* * *
Бабушки охали – что же такое будет.
Бабушки охали – как же все это станется.
И я понимала – меня растят на убой
Какому-то чувству чудовищного размаха.
И вот – мне уже возмутительно много лет,
А чувства такого все нет и нет.
И я знаю – есть женщины, из которых все до одной
Могут встать стеной.
И сказать – что мол "наши мужья нам нравятся
Больше Джереми Айронса!!!"
Но я никогда не видела их мужей,
Не снимала с них галстуков, не целовала их шей.
И возможно поэтому
Мне так никто и не нравится.
Кроме, конечно же Джереми,
Джереми Айронса…..
* * *
Я выверяла все поступки,
Я так скупилась на ошибки,
Что если вдруг тянула руки,
То лишь в Макдональдсе к сушилке.
Но он повел меня на митинг,
Потом под дождь, потом под зонтик,
Не говоря ни извините,
Ни, разумеется, позвольте.
И я смеялась очень нервно,
А он смеялся симпатично.
Он так смеялся, глядя в небо,
Что даже вылетела птичка.
Был день так долог, путь так труден,
Что уронив за ванну мыло,
Я вдруг решила – будь, что будет.
И вправду – было, то что было.
* * *
Приехал и сказал смешное слово "снишься”,
смешное, как зайчишка, как заячий тулуп.
Простое слово русское, но им не объяснишься,
оно для тех, кто счастлив и ест горячий суп.
Я как земная женщина боюсь необъяснимого,
стоять среди сугробов с забавным словом "снюсь”.
Простое слово русское, но не необходимое,
но не непоправимое, и я его боюсь.
* * *
Еще темно, горит торшер,
По одеялу ходит кошка.
Мужчина смотрит на часы,
идет на кухню, там включает
плиту, потом минуты две
он ищет белую кастрюлю.
Горит плита, и пахнет рыбой
На темной предрассветной кухне.
Он кормит кошку, подпирает
газетой дверь, ложится спать.
И к женщине с курносой грудью
без исключения ко всей
лицом пытается прижаться.
Ему семнадцать лет, и кошка
штурмует утреннюю дверь.
* * *
Вот я иду – а из моей спины
Торчат твои лопатки.
Плывут вдоль берега креветки и касатки,
А я иду вдоль крашеной стены.
Я вышла из песочницы, и вот
Иду между стеной и океаном.
А то, что под ногами, очень странным,
Нелепым образом во мне живет.
Иду вдоль побережной полосы,
Себя не отличая от дороги,
И чувствую, как затекают ноги,
Как будто я – песочные часы.
Сейчас меня перевернет волна,
Еще чуть-чуть, и берег станет гладким.
Но бережно несет твои лопатки
Сквозь ветры моя хрупкая спина.
* * *
Когда-то мы бахвалились собой,
Как частью неотъемлемой друг друга,
Когда-то было все как у людей –
каких я не встречал ни до, ни после.
П. Логвинов
Я помню, у тебя была раньше
девятка Р 6 0 7 ХА,
и однажды мы ехали вместе, и перед нами вдруг оказалась
девятка Р 6 0 8 УМ,
а на светофоре перед ней неожиданно выплыла
девятка М 6 0 9 НК.
Я помню, что ты
посмотрел на меня в эту минуту так,
и я на тебя посмотрела в эту минуту так,
как никто никогда ни на кого не смотрит,
только твои родители друг на друга,
и только мои родители друг на друга.
Ну и еще ты как будто бы подмигнул мне,
но не в полную силу, а так словно если бы
иронизировал над такими мужчинами
какие в такой ситуации подмигнули бы в девяноста пяти
случаях из
предположительно ста.
Скажем, техасский рейнджер бы не подмигнул.
В принципе, это конечно, каждый решает
сам для себя - подмигивать, не подмигивать.
А еще я помню, как ты не мог успокоиться
пока не докинешь с какой-нибудь четвертой попытки
чайным пакетиком до мусорного ведра.
* * *
А ему все хотелось чего-то космического,
а ей напротив пещерного, доисторического.
А ему в то же время предпраздничного, фестивального.
А ей - усталого и послевокзального.
Ему хотелось запретного и ребяческого,
А ей - законного, темного, старообрядческого.
Ему хотелось столичного, интеллигентского.
А ей, если хочешь, обычного, деревенского.
А он был с лицом святого и нелепо сложён,
И любил бессмертной любовью своих прежних жен.
И когда он пил пиво и смотрел dvd про подводную лодку,
Ей хотелось вцепиться в его одинокую глотку.
И она ушла отдышаться в соседнюю комнату,
Где было много икон и священных книг.
И решила, что больше не будет с головой да в омут
И что ну его к лешему этот единственный миг.
* * *
Как страшно прождать солдата и ран его не промыть
как страшно бредить священником молодость погубить
как страшно крутить с семьянином ночи провыть/прокурить
но есть вариант похуже
влюбиться в родного мужа
нет от него спасенья ни в слезах ни в мечтах
не будет с ним воскрешения в других секретных мирах
только колодцы плеч, только канистры глаз,
планов семейных рябчики, доверия ананас
* * *
Один человек мне сказал, что ты с той-то и той-то.
Другой человек мне сказал, что ты такой-то такой-то.
Третий человек пригрозил, что ты настроен так-то.
Четвертый человек подтвердил, что все это факты.
А пятый человек мне сказал, что по такой-то дороге
ты едешь в такой-то город с таким-то делом.
И мне почему-то вспомнилось, что и ты
часто прислушивался
к мнению именно этого
человека.
* * *
Когда зима, то по дороге в школу
Еще темно, и колокол звонит,
И мальчик бьет портфелем по ноге
То маму, то себя попеременно.
Они вдвоем бегут на остановку,
И между ними теплится портфель,
Который бьется в темноте, как колокол.
И если так и вправду где-то было,
То значит, что и ты ко мне придешь.
Ты встанешь на пороге, как корабль,
Я посчитаю волосы твои,
Чтобы узнать досрочно, до которых
считать умеет Бог, который создал
три четверти сегодняшнего дня,
промокший шарф, растаявшую шапку.
А через час наш ЖЭК закроет воду,
И стоя на пороге без воды,
С прямыми спинами, с горящей люстрой,
С заснеженными лицами, кто в платье,
Кто в свитере, кто ждал, кто так и знал,
Что стены между нами незаметно,
Без лишних слов обрушатся на нас,
И к сентябрю засыпят нас по брови.
Мы сделаемся ясными друг другу.
Ты сваришь кофе, так пройдет еще
Полгода, и твои простые руки
Привыкнут ко всему простому в доме.
Ты будешь знать, где соль и лейкопластырь,
И выходя в июне на балкон,
Ты будешь ставить пепельницу на
Промокшее сиденье скоростного
Высокогорного велосипеда.
И лыжи будут падать по одной
К тебе на отрешенные ладони.
Однажды ты проснешься, и в холодном
поту ты скажешь Аня, я скажу…
ты скажешь Аня, я скажу – вот мама,
вот президент, вот наш сосед из пятой
квартиры в ожерелье из прищепок,
ты скажешь Аня, я скажу – однажды,
разбуженный виной, прибитый потом,
к затихшей коже, к теплым волосам,
ты спросишь: ГДЕ ВСЕ ОСТАЛЬНЫЕ ЛЮДИ?
И я отвечу, что когда зима,
Под козырьком прозрачной остановки
Еще темно, и только ранний ветер
Сдувает снег с заснеженных тетрадей,
И мальчик смотрит сквозь прозрачный нос,
И видит подъезжающий троллейбус,
И мама красит губы в темноте,
Ты не пришел, не думал приходить,
Ты ни за что на свете не пришел бы
Без полбуханки Рижского и спичек
За пазухой советского пальто.
_________________________________________
Об авторе:
АННА ЛОГВИНОВА
Родилась в городе Винница, жила в Москве с 1983 по 2006, с 2006 живет в деревне Жостово и работает экскурсоводом в музее Жостовской фабрики декоративной росписи. Окончила факультет журналистики МГУ (2001). Соавтор Дмитрия Мелкина в книге стихотворений "Осенне-зимний разговорник" (2000). Автор книги стихотворений "Кенгурусские стихи" (2010). Стала лауреатом премии "Дебют" в номинации поэзия (2004). Лауреат специальной премии "Московский счет" за лучшую книгу года (2010). Стихи публиковались в журналах "Новый мир", "Новый берег", "Знамя", "Арион", "Сибирские огни", "Homo Legens", "Дети Ра" и альманахе "Алконостъ".
скачать dle 12.1
