(рассказ)
Приехал парень — молодой, от того, наверное, чувствовал себя неловко. Работа по вызову — сколько же квартир и немых сцен… Жена пряталась, не выходила… Студент, может быть, врач, еще недоучившийся: молча облачился в медицинский халат. Было понятно — это отрепетированное. Это уважение к смерти, подчеркнутое так, внешне. Хотел, конечно, вызвать доверие, успокоить перед тем, простым и диким, что должно, если уж не на их глазах, то с их согласия, произойти. Вызвали — и вот он пришел прекратить страдания живого существа. Добрые хозяева могут быть уверенны, что любимец ничего не почувствует. И он — добрый, все понимающий… В чистом белом халате, доктор. Но, стараясь быть внимательным, продлевал что-то бессмысленное перед тем, как начать. Спросил о породе. Уточнил возраст, вес... Растерялся, когда услышал, что хозяева не обращались в ветклинику, а потом зачем-то делал вид, что осматривает. Сказал невнятно, вяло: «Скорее всего, это онкология в запущенной стадии». Но, осмелев, предложил проститься, пока еще есть время — и медлительно стал готовить к действию то, что принес. А он содрогнулся, растерялся — он этого не ожидал. Что предоставят несколько последних минут и надо будет что-то почувствовать, уже внушив себе мысль: решение принято. Потому что так можно — и разумней, чем мучится присутствием в доме безнадежно больной собаки.
Умирающий старый ньюф лежал без движения на боку. Дышал. Почуяв, что хозяин чего-то хочет от него, положив и не убирая свою руку, зашевелился, ожив… Но было поздно. Парень попросил помочь — надеть ошейник. И когда подошел со шприцем — ньюф вдруг как бы вскарабкался из последних сил, подняв себя на лапы. Слепой, давно потеряв способность видеть — почудилось, уловив страшное для людей, встал на охрану своего дома. Служил.
Когда впилась игла — оскалился. Угрюмо, нехотя повалился. Обмяк. Слег опять на бок совершенно сонно. Парень остался в стороне, только свидетель — а он приложил ладонь к теплой мощной грудине, ощущая, как бьется сердце. Ждал, решив, что обязан, когда произойдет остановка…. Оно билось еще минуты две-три, ровно, без сбоев, но уставая, глуше и глуше… И уснуло. Собака лежала перед ним, как будто это кинули на пол шкуру. Все было кончено. Он отдал деньги и вышел, чтобы уже ничего не видеть. Стало чего-то до обозленности жалко. Парень утащился с клеенчатой, со вшитой молнией, сумкой… С такими челночат по рынкам, возят товары. Насилу смог поднять, запихнув то самое — казалось, неимоверно плотное, но ватное. Сказал, что после его ухода в квартире нужно помыть полы — так, на всякий случай. И даже не обернулся, как будто оставлял у себя за спиной ничего не говорящую, запертую всю в прошлом, пустоту.
Очнувшись, сказал жене, что может выходить. Но та все равно к чему-то пугливо прислушивалась. Стало тихо во всей квартире — и пугала тишина. Заплакала… Слезы, одинокие, приносили, наверное, облегчение: согревали, утешали.
Шепчет, как будто зовет: «Миша… Миша…» А он молчит — он не мог так, не смог. Подступало, но давил это в себе, понимал: это собака, если оплакивать, страдать, то хотя бы по-собачьи, тоже как собака. Когда не поднялся на прогулку — и смотрел преданный, ни в чем ни виноватый… Когда ссался под себя… Когда уполз со своей подстилки в ванную, куда они не входили и не включали там свет… И когда купил мясо ему, говяжью вырезку — а он не притронулся… Мишка даже не скулил, только дышал, дышал. Жадно, как бывало, когда набегался и задыхался. Жрать он вдруг перестал. Потом пить. Но опухал, наливался тяжестью свинцовой какой-то. Наверное, отказывали один за другим органы. Почему собаки, когда умирают, терпят — и какую боль, ведь они живые? И до самого конца не сдаются — побеждают смерть, мужеством, как врага… Но каждый день казалось: все, конец. Думаешь: не доживет до утра. Засыпаешь — и просыпаешься, думая, что отмучился он… И сколько можно было видеть это страдающее, живое и как оно разлагалось на глазах? Вот в чем его вина. Не было денег. Потратить ничего не могли, сводили концы с концами. Тянуть пришлось, пока не дождались хоть каких-то рублей. Тогда позвонил по объявлению — запихнули газету, бесплатную, рекламную, в почтовый ящик. Телефончики мобильные, пожалуйста, полно умельцев. Быстро, качественно, недорого! Работают ребята на себя, из рук в руки. Ремесло легкое, которое пить-есть не просит — само кормит. Злило, какое же легкое…
Все кончилось. Но только об этом думал почему-то. Злой, мучился — и тяготился своим же одиночеством. Заговорил с женой — чтобы вымыла пол. Смерть побывала в доме — и вот вспомнил, что ушла и оставить могла заразные грязные следы.
Жизнь переменилась незаметно — через несколько часов.
«Все, больше никаких кошек, никаких собак…»
Отхлынули переживания — но так быстро стерлось вдруг прожитое за столько лет. Собака жила в доме: ела, спала. Каждый день выгуливал, варил пшенную кашу каждый день. Больше ничего не вспомнишь. Очень деликатный, но по-собачьи невоспитанный: хватал с земли первый попавшийся гнилой кусок, убегал, выгуливать приходилось скучно — все время на поводке. Поэтому не было дружбы, общения. Cвязывало такое понимание — простое, как поводок. Даже не вспомнишь откровенно радостных минут. Подобрали на улице, увидев у помойки: лежал на снегу прямо у мусорных контейнеров. Ньюфаундленд — большая благородная собака. Нет, не клянчил — но шел потом за ними, отставая, потому что хромал… Это был подросший щенок, рахитный, с искривленными передними лапами. Шерсть свалявшаяся, грязная пакля, с боков свисала клочьями. Под ней — худоба, кости. Жалко стало невыносимо. Дал себе слово: будь, что будет — если не отлепится до самого порога, возьмут его, бродягу, к себе. Но оказалось тогда, что сломался лифт… В общем, поднимался за ними по черной лестнице на пятнадцатый этаж: карабкался на своих кривых лапах, похожий… ну да, на медвежонка. Мишка косолапый… «Миша… Мишка… Мишаня…» — сразу же отозвался, непонятно почему, имя-то было человеческое.
Ночью проснется — приснится этот сон... Ньюфаундленд во дворе их дома. У него ошейник — скрученная на шее проволока. Но ходит упитанный, независимый, гордый. Вокруг него кружится ребятня, играют. Спрашивает у детей: чья это собака? Они отвечают: ничья, мы ее нашли. Позвал — не откликается. Играет с детьми, кажется, кружится с ними в каком-то вальсе. Кричит, все громче, волнуясь: «Мишка! Мишка!» Думал — нашелся, сейчас отведет домой… Но проснулся — и, оказалось, что уже во сне плакал. Осторожно в темноте поднялся, чтобы не разбудить жену, вышел на кухню — там разрыдался… Потом достал фотографии, вспоминал. Десять лет… И все это время, когда он жил с ними, было само по себе почему-то счастливым. Подумал: cобаку нельзя отпустить на свободу, подарить ей свободу. Как же сделаешь ее счастливой? Такое, что ли, счастье собачье, ходить на поводке у хозяина? Вспомнил — радость, несется куда-то без передышки по земле, особенно весной. Как будто до рождения где-то был заперт в темной глухой комнате, и наружу вырывалось все скопленное в этой неизвестности; а главное — как много радостей кругом, в мире, и, наверное, радости, что оказался он такой просторный и светлый… Солнце. Трава. Или снег… Простор. И вот умирал, но будто бы понимал, что это означает, куда уходит и что нужно потерпеть, как обычно терпел, только уже без всякой награды за терпение. Жизнь внушила понимание даже собаке, что была короткой вспышкой.
Потом спускался утром по лестнице — и ощутил до слез, что его больше нет. Шел через сквер, где выгуливал — совсем один, как будто ослепнув, потому что не мог увидеть больше, увидеть…
Помнить — и думать только об этом.
На вешалке в прихожей — висит поводок без ошейника.
_________________________________________
Об авторе:
ОЛЕГ ПАВЛОВ (1970-2018)
Родился в Москве. Проходил службу в конвойных войсках Туркестанского военного округа. Окончил заочное отделение Литературного института. Автор книг: «Асистолия», «Дело Матюшина», «Степная книга», «Казенная сказка», «Повести последних дней» и др. Публиковался в журналах «Знамя», «Новый мир» и др. Произведения переведены на английский, китайский, итальянский, польский, словацкий и др. языки. Лауреат премий им. А. И. Солженицына, журналов «Новый мир», «Октябрь», «Знамя», «Русский Букер».
скачать dle 12.1
