Александр Снегирев. БЕТОН

(рассказ)



Сметану мать скрывала. Годы были голодные, сметана доставалась не всем. Им доставалась. Продуктовые заказы отца генерала. Из-за этой сметаны и других, заурядных для сегодняшнего едока, но редких и недоступных для тех лет гастрономических радостей, ему никогда не позволяли звать в дом одноклассников.

Мать, дочь мелкого, раскулаченного торгаша, от которого к тому времени осталась только выцветающая фамилия-вывеска на стене дома, где до революции располагалась лавка, а потом в мелко разгороженных комнатках пьянствовала, дралась и неразборчиво плодилась деревенская голытьба, мать, нашедшая себе идеологически верного мужа, знала цену маскировке.

Отец пошёл в гору в предвоенные годы репрессий, последовательно занимая карьерные пустоты, образованные приведёнными в исполнение расстрельными списками. Он никого не подсиживал, выдающимися способностями не отличался, просто был русским, партийным, из крестьян, умел исполнять приказы и не дёргаться.

Жили в особняке. После попадания германской бомбы рабочие наркомата перестелили полы, крышу и поделили бывшую обитель дореволюционного чайного магната на квартиры. Генералу, при обороне столицы не изменившему своему умению не дёргаться, досталась жилплощадь с тремя спальнями, кухней и коморкой, где хранили лыжи и зимние пальто, а когда родился младший, в коморку заселили Дусю из деревни, помогать по хозяйству.

С фронта отец привёз "вальтер”. Тяжёлый тряпичный свёрток в ящике стола. Строго запретил прикасаться. Он не удержался, достал и мимо Дуси, которая купала младшего, юркнул во двор. Там мальчишки.

Никто не убился, но милиционер пистолет изъял. Отца вызывали. Порка и повторяющийся вопрос: "Хочешь меня под статью подвести?!”

Мечтал стать капитаном дальнего плавания. Долгие морские походы, неизвестные порты, неназойливые женщины. Отец, коротающий послевоенную скуку на потешной должности в Генштабе, безмолвствовал, мать настояла на нормальной специальности. Выучился на инженера. Специализация – бетонные конструкции. Устроился в проектный институт. Оклад двести шестьдесят рублей плюс премия. Отец взял участок, для приусадебного хозяйства, принялись домик возводить, грядки обихаживать.

Когда генералу давали надел, государство щедростью не отличалось – нарезало своим заслуженным сынам бросовую землю по ноль, ноль, шесть гектара. Кооперативу, в который генерал вступил, выделили под участки болотце, упомянутое ещё одним из второстепенных бородачей русской литературы как место, подходящее для стрельбы по вальдшнепам и прочей модной в тот славный век мелкой дичи. Генералу, разумеется, предлагали и раньше, сразу после Победы, добротные ломти гектаров среди сосен и берёз, неподалёку от неброских имений тогдашней высшей знати, но он, бесстрашный в бою и чрезвычайно, даже избыточно, осторожный в делах повседневных, от тех золото-бриллиантовых по нынешним ценам соток отказывался, ссылаясь на нелюбовь ко всему мелкобуржуазному. Времена были такие, вроде дают – бери, а вроде, возьмёшь, посадят. Краешка повода достаточно, и вот уже катишь прямиком по рельсам в лесозаготовочные дали. Вот он и не брал. Так и говорил: "мелкобуржуазно”. Смешное слово, а в те годы без тени улыбки произносили. Не попёрхиваясь.

Дружок генерала, коллега армейский, кстати, взял, не струхнул и не побрезговал. И его, конечно, закрыли. Правда, не за участок с добротным усадебным срубом, а за бабу. Да и не за бабу даже, а за мужа её. А дело было так: закрутил генеральский дружок с одной - театр, портвейн, туда-сюда и, бац, муж с работы возвращается. А тут шинель на вешалке, китель, медальками звякающий на гнутой спинке трофейного тонета и благоверная в одной комбинашке, тоже к слову, германской, а хозяин шинели и кителя и вовсе без кальсон. Тут бы оскорблённому супругу учинить закономерную расправу, и он, возможно, учинил бы, только вышло иначе. Голый генерал схватил наградной и проделал в туловище обманутого конкурента столько отверстий, сколько зарядов в обойме. Восемь.

 

С того дня, когда случилась эта трагическая и вместе с тем поучительная история, минули годы и даже десятилетия. Бескальсонный стрелок из лагеря так и не вернулся - горячий нрав не лучший путь к долголетию в местах лишения свободы. А жизнь текла безостановочно, оставляя в прошлом то, что ещё минуту назад было настоящим.

Сын помогал отцу на даче. Тот торопился. Сказывалась закалка наступления на Берлин. Огород и стройка оживили старика. Снова всё стало осязаемым, как на фронте: запах земли, железяки, ссадины, сортир – яма, умывальник – ведро. Возводили сами, работников нанимали при крайней необходимости. Построились первыми во всём кооперативе. Стены белые, ставни голубые. Любил генерал Германию, чего скрывать. Когда четыре года кого-то душишь, зауважаешь невольно.

Построили и сразу же начали ремонтировать. То доски пола рассохнутся, образовав между собой щели в палец, - приходилось отрывать и перекладывать, то фанеру перегородок поведёт и обои пойдут лопающимися пузырями. Но главный сюрприз преподнёс фундамент. Добротные, замешанные лопатой в старой ванне по проверенному рецепту, лично залитые и отформованные в собственноручно сколоченной опалубке, крепкие и ладные сваи, вкопанные на требуемую ГОСТом глубину, и даже с запасом, выперло в первую же зиму. И так каждый год. Весной выдавленные из недр сваи торчали наперекосяк, точно зубы дефективного подростка, приподнимая то один угол домика, то другой. Играли домиком и так и сяк, расшатывая и без того хлипкие стенки, заклинивая окна и двери.

Свою работу, замес и отливку молодой инженер-бетонщик сделал правильно. Он же не дока по фундаментам, его специальность – пропорции, армирование, прочность на сжатие и на изгиб. Делал, как учили, как для Дворца Советов, а то, что вчерашняя русская топь, а ныне мелиорированные и унавоженные шесть соток сваи не приняли, не его в том вина.

На протяжении многих лет дачный сезон начинался с трудного открывания, зажатой порогом и притолокой входной двери, проветривания сырого, пахнущего мышами, псевдо-германского помещения, выпивания чаю и многодневного обкапывания и выравнивания капризного бетона.

Так отпуска и пролетали.

Младший, напротив, не такой покладистый вырос. Школу бросил, на перекладных рванул на юг. Грузчиком в Одесском порту, ещё кем-то. С милицией искали, мать чуть ума не лишилась. Женился на художнице с десятилетней дочкой. Свадьбу в какой-то лачуге справляли, в Лосинке. Отец с матерью не явились. Вскоре развёлся и женился снова. Ко второй прилагался сын первоклассник. Родили своего.

Дачное болото под напором муравьиной усидчивости членов садоводческого товарищества приобрело сельскохозяйственный цветущий вид, ушло вглубь, проступая только чёрной водицей на дне придорожных канав. Дохлые кочерыжки привитых саженцев распустились в плодоносящие кроны, первые слои краски облупились и были замазаны вторыми, а у кого побогаче, то и третьими. Генерал коротал отставку рядом с женой, никак не решающейся целиком отдаться метастазам, которые уже несколько лет то распускались, то убирались восвояси, играя с ней, не оставляя в покое, щекоча её неуклонно сереющее снаружи и буреющее изнутри тело, отчего вся она делалась серо-бурой. Сыновья проявляли себя по-разному: если младший, ссылаясь на семью, на недавно родившегося от очередной спутницы потомка, всё больше отлынивал, то старший, бетонщик, демонстрировал добродетельную примерность, работал днём, а вечером, возвращаясь в квартиру, где по-прежнему проживал вместе с родителями, ухаживал за матерью. В летние периоды, если позволяло здоровье, мать вывозили за город, и там, в тени успевших разрастись яблонь, она лежала на железной кровати, прикрыв веки и вспоминая детство, рысака, идущего вровень с паровозом, и юность, когда студенткой педагогического техникума маршировала на демонстрациях, счастливо горланя: "Чемберлену ящик с крышкой! Апчхи”! Она вспоминала, как родила старшего. Как началось ночью и муж повёл её в больницу через мост, но на мост не пустили, не пешеходный, не положено, и он сбил камнем замок с чужой лодки и орудуя доской, стал грести, и на середине одной из рек региона, называемого ныне Северо-Западным, прямо в лодке, она и произвела на свет. А младшего уже в условиях столичной ведомственной больницы, под наблюдением уцелевших в классовых чистках, сбережённых от мобилизации, специалистов в белых халатах.

Она то капризничала, то клокотала бодростью, то причитала, то бегала по театрам-выставкам. Отец и сын, так и не приноровившись к её затянувшейся агонии, горько улыбались, стараясь потакать любимой и единственной. Когда её, работающие на пределе, жизненные поршни, наконец, сорвались, генерал плакал, а сын, сорокасемилетний неженатый совслуж, моргал сухими глазами. Младшего на похоронах не было, не смог срочно достать билет из Крыма.

Генерал дряхлел, из особняка переселили в квартиру в обыкновенном доме, передав гордость чайного магната черномазым послам. Младший в который раз женился на девахе без жилплощади, но и без сопляков, переехал с молодой к отцу и брату, зажили все вместе в новой трёшке. Швы государства стали то там, то здесь потрескивать и скоро вовсе разошлись. Всё так незыблемо было: партия, правительство, сметана в спецзаказах, которая замкнутости нашего бетонщика во многом причиной послужила, и тут раз и нет ничего, ни партии, ни правительства, ни сметаны, только обманутые вкладчики с обезумевшими лицами по митингам бродят. Страна ржавым тарантасом неслась по ухабам новой эпохи, дребезжа всем своим несуразным телом, теряя детали, увеча пешеходов и пассажиров. Вклад, открытый ещё матерью, куда исправно старший вносил с каждой зарплаты тридцать с лишним лет подряд, сгорел. Цепляющийся за остатки разума генерал радовался отстраиванию главного храма, разрушение которого горячо приветствовал юнцом. Не надо иметь высшего образования, чтобы подытожить – жизнь прошла.

Кое-кто из дачных соседей участочки свои вместе со строениями стали продавать. Новые хозяева сносили каркасные стенки и жгли рухлядь на пустырях, возводя жилища не то что бы более красивые, но точно более комфортные. Бетонщик продолжал работать в существующем отчасти по инерции проектировочном институте.

Когда генерал скончался, обнаружилось, что ему полагается двухместный квадратик на кладбище для армейских чинов, то есть в отдалении от места упокоения супруги. Жена младшего настояла, чтобы хоронили, где предлагают, нельзя же упускать шанс застолбить место на престижном погосте, чванливым кавказцам можно половину втюхать, если средства понадобятся, или нуворишам каким-нибудь, а мертвецам, новоприставленному и матушке, уже без разницы. Братья спорить не стали и останки генерала были опущены в земляную ячейку рядом с остальными, испустившими дух, представителями комсостава, чьи холмики были отмечены, у кого железной загогулиной с самолётиком на конце, у кого баклажаном субмарины, а у кого пограничным столбиком совершенно идентичным натуральному. Предметы эти, весьма надо заметить языческие, наглядно информировали редкого, забредшего сюда зеваку о роде войск, которым отдал лучшие годы тот или иной почивший.

Проводили тихо, брат на этот раз от явки не отлынивал, благо сезон стоял не купальный, но на похороны денег не дал, обещал потом, дочку в кружок танцев надо снарядить, а за вторую в детском саду ещё взнос не внесён. Когда горка с венками осела, пенсионер, уже не стал испрашивать у младшего финансовой помощи и установил на свои обычный могильный камень, который не был украшен ни пушечкой, ни снарядиком, ни даже гильзой от стомиллиметрового. Подобная гильза имелась дома. На её круглом боку была гравировка с дарственными словами однополчан, а кромка обточена так, что образовывала силуэт орудий и здания с куполом, сбоку которого торчал флажок с серпом и молотом. Представители старшего поколения без труда узнавали в латунной панораме красно-армейскую артиллерию и поверженный Рейхстаг, нынешняя же публика, избалованная заграничными турами без освободительной цели и представляющая подвиг народа весьма туманно, видела в этих закорюках с куполом торговый центр с ассортиментом мальчишеских пулялок. Данная тара, долгие годы служившая усопшему ёмкостью для карандашей и авторучек, и после его смерти использовалась старшим сыном-бетонщиком по тому же назначению. Спустя года полтора, когда младший неожиданно нанёс визит на могилу отца, он остался недоволен эстетическим выбором брата: порода камня показалась ему заурядной, шрифт неуместным, а фотография папаши в фарфоровом овале, старомодной.

Отпуска старший продолжал проводить на даче, вскапывал весной, полол летом, собирал осенью. Когда приезжал младший с оравой, дети сжирали с кустов малину и смородину, вытаптывали грядки, в домике пятерым было не разгуляться, да и в квартире тоже. Практичное время и теснота затронули в невестке деловитые, уже звучавшие при выборе кладбищенского места, струны, и она нашла выход: ему, бетонщику, дача, им квартира. Справедливо. У него всё равно никого.

Он так и жил бобылём, и перспективы создания семьи имелись нулевые. Соседка по подъезду всё волокла беляши, но это пустое. Одиночество не угнетало, чтение укорачивало дни, телевизор скрадывал вечера, сны не снились. Институт претерпел к тому времени реорганизацию и сокращение, и трудовой стаж бетонщика навсегда прервался, не дотянув чуток до полувекового юбилея. На пенсию проводили без шума, крадучись. Все его друзья к тому моменту делились на три группы: в Израиле, в больничной палате, в могиле. А с молодых какой спрос - отхлебнули из пластика, пожелали современного, непонятного и разбежались. Коллективизм в стране вывелся.

Тем временем практичная невестка предложила следующее: они с мужем выплачивают ему за половину квартиры, за вычетом их дачной доли. На вырученные деньги он перестраивает дачу, превращая её в жилище, пригодное для комфортного круглогодичного проживания одинокого аскетичного пенсионера. Выплаты в количестве двадцати четырёх распределяются на два года.

Имея склонность к одиночеству и желая сократить часы общения с родственниками, он согласился. Первая и вторая выплаты поступили в срок. Удалось утеплить стены и перестелить крышу. Следующий взнос подзадержался. График финансовых поступлений того времени легко подытожить – пятая, запоздавшая на полгода выплата стала последней. Невестка и с ней-то уже не соглашалась, хватит, мол, с него. Но муж настоял. Все бумаги на тот момент были уже подписаны, и бетонщику ничего не оставалось, как радоваться тому, что он не остался и вовсе не с чем. Обустроив простенькую систему отопления, он целиком погрузился в загородный быт и жил бы себе тихонько доживал, если бы не обморок, случившийся с ним впервые с рождения и без всякой причины. Списав произошедшее на возраст, пенсионер и позабыл бы скоро про тот обморок, не потеряй он сознание снова, сильно ударившись на этот раз головой. Решил показаться доктору.

Головокружение? Стул? Аппетит? Ощупали прохладными пальцами, выписали направление на анализы. Спустя две недели, пошелестев бумажками, дипломированный выпускник Второго Меда, мотающий молодость в государственной поликлинике и мечтающий о переходе в частную, сообщил пенсионеру о его последней неоперабельной стадии и предрёк конец земного пути через два, максимум, три месяца. Болей нет, такое редко, но встречается.

Вернувшись домой, пенсионер закрыл ставни, задёрнул занавески и несколько дней не выходил, думая, как всё-таки прямолинейна смерть, никакого кокетства, сухие сроки. И предстояло бы ему тихо рассосаться в столь любимом им дачном перегное, если бы не одно обстоятельство, весть о котором проникла даже в его, зашторенное, запертое, непроветренное жилище.

Внутри черепных сосудов региональных чиновников булькнуло непривычное – решили усовершенствовать движение автомобильных потоков, перенаправить, разгрузить и расширить, наплести сеть скоростных и четырёхполосных. И наплели бы так, что наш пенсионер-пешеход и не заметил, если бы одна из ветвей будущего хайвея, оборудованного вело-дорожками и туннелями для миграций зверья, бойкими цветными линиями чертежа не прошла прямиком по его земельке и утеплённому щитовому строению. Его мэзон пришёлся акурат на разделительную будущей автострады. Не ему одному, разумеется, стало светить изъятие с компенсацией, половина посёлка забытых вельмож и их потомков предполагалось соскрести с карты вместе со старыми халупами и новыми коттеджами.

Народ зашебуршился. До раннего восхода майских ночей не замолкали преимущественно женские негодующие визги в стенах домика правления товарищества, которые предыдущие почти сорок лет ничем громче скандалов с подворовывающей выпивохой бухгалтершей не оглашались. В семьях с молодёжью стали трезвонить в блогах, создавать группы обманутых и обездоленных, поднимать сопротивленческую бучу. По участкам задвигались активисты, местные пенсионерки и разновозрастные неуравновешенные мужского пола. Они распространяли самодельные листовки, подолгу разъясняли права и свободы, а если отперший калитку садовод развешивал уши, активисты быстро сползали со скользких берегов предметной критики строительства дороги в бескрайние топи хаотичной, нутряной ненависти к власти. Здесь и там посёлок оглашался криками: «Когда же они все передохнут, упыри, жулики и воры»! Находилось и множество тех, кто сетовал на обречённость споров с государством: упрёшься, так и дом подожгут, а отдашь всё покладисто, авось компенсируют. А суд на стороне сильного. Пораженческие настроения прокрадывались в умы очень и очень многих. Даже самые безрассудные борцы нет-нет, да и задумывались о тщете собственной непримиримости и то и дело рассматривали вариант сепаратной сдачи на милость строительного гиганта.

скачать dle 12.1