КАРФАГЕН
Тянет время, хитрит. «Не уходи, расскажи,
как было раньше? Что вы учили в школе?» –
«Да ничего особенного. Падежи,
всякие дважды два, до-ре-ми-фа-соли,
всё, как у вас. Я сидела в третьем ряду,
возле окна за партой – это скамейка
вместе с наклонным столом.
А теперь я пойду.
Спать пора, закрывай глаза, побыстрей-ка.» –
«Не уходи, посиди, расскажи ещё,
что было дальше.» –
«Был деревянный пенал, выдвигалась
крышка, довольно туго. В школе был счёт,
чтение, рисованье... За всякую шалость –
запись в дневник:
на уроке мешала всем,пела, грызла резинку... хотя постой-ка,
нет, перочистку, такой цветок из войлока!..» –
«А зачем?» –
«Долго рассказывать. Дома головомойка
от бабушки, то есть от мамы... Ещё был такой урок:
природоведение. Куда улетают птицы.
Смотришь в окно, пока не грянет звонок:
серый снег, гаражи... и не за что уцепиться
взгляду, – какие там тёплые страны, и где они...
После уроков бредёшь домой. У киоска
встанешь столбом и глазеешь: ручки, ремни,
марки, открытки, газеты, значки, расчёски...
И разрезная абзука. В ней на А
раньше был «аист», я их тогда не видала
сроду, это сейчас лишь выглянуть из окна,
а потом уже был «арбуз»... и вечно их не хватало:
...только в одни руки! На Э было «эскимо»,
а потом «экскаватор»... И по какой-то причине
всё это вышло так странно, будто само
собой: р-раз – и вот уже нет ничего в помине.» –
«Нет, расскажи по правде.» – «Я шла домой.
Валенки в угол. Что-то грела на плитке.
Свет везде зажигала, у нас зимой
рано темнело. Тетрадки, уроки, скрипка.
Брат возвращался, он приносил дрова,
воду в ведре, проверял выдвижную вьюшку.
Я садилась читать, запасясь сперва
чёрной, большой, подсоленною горбушкой.
Или малиной в коробочках, из аптеки.
Мама держала на случай простуды, но мне
было нужнее с книжкой... Древние греки,
битвы, герои, кто-то там на слоне,
Тир, финикийцы, римляне, Сиракузы...
Снег за окном, а у меня Карфаген...» –
«Мама, ну так нечестно, то про арбузы,
то кукуруза какая-то...» –
«... и ни стен,
ни половиц не оста...
Давай закрывай глаза,
завтра рано вставать, а в обед к зубному.» –
«А Карфаген?» –
«А Карфаген... был разрушен, если сказать
всё то же самое по-другому.»
ИНВЕРСИЯ ШЕСТИДЕСЯТЫХ
За ночь печка выстыла. Кухня не натоплена.
Из постели вылезти – как на полюс северный.
Умывальник мраморный. Лёд в ведре раздробленный.
Сон в ресницах склеенных. К жизни нет доверия.
Лезет в уши радио утренней гимнастикой.
Пятидневка, премия – взрослые события.
На полу валяется половинка ластика.
Сохнет традесканция, на шкафу забытая.
В детский сад не хочется. (Мерзлота трамвайная.
Шкафчики побитые. Трещины на кафеле.
Бледный кубик манника. Толокно крахмальное.
Темнота за окнами. «Все флажок раскрасили?»)
Мама тянет за руку. Валенки не высохли.
(Ныть не разрешается. Сразу скажут: «Что тебе?!»)
За ночь холод краешки луж вчерашних высинил.
Снова гололедица. Подмерзает оттепель.
ПОСЛЕВОЕННОЕ
Обед готов. Пришла из школы дочь.
«Что рано так?» - «Химичка заболела.» –
«Иди поешь. С уроками помочь?» –
«Не, я сама. Нам завтра надо белый
передник.» – «Я поглажу. А зачем?» –
«Да едет к нам какой-то... даже парты
заставили помыть... Потом доем.
Уроков мало: контурная карта –
и всё!» – «Садись вот тут. Я уберу».
Всё перемыла, вытерла. Склонилась
к наполненному мусором ведру.
Опять оно битком, скажи на милость.
Не простоит до вечера? Жара
уже такая, лень идти наружу.
Ишь, как рисует. Года полтора –
и выпускной... И платье, чтоб не хуже
других пошьём... «Ну что за нетерпёж?
веди ровнее, что тут торопиться!»
Взглянула исподлобья на чертёж.
Ну да, ну да. Теперь у нас границы –
и не узнать... Не то, что до войны.
Умели жить, а нынче – вор на воре...
Вздохнула, подошла к окну в тени
и засмотрелась молча на подворье.
В полуденном расплавленном дворе
платан, наполовину вросший в стенку,
с давно заплывшим шрамом на коре,
где братья в детстве вырезали ЛЕНКА.
Вот там отец на празднике смотрин
стоял и молча ждал, пока ватаги
топочущих воинственных мужчин
построятся, в парах вина и браги.
А там конюшни были. Там навес
и выход к виноградникам. Оттуда
в тот душный вечер он наперерез
вдруг выступил из мрака, и сосуда
она не удержала: виноград
рассыпался, и вся туника в пятнах
была потом... всё вышло невпопад,
а дальше поздно было на попятный...
Там раньше были чаны для маслин
и каменный топчан на львиных лапах,
и за оградой вечно цвёл жасмин.
Она потом узнала этот запах,
когда вернулась выжженной дотла,
не смея глаз поднять, в рванине смрадной...
Но муж лишь прохрипел: как ты бела...
дочь лебедя... и навалился жадно.
Теперь всё слава богу. Патрули
снаружи дома, жизнь приходит в норму,
народ потише стал. Навес снесли,
а чаны приспособили для корма
скота, да завели гусей загон, –
что было проку в песне лебединой, –
теперь свои и птица и бекон,
а дряхлый лебедь пущен на перины.
Всё ничего. Вот груши соберём –
и на зиму. Жаль, муж не любит яблок.
А там, глядишь, отстроят ипподром,
да уцелевший от войны кораблик
поправят, подлатают от щедрот
и по воде запустят рестораном.
Само собой, в каюты платный вход.
Шепну там своему, чтоб ветеранам –
разочек даром... знает, сам солдат.
И мы как прежде иногда балуем,
хотя уже... Жара пошла на спад.
Сейчас вернётся, встречу поцелуем.
Конечно, столько лет... а что года? –
взглянуть в стекло: пускай не с гобелена,
но в отраженье тёмном – хоть куда,
как в паспорте:
Прекрасная. Елена.
* * *
Водоворот, каскад, калейдоскоп.
Будильник в шесть.
Давай.
Давай скорее.
Коса. Ещё коса. Теперь сироп
от кашля, быстро.
Шарф на батарее.
Кто встретит после школы?
Как, опять?
Тогда сама. Нет, ненадолго. Что вы
как маленькие?
Взять да размешать.
Не знаю, кто доел.
Откройте новый.
Ты поздно?
Кто уложит? А бассейн?
Собрание. И завтра. И в субботу.
А ужинать? Опять на колбасе.
Нет, не могу. Мне тоже на работу.
Ремонт. Весной. Там у меня дня три.
Во вторник краску.
Мы ещё хотели
могилу подновить. Ты посмотри,
уже малы.
Им надо до апреля
всё оплатить.
Да, ласточка, куплю.
Скажите папе: снова из архива
звонили.
Если можно, к февралю.
Ты на экзамен? Химия? Счастливо.
Нам дали ноты – принтер на ходу?
Налоги, да. А если из опеки
им письма переслать?
Я отведу.
Мне всё равно потом ещё в аптеку.
Зашить коленки. Посмотреть финал:
высокая позиция, бемоли.
Покупки. Банк. Костюм на карнавал!
У них опять какой-то праздник в школе.
Соседка. Шерстяной. За полцены.
Забрать сейчас?
Оставить до получки?
Как мы беспечны.
Как ослеплены.
Как угрожающе благополучны.
* * *
Только привыкнешь, войдёшь в игру,
в салочек бег,
только придёшься всем ко двору –
свой человек.
Только что «маленьких не берём!»
перерастёшь,
вроде подружишься с главарём,
чувствуя дрожь.
Только что очередь подойдёт
бегать стремглав,
только откроешь игры испод,
клички узнав.
Только начнёшь понимать на слух
местный жаргон,
кто здесь овечка, а кто пастух
был испокон.
Только что правила разбирать
верно начнёшь,
только удастся, рискнув, опять
выиграть грош.
Только сподобишься куража,
всем станешь свой...
Голос вдруг с верхнего этажа:
Дети, – домой!..ГЕОЦЕНТРИЗМ
С точки зрения птиц технология жизни –
в расстановке деталей, в сочетанье частиц.
Это крошки и зёрна, это черви и слизни,
мошкара и стрекозы (с точки зрения птиц).
Поднимаясь над морем, зависая над бездной,
пролетая над лесом выше ив и берёз,
видя брачные игры облаков и созвездий,
топографию мира птицы учат всерьёз.
Птицы верят глазам и, пространство дырявя,
ударяясь о космос, выси пробуя до
колотьбы за грудиной, убеждаются в яви:
в основании – плоскость, в центре мира – гнездо.
В ликованье полёта, в лучезарном паренье
правоту очевидцев возвещают – прямей
не бывает (конечно, с точки птичьего зренья) –
и кричат в поднебесье: «Птолемей! Птолемей!»
_________________________________________
Об авторе:
МАЙЯ ШВАРЦМАН
Родилась в Екатеринбурге, закончила консерваторию, скрипач, работала в театре Оперы и балета. Из России уехала в 1990 году. Живёт и работает в Генте (Бельгия). Автор нескольких книг, в том числе детских стихов. Публикует стихи и музыкальные статьи и рецензии в ряде изданий.
скачать dle 12.1
