ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 216 март 2024 г.
» » Лев Болдов. ПРИСТАНЬ СПАСЕНИЯ

Лев Болдов. ПРИСТАНЬ СПАСЕНИЯ





* * *

Как дальний отзвук колокольный –
Моя рассветная пора:
Тот мальчик в синей форме школьной,
Застывший посреди двора.
На нем берет и ранец рыжий.
Он толстогуб и лопоух.
Еще он жизнью не обижен,
Еще, как тополиный пух,
Под ноги стелется дорога...
Помедли, не спеши взрослеть!
Но так торжественно и строго
Гудит раскатистая медь!
Вот юноша, юнец нескладный –
Горлан, мечтатель, стихоплет,
Уже ступивший безоглядно
На тонкий, неокрепший лед.
Назад! Беги, ломая сучья!..
Но гул растет со всех сторон,
И в воздухе галдят созвучья,
Как стая вспугнутых ворон!
И вот он - честолюбец, дока.
Разящий рифмой и вином,
Состарившийся раньше срока,
Оставшись вечным пацаном.
Позер, комедиант бродячий...
Нашел, упрямец, что искал –
Изведав волчий гон удачи
И одиночества оскал?
...Я знаю, что не раз отпетый
Своим заложником земным
Я буду жить. Хоть жизни этой
Не пожелал бы остальным.
Бельмом, посмешищем, кумиром,
Себя раздевшим догола, -
Пока над безучастным миром
Гудят мои колокола!




* * *

Изморось. Голые ветви осенние.
Гул электрички вдали.
Привкус отчаянья. Пристань спасения.
Храм Покрова на Нерли.
Вот он – рукою дотронуться хочется
До белокаменных стен.
Полдень. Прозрачный покой одиночества.
Горькой гармони плен.
Как он парит над холмами и долами
Этой усталой земли,
Нищими селами, рощами голыми –
Храм Покрова на Нерли!
Поле безлюдное. Речка неспешная.
Край, всем открытый ветрам.
Путь потерявшие, лишние, грешные –
Все мы придем в этот храм!
Вынырнув из обессилившей взрослости –
В детство, забытое здесь,
Молча шепчу я «Помилуй мя, Господи, -
Если ты все-таки есть!
Дай мне наивных надежд воскресение,
Тихую мудрость пошли».
Изморось. Рыхлое небо осеннее.
Храм Покрова на Нерли




* * *

Прапор спецназа, прошедший Афган и Чечню,
Нынче собак дрессирует в Измайловском парке,
К мату отборному их приучив и к ремню.
Псы, как и люди, служить могут лишь из-под палки.
Опохмелившись, вразвалку он входит в загон –
Фюрер собачий, своих, обучающий фурий.
Божьи законы – в раю, в жизни волчий закон –
Эту премудрость постиг он на собственной шкуре.
Вышколен сам, как матерый натасканный зверь,
Кровь проливавший за звезды на чьих-то погонах,
В этом зверинце он душу отводит теперь,
Как старослужащий на первогодках зеленых.
В грязной каптерке мы водку с ним пили всю ночь.
Скорбной луной освещалась собачья площадка.
Он был похож на своих волкодавов точь-в-точь –
Тот же прищур полусонный и мертвая хватка.
В пальцах корявых окурка зрачок догорал.
Вдруг собутыльник мой поднял глаза в полумраке.
«Я ведь, - сказал он, когда-то на скрипке играл
Да перед армией пальцы попортили в драке».




* * *

Когда весна втирает нам очки,
Когда зимы мертвеет изваянье,
Проталины чернеют, как зрачки
Изломанных моделей Модильяни.
Худые плечи, угловатый стан,
Рот полудетский, тронутый помадой…
Но шалый гений, хмурый и помятый,
Уже бредёт за нею по пятам.
Он прядь откинет властной пятернёй
И свежий холст натянет на подрамник.
И ты на миг застынешь, как подранок,
Перед его божественной мазнёй.
Весна такие всколыхнёт пласты,
Покажет чудеса такой дрессуры,
Что, как школяр влюблённый, будешь ты
Ловить её небрежные посулы.
И пропадать в дыму её таверн…
А снег, уже наскучивший, как насморк,
Сорвётся с крыши, чтоб разбиться насмерть
С отчаянностью Жанны Эбютерн.




ПИГМАЛИОН

Я тебя сотворил из всего, что не прожил.
Я на волчью тоску красоту твою множил.
Я любил тебя так, как живых – не умею,
Чистый образ твой вырезав, словно камею.
Я был верен тебе – рукотворному чуду.
Но твои отраженья плодились повсюду.
Возникая из темных зеркал, словно опий,
Одурял меня калейдоскоп твоих копий!
Я метался в жару, я был жалок и мелок.
Я не мог свой шедевр отличить от поделок,
Всякий раз устремляясь душой к твоим сестрам
С их русалочьим смехом, как лезвие острым!
И прижал я ладонью опухшие веки.
Я глазам своим верить зарекся навеки.
Я желал не любви – лишь реванша и мести.
И исчезли виденья – и ты с ними вместе.
Я один, пью забвенье из каменной чаши.
Я дичусь красоты – тем фальшивей, чем краше.
Если встречу тебя – приз моих унижений –
То приму за одно из твоих отражений.




* * *

Вдоль убогих окраин бредет неприкаянный Каин.
Утопиться б — да жертвы и этой не примет Хозяин.
Где-то брешут собаки, дымят слободские кварталы.
Увязают в грязи башмаки, сердце биться устало.
Брат — подрядчик небес —
особняк, "Мерседес”, вилла в Ницце.
Он из мертвых воскрес —
откачали в парижской больнице!
С той поры двух "горилл” за собою таскает повсюду.
(Из которых один, говорят, лично вздернул Иуду.)
А у Каина в доме детишки орут с голодухи.
Над корытом жена — вечно хворая, вечно не в духе.
Он плетется в ближайший кабак,
как в привычное стойло,
Где молодчик за стойкой нацедит грошового пойла.
Знать бы, в чем виноват!..
Слезы пьяные падают в кружку.
Брат... Да что тебе брат —
спустит с лестницы, как побирушку!
Погружаются в сумрак бетонные дебри окраин.
В безответное небо таращит глаза бедный Каин.




* * *

Я мотаюсь по родине, словно заправский цыган.
Нынче Крым, завтра Питер, а после - Рязань или Тула.
А в столице всё тот же разбойный, хмельной балаган,
Тот же мусорный ветер и окон чернеющих дула!
Но полуночный Киев зажжёт караваны огней,
Но январская Ялта укроет панамами пиний -
И желание жить пробирает до самых ступней,
И желание славы свой хвост распускает павлиний!
Как телок беспризорный ласкаясь к чужим матерям,
По просторам отчизны как шарик воздушный порхая,
Что ищу так упрямо, как будто себя потерял -
За полжизни отсюда, в кварталах сгоревшего рая?!
И чужие проспекты меня провожают любя.
И чужие вокзалы встречают улыбкой радушной…
А вернусь - и в московском трамвае увижу себя -
На коленях у папы. И лопнет мой шарик воздушный.




* * *

Этот странный мотив - я приеду сюда умирать.
Коктебельские волны лизнут опустевшие пляжи.
Чья-то тонкая тень на подстилку забытую ляжет,
И горячее время проворно завертится вспять.
Я приеду сюда – где когда-то, мне кажется, жил
И вдыхал эту соль, эту смесь волхованья и лени.
И полуденный жар обжигал мне ступни и колени,
И полуденный ангел, как чайка, над пирсом кружил.
Я приеду сюда, где шашлычный языческий дух
Пропитал черноусых жрецов, раздувающих угли,
Где, карабкаясь вверх, извиваются улочки-угри,
И угрюмый шарманщик от горького пьянства опух.
Этот странный мотив... Я, должно быть, и не уезжал.
Всё вернулось как встарь, на глаза навернувшись слезами.
Вот возницы лихие с тяжелыми едут возами,
Чтоб приморский базар как встревоженный улей жужжал.
Вот стоит в долгополом пальто, чуть ссутулившись, Грин.
Это осень уже, треплет ветер на тумбах афиши.
Остывающим солнцем горят черепичные крыши,
К покосившимся ставням склоняются ветви маслин.
Этот странный мотив... Ты забыл, мой шарманщик, слова.
Я приеду сюда умирать. Будет май или август.
И зажгутся созвездья в ночи, как недремлющий Аргус,
И горячие звезды посыплются мне в рукава!







_________________________________________

Об авторе: ЛЕВ БОЛДОВ

(1969-2015)

Родился в Москве. Окончил Московский институт инженеров транспорта по специальности «прикладная математика». Работал преподавателем математики, журналистом, редактором. Стихи писал со студенческих лет. Автор шести поэтических книг, в том числе «Рубикон» (1999), «Серебряная нить» (2003), «Транзитный пассажир» (2006) и «Секретный фарватер» (2009). Стихи публиковались в журналах «Кольцо А», «Литературная учеба», «Культура и время», «Радуга» (Киев), «Южное сияние» (Одесса), «Брега Тавриды» (Симферополь), «Колокол» (Лондон), в еженедельнике «Панорама» (Лос-Анджелес). Член Союза писателей Москвы. Лауреат I Международного Волошинского конкурса (2003). Лауреат премии «Эврика!» (2008).скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
3 583
Опубликовано 01 мар 2015

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ