все коляски были новыми. Спасибо немецкому государству.
Он разговаривал с внучкой по-русски.
— Маша, ты не представляешь, что они делают в доме по ночам. Они насилуют стариков.
— Дедушка, не говорите ерунды, это ваши грязные фантазии.
— Точно тебе говорю, как только гаснет свет. Все эти медсестры. Маша, я хочу домой. Отвези меня домой. Я больше не хочу тут жить. Я хочу уйти.
Рассел-терьер вломился в кусты и схватил палку. Потом еще одну. И еще. Потащил все три хозяйке — давай играть. Это было время, когда тут выгуливали стариков и мелких собак.
— Аякс, брось, идем! — кричала ему хозяйка. Но расселл тащил свои три дубины — как только он умудрялся — сквозь кусты. Как танк. Резко запахло мокрыми старыми листьями. Запах как топливо памяти.
Его привезла в эту страну дочка. Ее тоже звали Маша. Это было ее решение — она ему сказала, что не хочет больше жить в стране, где его палачи — это герои, а он все еще выпрашивает ветеранскую пенсию. И они уехали. Стена? Была ли тогда стена? Ведь этот город он был пропахан стеной размером с шоссе. Он помнит, что надо было перейти Стену. Чтобы попасть туда, где можно наконец иметь свой дом.
А когда умерла дочка? Он этого тоже не помнил. Просто черная полоса, размазанная от уха до уха вместо памяти. Или она не умерла? А внучка? Он не помнил ее маленькой — она как-то появилась сразу уже взрослая. И сразу стала его катать на коляске вокруг озера.
Иногда только они заезжали в банкомат на углу Резиденцштрассе, потому что ей нужно было срочно купить помаду или джинсы.
— Я хочу домой, — повторил он тихо, но его голос перекрыла мамаша, которая кричала через дорогу: — «Стефан, идем домой, идем домой! Еще пару глотков водички и идем домой!» Стефан домой не рвался, а вместо дома прорывался в парк. За ним еле успевал более послушный брат — близнец без имени.
Но внучка его слушала внимательно.
— Дедушка, некуда вас забирать, нету у вас дома. И вам бы побриться надо. Если сами не в состоянии — пусть медсестра побреет.
— Не буду я ее просить. Я ей про бритье, а она меня изнасилует.
— Я куплю вам виагру — заодно получите удовольствие.
Она хотела сказать что-то еще и уже открыла рот, но пошел на посадку в Тегель франкфуртский борт и двигатели заглушили ее первое «О».
Нет дома… Как это нет дома? Он точно помнил, что он был. Квартира в Шарлоттенбурге. Там еще были соседи из Одессы Резники. Но это было до инсульта. А может, это ему показалось под наркозом. Под наркозом часто снятся очень яркие сны. Ярче, чем жизнь. Он удивлялся еще, что ему под наркозом стало так хорошо, что он не хотел возвращаться в реальность — зачем? Тут все так ярко, так реально, а идти назад — оказаться опять на жесткой койке в реанимации, в настоящем аду среди белых стен и кафеля.
Треск кустов в парке от неуемных собак, неуемных детей, неуемных мамаш, рев двигателей самолетов, садящихся на Тегель волновал его. Это просто была какая-то война.
Вот только он точно помнил, что это были не немцы. Это были японцы. Маньчжурия. И этот лес. Вот они запахи. Ломанные ветки. Старый лес. Гнилые пни. Только там были грибы размером с банный таз. Он это точно помнил. Это одно из немногих воспоминаний, которые его преследовали с типографской точностью. Плюс минус пара пунктов.
Они бежали с винтовками, не разбирая куда, лишь бы подальше — потому что от их взвода не осталось ничего. Изрезанные японской засадой тела. Они же любят себе делать сеппуку. А еще больше японцы любят делать сеппуку другим. Как богомолы — холодные и жестокие. Они бежали, пока не наткнулись на пограничников. Но это были маньчжурские пограничники. Они говорили по-русски, и были русскими — у японцев на заставах работали бывшие белогвардейцы.
— Бойцы Красной Армии, сдавайтесь!
Он посмотрел на двух других бойцов и увидел, что они быстро бросили Мосина на траву. Вот так и сдались.
Их долго расспрашивали, даже давали закурить. Когда он понял, что назад дороги нет, он согласился.
И тут его приняли по-настоящему. Потому что это была фальшивая граница, фальшивые пограничники, фальшивая застава.
Чекисты отгородили границу макетом, где всех перебежчиков и просто заплутавших ждали люди с неприятными глазами. У них была неприятная манера ломать людям сначала пальцы. А потом уже все остальное. Они были фальшивыми белогвардейцами без белогвардейских манер.
На посадку пошел рейс BA из Лондона и отвлек его своим громовым шипением. Почему его не расстреляли тут же? Вопрос. Он не мог уже думать про пытки, он не мог думать про двадцать лет в лагере. Из-за лагеря он потом не смог получить ветеранскую пенсию. Потому что был он по понятиям своей страны не ветераном, а перебежчиком. Поэтому когда-то давно дочка и сказала — уезжаем.
Тогда он еще мог ходить своими переломанными в пяти местах ногами. Носить переломанными в четырех — руками. И он еще мог до сих пор говорить челюстями, которые срослись в нескольких местах неправильно.
Внучка везла его вдоль местной библиотеки, за которой сразу стоял дом престарелых. Тут в этом районе, все было удобно. Три дома для стариков, физиокабинеты на каждом углу, клиника «Вивантес», парки и кладбища. Евангелическое отличалось от всех остальных тем, что все лейки на стене были прикреплены велосипедными замками. Порядок. Покой. Последний заход на посадку. Круг, второй, роза ветров, шасси, и вниз.
— Может, пора уже? — спросила внучка. И они покатились между гигантских пустых клумб. А, может, это были не клумбы, а фундаменты для двух памятников, которые решили убрать подальше с глаз.
Двери в приют электронно пропели первые три ноты из песенки «Знамена ввысь». Или ему так всегда казалось, когда он возвращался с прогулки. Если бы они могли, то наверняка прилепили над воротами какой-нибудь лозунг про работу и свободу. Но какая работа в доме для престарелых. И какая, к черту, свобода.
Маша завезла дедушку в комнату, помогла ему перебраться на койку, уложила. Поставила на стол Kefir с куполами на крышке.
— Я пошла. Приеду послезавтра.
— Забери меня отсюда, я хочу домой.
Дверь закрылась. По ковролину не слышно шагов. Он лег на подушку и стал смотреть в потолок, засунув правую руку в штаны по привычке.
Внучка вышла на улицу, сделала несколько шагов, достала вибрирующий в кармане телефон.
— Да, мама. Он все просится домой и называет меня Машей. Ну, оставь этот свой одесский говор, ты обеспеченная немецкая женщина. Веди себя прилично. Ты точно сделала все по Шарлоттенбургу? Домовая книга там, все дела? Нас не примут твои немецкие овчарки? Мне еще ехать в «Шарите» к бабушке с Кройцкельном. Что ты говоришь мама, это будет новый модный район. Там цены взлетят за год.
Выключила телефон.
— Вот дура. И пошла вдоль Резиденц на метро.
Он лежал на кровати и думал. Надо идти домой. Там, за стеной есть дом.
Он поднялся, сел на край. Встал. Оттолкнул коляску и медленно пошел, держась за все, что попадалось под руку. Прошел более уверенно по коридору. Сломанное бедро болело. Скоро будет дождь. Выслушал еще раз музыку двери про знамена, которые рвутся ввысь в шеренгах плотно слитых. Вышел под морось. Он снова был в лесу. И надо было идти строго на восток, туда, где дом. Пройти столько, сколько нужно. Там будет стена. Говорили, что ее снесли. Но такого не бывает. Он шел, снося тапками грибы размером с тазик, где-то вдалеке стреляли и лаяли черные овчарки. Они молчат только с зеками. Если лают, значит там граница, а не лагерь. Он продирался сквозь маньчжурский лес, и по рукам уже текла кровь от шиповника. А может, это был багульник.
Вышел на опушку, потом на дорогу. На дороге стояла автобусная остановка, где под навесом прятались от дождя старики в таких же тапках как у него. Они все ждали автобуса домой. И он стал ждать вместе с ними.
Часа через два пришли две медсестры и забрали всех обратно в дом для сеньоров. Они делали так каждый вечер. На эту остановку за углом никогда не приходил никакой автобус. И не должен был.
_________________________________________
Об авторе:
ИГОРЬ МАЛЬЦЕВ
Родился в Ленинграде. Живет в Москве и Берлине. Окончил Дальневосточный государственный технический рыбохозяйственный университет в Петропавловск-Камчатске. Автор книг «Sina», «ISLA», «Виски: История вкуса». Колумнист изданий «Сноб», «Известия» и др., сотрудничает с издательским домом «Коммерсант».
скачать dle 12.1
