ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 216 март 2024 г.
» » Глеб Шульпяков. ПИСЬМА СЧАСТЬЯ

Глеб Шульпяков. ПИСЬМА СЧАСТЬЯ


(рассказ)
 

«Костюм школьный для мальчиков» мама привезла из Москвы. Форма синего цвета и сидит на мне как влитая. Не то что наши коричневые мешки фабрики «Каштан». На спине у меня ранец, а в руках букет гладиолусов. Букет огромный, и когда мы выходим, от ветра меня покачивает. Мы идем туда, где звучит музыка. Это площадь перед школой. Она заполнена — целое море таких же, как я, первоклашек. Стриженые затылки мальчиков, банты девочек. Цветы, цветы. Нарядные дяди и тети, мои будущие учителя. Они поднимаются по ступенькам, чтобы поздравить нас. Потом начнется урок мира. Моя взрослая жизнь, о которой я столько мечтал… Но тут кто-то сильно толкает меня в спину. «Жид! Смотрите! Жид!» — громко говорит кто-то. Я не очень хорошо знаю, что значит это слово, только что оно очень обидное. Один из близнецов-братьев из соседнего дома повторяет его и ухмыляется. Тогда я наотмашь бью его по лицу. Раньше я никогда не дрался, поэтому, когда меня бьют в ответ, от неожиданности падаю. Начинается потасовка, рассыпаются гладиолусы. Девочки визжат. Потом кто-то подхватывает меня и с силой тащит по ступенькам в школу. Мы в кабинете. Второго мальчика я вижу первый раз, хотя он дрался на моей стороне. Его зовут Игорь. Нам объявляют выговор, и родители с позором уводят нас. Первый урок мира заканчивается. Ударить человека по лицу не так страшно, как я думал. 

Через несколько дней меня перевели в другой класс «ввиду постоянных драк». Но история с «жидом» повторялась снова и снова. Вскоре моей матери надоело приходить в школу за выговорами, и она сказала: вы, школа, занимайтесь ребенком сами, а меня больше не трогайте. А тебя посадят в колонию для малолетних преступников, где ты умрешь с голода, добавила она мне.
Не успев начаться, «взрослая жизнь» подходила к концу. Мне не нашлось в ней места. Все что я мог это хорошо провести напоследок время. Например, нагуляться по центру города. Но как? Тут-то и пригодился мой троюродный брат Сашка. В свои шестнадцать Сашка Гроховский успел отсидеть за взлом столовой и считался авторитетом. И, главное, они жили в центре. Мы встретились во дворе у хлебного. Я сказал ему, что хочу гулять в центре и попросил объяснить, как себя вести, чтобы цеплялась шапана. Он выдал мне нужные слова и пароли. Путь был свободен.
В центре находились главные городские соблазны: центральный рынок, кинотеатр имени Щорса, дискотека и старая церковь рядом с музеем Коцюбинского. Ее колокольню мы облюбовали для игры в карты. Денег у нас еще не водилось, играли на спор. И вот однажды, проиграв, я должен был залезть на купол. Я сорвался по чистой случайности, не заметил выпавший кирпич. Список травм был внушительным, особенно  «компрессионный перелом пяти позвонков грудного отдела». Мать плакала, а врач в реанимации сказал, что я уцелел чудом. Каникулы предстояло провести на больничной койке. Когда три месяца спустя я встал на ноги, тысячи иголок впились мне в тело. Я лежал на полу, корчился от боли и чувствовал, что взрослею. Как Мересьеву из кинофильма, мне предстояло учиться ходить заново.

Кое-как я дотянул до шестого класса, когда за прогулы и драку меня исключили из пионеров. Мир снова напоминал мне о моей никчемности. Единственным, кто поднял руку «против» на голосовании, была Аня Макаревич. Я не согласна, сказала она, он хороший. И улыбнулась.
Это было тем более неожиданно, что Анин отец работал в горкоме и ездил с шофером на 24-й «Волге». Но отчаиваться не приходилось, времена наступали перестроечные, идеология на глазах сыпалась. К тому же после собрания мы с Аней вышли из школы  вместе, то есть судьба снова убеждала меня в неоднозначности своих решений.
Мы подружились, и вскоре я стал часто бывать у них дома. Вечно голодный подросток из неблагополучной семьи, я был поражен изобилием в холодильнике. Красивая умная девочка или сервелат со сгущенкой? Меня привлекало и то, и другое.
Как большинство девочек нашего города (а в нашем городе девочек было значительно больше мальчиков), Аня занималась музыкой. Через год она решила научить меня музыкальной грамоте, и я сел за рояль, повинуясь этой девочке, как загипнотизированный. Там, за инструментом, я впервые поцеловал ее. То, что произошло потом, было ошеломительным. Оказывается, на свете есть нечто больше, чем друзья и улица, карты и заброшенная колокольня. И этим большим был секс.
Я хорошо помню 1987-й год, когда показали знаменитый телемост с Америкой. Назывался он «В СССР секса нет». То, что я испытал перед телевизором, сейчас назвали бы «когнитивным диссонансом». Если в СССР секса нет, то чем занимаемся мы? А если это секс, то почему его нет в СССР? Впрочем, я только думал, что познал женщину. Однажды, когда я стал целовать ее, она отказала мне. Это смутило и возмутило меня. У женщин бывают такие дни, сказала она, понимаешь? Но я не понимал. У тебя кто-то есть, спросил я, впервые переживая острое чувство ревности. Нет, ответила она с досадой — и все объяснила. Что тут скажешь? Это были смешанные чувства. Я испытывал радость, что родился мужчиной, и в то же время до слез жалел любимую девочку. Жизнь снова доказывала мне, что не укладывается в схемы.

В тот год Игорь Гутник (тот самый мальчишка из драки) переманил меня в футбольную секцию. Как-то само получилось, что с Аней мы долго не виделись. Посреди лета она неожиданно появилась на вечерней тренировке. Она шла ко мне через поле на виду у всей команды.
Что ты? Ты же видишь! Я подбежал первым (мне было неловко, что на нас смотрят). Я беременна, выпалила она и опустила голову. Вечернее солнце красиво освещало ее лицо, а слезы блестели. Я слышал крики футболистов, но теперь они долетали из другой реальности. Я  снова почувствовал, что взрослею.
Что значит «беременна»? Каким образом, если мы столько не виделись? Что будет с футболом? С областными соревнованиями по картингу? Неужели все? Всю жизнь крутить компоты? Ответов на эти вопросы у меня не было. В книге «Молодым супругам», куда я сунулся, их не было тоже. Жалость к себе и досада на Аню разрывали сердце. Я чувствовал, что попал в тупик, поскольку Аня была ни в чем не виновата. Мои мысли, покружив на одном месте, упирались в стенку. Я не знал, где искать выход.
Аборты для несовершеннолетних делались с ведома родителей. Когда дома все узнали, и улеглась первая буря, мать решила, что Аня родит, а я женюсь. Однако Анин отец не хотел об этом и слышать. Он требовал аборт и хватался за сердце. Он не желал видеть меня в качестве родственника. Он обещал посадить меня в тюрьму (снова тюрьма) — за изнасилование.
Я хорошо помню этот момент выбора между компотами и тюрьмой, я не задумываясь выбирал последнее. Во-первых, потому что наказание полагалось по заслугам. А, во-вторых, любой срок кончается. В отличие от компотов, кстати. И хотя статья, по которой меня будут судить, не популярна на зоне… Но тут хмуро молчавшая Аня вдруг очнулась. Нет, обвинять никого невозможно, сказала она. Никто ее не насиловал, я сама хотела. И если вы причините ему вред, я покончу с собой. И улыбнулась — как тогда, в школе.
Аню отправили в больницу, а с ее отцом случился инфаркт. К моей вине прибавилась еще одна, которая до сих пор тяготит душу. Потом мы уехали на соревнования (Гутник формировал юношескую сборную) — и закрутилась моя футбольная жизнь. Виды на чемпионат, новая школа со спортивным уклоном — с Аней мы больше не виделись. Но урок, который она преподнесла мне, я выучил. Первое, за любые поступки приходится отвечать, сейчас или в будущем, не важно — таков закон, и нужно тысячу раз подумать, чтобы не испортить жизнь себе и другому. И второе: даже в одиночку человек может противостоять системе, надо только побороть страх и сказать «нет». Я и сейчас вспоминаю эту девочку с нежностью. Мою дочь я назвал ее именем.

Между тем наступил 1991 год. Инфляция, безработица, пустые полки. Когда сигареты «Экспресс» подскочили у цыган всемеро, я понял, что школа школой, но надо зарабатывать. Далеко ходить не пришлось, мой одноклассник Леня Дриц уже катался в Польшу — и просто позвал меня за компанию. Мы ехали на старых ЛИАЗах. В коробках лежали шахматы, блоки сигарет, гитары и торцевые головки. На животе мы прятали грелки со спиртом. Из поездки мне больше всего запомнилось мороженное и жареная краковская колбаса с булочкой, особенно если запивать ее колой. Мои первые ощущения от заграницы были вкусовыми.
Часть денег я отдал матери, на остальное купил модные вещи. Это были: красный синтетический свитер «BOYS», джинсы-варенки и шелковая рубашка с вышивками. Вид попугайский, но тогда это считалось шиком, и сам Майкл Джексон казался мне сватом. Чего уж говорит о девушках.
Она носила мини-юбку, имела четвертый размер грудной клетки и преподавала нам физику. Она была замужем. Это не помешало нам переспать — у меня дома, куда я пригласил ее послушать новый диск «Nazareth». Мы занимались любовью на конвертах от пластинок. Они скользили по полу. Потом я рассказал ей, как действовать с Польшей, кому и что продавать в Лодзе. Через несколько дней она уехала, а осенью уволилась из школы. Но я не расстраивался. Валентина Леонидовна одарила меня и без того щедро. Во-первых, ласками опытной женщины, а, во-вторых, пятеркой по физике. На что в другом случае (на пятерку, я имею в виду) рассчитывать не приходилось.

В 1993 году  Украина стала независимой, и в списке экзаменов появился «национальный язык». Его мало кто знал в нашем городе, а учить было некогда — и я провалил экзамены. Понимая, что меня ждет или Польша, или улица, а скорее всего и то, и другое, а потом колония — моя несчастная мама Фаина Абрамовна встала на колени. Ты пойдешь в ПТУ, сказала она, ты уже в списках. Я пожал плечами и согласился.
Я не спорил, чтобы не терять время, поскольку мой сосед Славик Шептуха купил чистую «шестерку» с двигателем 1600 куб. см, и нам не терпелось поскорее обкатать ее. Мы разбили ее случайно, когда пытались повторить трюк из фильма с помощью деревянных ящиков во дворе хлебного. На ремонт требовались деньги, и мы устроились к Славкиному дяде — Коле, который занимался в гараже литьем пластмассы.
На рынке значок с рок-группой стоил три рубля, что при себестоимости в 6 копеек давало «приварок», как выражался Леонид Рувимович Бруштейн, в прошлом наборщик из типографии, а ныне партнер дяди Коли, толкавший эти значки на птичьем рынке.
Вскоре подвернулась возможность заработать на спирте, и я забыл про ПТУ окончательно. Мы возили его из Чернигова, где он стоил полдоллара, в белорусский Гомель, где продавали по два с полтиной — на той же Славкиной машине. Чуть позже мне предложили стать фигурантом фиктивных браков. Этим занимался мой приятель по футбольной команде, полузащитник Валя. Он оформлял документы на постоянное жительство в Германию по линии контингентного беженца. Так моя национальность впервые пригодилась мне. Как регулярный молодожен, я часто наведывался в Германию и даже выучил язык. Мне нравилась эта страна, хотя я не мог и предположить, что перееду сюда окончательно. Меня устраивал вид на жительство — и моя Родина.

Я любил свой город, но в конце 90-х мне стало скучно здесь. Компании, где собираются одни и те же люди, одни и те же провинциальные кафе и бары с унылым мордобоем, ночные гонки по одним и тем же пыльным улицам — девушки, водка, «трава», кокаин… Жизнь шла по накатанной, а нам хотелось чего-то большого. Мы тосковали по новым горизонтам. Нас было четверо.
Шурик Штом занимался перепродажей оксида осьмия, стратегические запасы которого они с дядей вывозили с  Байконура в Лондон, пока ими не заинтересовался Интерпол. Другой участник нашей банды, мой племянник Горох, только-только демобилизовался из израильской армии и приехал в родной город за приключениями. Он владел неслыханным тогда новшеством, компьютером. Витя Князь был третьим, в северной столице он торговал лечением алкоголизма без ведома клиента, пока не столкнулся с реальными бандитами. Мы были разными, но нас объединяло многое. Мы были молоды и бесстрашны, мы повидали мир и знали его соблазны. Кроме скуки, нам нечего было терять дома, оставались деньги. И вот однажды на колокольне Горох предложил письма счастья. Не знаю, откуда он взял эту идею, наверное, на израильской гауптвахте.
Суть заключалась вот в чем. Нужно было  расставить конверты на почтовых ящиках в парадных нашего города. Ну, как будто письмо не нашло адресата или потеряно, а кто-то поднял и поставил его. Обратный адрес был написан по-ненашенски, марки и печати консульства соответствовали (за это отвечал Горох с компьютером). А  содержание было следующим. Некий человек, живущий за границей, обращался через консульство к старому другу. Извиняясь, что пропал надолго, он обещал все объяснить при встрече, которую он, старый друг, мог ускорить. Я в местной тюрьме из-за той самой истории, ты помнишь — признавался он. Мне нужны деньги, чтобы выйти под залог. Знаю, что у тебя их нет, но они есть у меня в Чернигове. Это две последние картины из отцовской коллекции. Сейчас они лежат у той дуры, с которой я жил перед отъездом. Ну, ты помнишь — я рассказывал. Если бы ты мог поехать и забрать картины, ты бы спас меня (телефон и записка к девушке прилагались). Вот телефоны покупателей картин в Германии и в Израиле, продай им одну. Или найди кому продать сам, а деньги отправь моему адвокату, вот адрес. А вторую картину просто положи у себя до моего возвращения.
Тому, кто вскрывал чужое письмо и попадал в ловушку, то есть звонил по указанному номеру, мы назначали встречу в городском парке. Моя тогдашняя девушка (а ныне жена) выступала в роли той самой дурочки. Мы с ребятами сидели для страховки поблизости. Клиента ободряли тем, что картины существуют, но они у папы, у которого «этот подонок» (автор письма) занял перед отъездом деньги. И что папа не отдаст картины, пока ему не вернут долг — он сам или его друзья, не важно. Называлась цена вопроса. Она была в разы меньше «стоимости» картин, указанной в письме, и клиент серьезно задумывался, все-таки это было большое искушение. Поскольку психологический Рубикон уже пройден (чужой конверт вскрыт) — клиент звонил «покупателю» в Германию или Израиль, где ему «подтверждали» сделку наши друзья на телефоне. Тогда он перезванивал «дурочке» и соглашался. Назначалась еще одна встреча, на которой происходил обмен денег на картины. Дело было сделано.
Надо сказать, поначалу вся эта затея показалась мне бредом обкуренного израильского резервиста. Несмотря на своеобразное детство, я оставался романтиком и верил в бесконечное добро, носителем которого является каждый из нас. Ну не мог я поверить, что человек, и так уже вскрывший чужое письмо, начнет еще и выполнять чужие инструкции. Бездумно станет персонажем чужой пьесы. Я не знал тогда, что человек — это ящик Пандоры и надо просто с умом «отрывать» его. И если что-то бесконечное существует в человеке, то это не добро, а жадность к легким деньгам.

 Первым был смурной молодой человек. Он пришел в парк один, молча выложил 300 долларов и так же молча забрал картины. Другие, два студента, притащили катушечник «Маяк», кожаный плащ и коллекцию бобин с музыкой, то есть самое ценное, что у них имелось.
«Первым» был известный черниговский сутенер и мошенник Ляпа — и он желал мести. Едва начавшись, наша авантюра повисла на волоске. По уголовным правилам полагалось найти того, кто рассудит воровское дело. Такой человек нашелся и звали его Валера Жид. Мы затрепетали — Валера слыл легендой криминального мира. Но случилось чудо, он рассудил в нашу пользу. Раз ты, сказал он Ляпе, заполучил картины обманом, значит, ты хотел оставить их хозяина в тюрьме без денег. А то, что это подделки, он мог и сам не знать. Железная логика криминального мира.

И все-таки мы решили «уйти» из родного города. Мы по-прежнему встречались с клиентом в Чернигове, но письма решили раскладывать подальше. На вырученные деньги мы купили копировальную технику и освоили серийное производство. Мы были готовы завалить конвертами спальные районы Киева, Троещина, Дарницы и Гомеля. Правда, после первой «закладки» я выяснил, что бегать по этажам мне не под силу, сказывался перелом в детстве. Я обратился к  Игорю, который к тому времени уже выиграл со своей «Десной» юношеский чемпионат. Тот обзвонил футболистов, те согласились. И на третий день шквал звонков буквально обрушился на нас.
Люди с нечистой совестью с легкостью расставались с деньгами, поэтому цена на «картины»  поднялась сначала до пятисот, потом до тысячи, а потом и до двух тысяч долларов. А поток все увеличивался. Чтобы обслуживать несколько встреч в день, нам пришлось нанять девушку из театрального. Письма теперь сочиняли по объявлению студенты филологических вузов, а за «старые картины», которые раньше делал Витя с помощью утюга и чая,  отвечала бригада безработных мастеров из Союза художников (благодаря которым я, кстати, научился отличать пастель от акварели, а гуашь от масла). Менялось и содержание писем, герой оказывался должен то дяде, то тете, то близкому другу. Неизменным оставался ответ: «картины у папы». Если клиент выражал желание повидать «папу», на сцене появлялся картежный шулер дядя Толя. Отдай деньги, забирай картины и проваливай — 20% от суммы делали его непреклонным. Что касается живописи, мы выдавали их за картины «из библиотеки Брехта». Название придумал Шурик, а почему — он и сам не знал. Они и сейчас висят где-то, ждут своего часа.

Люди с письмами приходили самые разные, никакой статистики не было: пенсионеры и студенты, рабочие, интеллигенция и т.д. Сценарий развивался, как правило, в двух направлениях. Первый: клиент прикидывается добрым ангелом и просит девушку отдать картины «за так». Требуется помощь, в тюрьме счет идет на сутки. Вы вообще знаете, что такое тюрьма? (Надо сказать, фантазия в таких случаях просто бушевала, это были Дюма и Диккенсы). А деньги я потом подвезу. Люди из второй категории просто молча отдавали деньги и удалялись. Были такие, кто хотел заполучить картины силой, этих мы вычисляли по взгляду и не выходили на сделку. Из неожиданных случаев расскажу тот, когда на встречу пришла троица. Один из них назвался экспертом, осмотрел картины и признал их подделкой (каковой они и были). Мы разошлись. А на следующий день парень перезвонил и вернулся. Оказывается, он специально нанял человека, который перед его другом разыграл специалиста — чтобы избавиться от конкурента (судя по всему, они нашли письмо вместе).

К концу первого года своими руками мы почти ничего не делали. Отвечать на звонки, планировать и разводить встречи, изучать карту Родины — вот и вся работа. В остальное время мы тратили деньги и размышляли о бренности мира. Нам было с чего говорить, ведь только 10% людей признавались во всем честно. Остальные напропалую, сладострастно и талантливо, без тени наигрыша —  мошенничали. Алчность и легкие деньги делали человека изумительно изобретательным и вертким. Я мог бы составить целую книгу сюжетов, которые они напридумывали. Как только не разыгрывалась их творческая фантазия, на какие выдумки не толкала жажда наживы! Ведь нужно было не только выдумать историю несуществующего узника замка Иф, но и сам замок, да еще поверить в эту выдумку самому, иначе не поверят тебе. А потом сыграть перед нами все это, причем от всего сердца, горевшего творческим огнем в предчувствии легкой и большой добычи — и даже не подозревая, что находишься внутри чужой интриги. Что ты персонаж чужой, вымышленной истории. Да, тут было о чем поразмыслить, тем более, что источником «зла» все-таки были мы. Авторы «замечательного мошенничества», как написал о нас в статье «Вечернего Гомеля» журналист Андрей Новиков.

Мы чуть не погорели именно из-за этой статьи. Дело было по дороге в Гомель, нашу машину остановил наряд «Беркута». Плановая проверка, ничего особенного — если бы не полторы тысячи одинаковых писем, которые лежали у нас в багажнике.
Никакого формального криминала в нашей авантюре не было, ведь не существовало заявлений от потерпевших. Однако начальник участка был заинтригован чисто по-человечески. Хохлятское любопытство — страшная вещь, и я решил, что проще рассказать ему хоть что-то. Скажите, товарищ офицер, закончил я свою историю — вот вы, когда найдете такое письмо, вскроете его? Наверное, нет, задумчиво ответил он. Отлично! Значит, вы порядочный и честный человек. А мне интересен тот, кто не только вскроет письмо, но и захочет использовать ситуацию.
Так-так… Он снова задумался. А картины? Что с ними? Спросил он. Я пожал плечами, лихорадочно соображая, в чем подвох. Не дождавшись ответа, он достал и разложил передо мной газету. На фотографии был наш конверт: «Республика Беларусь, проспект Октября, 14-113, Елене Бойко». Все это было написано моим собственным почерком и напечатано в газете. И заголовок: «Робин Гуды из Чернигова».
Я не знал об этой публикации, но решение приходилось принимать немедленно. А, вы про это — ответил я. Ну, не сам же я придумал эту историю! Я социолог и пишу диссертацию о ситуативности психологических реакций в период кризиса. И когда прочитал, решил воспользоваться. Хотя журналистам следует быть осторожнее. Вдруг кому-то в голову взбредет повторить их подвиг? Если можно, я использую ваш ответ в своей работе, добавил я.
Офицер неопределенно кивнул и отпустил меня.
Поверил он мне или нет, не так важно, главное,  наша авантюра вышла «за рамки».  Она «засветилась», ведь теперь под видом покупателей мог придти кто угодно, раз уже приходили журналисты. Которых, мы не «заметили», и это тоже настораживало. Следовало либо менять схему, либо уходить в другие регионы. Но история завершилась по-другому. Одним из писем решил воспользоваться «человек с холодной головой и горячим сердцем», то есть попросту говоря —  сотрудник украинской госбезопасности. Когда он приехал на встречу, я узнал оперативные номера СБУ — этот человек даже не сменил ведомственную машину. Мы с друзьями заспорили. Я настаивал на том, чтобы не иметь с чекистами дела, но Шурик и Витя решили по-другому и картины были «проданы». Человеческая жадность, на которой мы делали деньги, погубила нас. Они быстро вскрыли схему и «наехали». В качестве компенсации мне предложили  поработать информатором. Я обещал подумать. К тому времени у меня уже имелся вид на жительство в Германии,  оставалось купить билет на поезд «Киев-Берлин», а там пересесть до Кельна, где предпочитали жить мои многочисленные фиктивные жены. Перед отъездом я обнаружил, что за годы писем счастья так ничего и не скопил. Следом вышли из игры мои друзья.
Через несколько лет, уже в Германии, я узнал, что наша идея «пошла в народ» и пара семей где-то за Уралом еще кормится нашими письмами. Надеюсь, мой рассказ не повредит им. Сам я десять лет живу с семьей в Германии. Я видел слишком много низкого в человеке и не собираюсь к этому возвращаться. Я верю, что жизнь можно начать заново. Я оптимист.







_________________________________________

Об авторе: ГЛЕБ ШУЛЬПЯКОВ

Родился и живет в Москве. Окончил факультет журналистики МГУ. Автор книг стихотворений «Щелчок», «Желудь», «Письма Якубу», романов «Музей имени Данте», «Книга Синана», «Фес», «Цунами» и др. книг. Лауреат премии «Триумф» в области поэзии.скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
2 760
Опубликовано 05 май 2015

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ