* * *
Россия, ты моя! И дождь сродни потопу,
и ветер в октябре, сжигающий листы...
В зашивленный барак, в распутную Европу
мы унесем мечту о том, какая ты.
Чужим не понята. Оболгана своими
в чреде глухих годин.
Как солнце плавкое в закатном смуглом дыме
бурьяна и руин, вот-вот погаснешь ты.
И кто тогда поверит
слезам твоих кликуш?
Слепые, как кроты, на ощупь выйдут в двери
останки наших душ.
...Россия, это ты на папертях кричала,
когда из алтарей сынов везли в Кресты.
В края, куда звезда лучом не доставала,
они ушли с мечтой о том, какая ты.
ВОЗВРАЩЕНИЕ
В уксусе пламя жемчужное
– солнце варяжское, вьюжное
в пору затмения.
Площадь с трусящей волчицею.
И над безлюдной столицею
райское пение.
Дома! Взбегу-ка по лестнице
к милой (и славно, что в плесени
ручка дверная),
забарабаню костяшками,
как там у ней под рубашкою
крестик, гадая.
В лампы с фарфоровым парусом
и потускневшим стеклярусом
круге зеленом
дай, словно маленький, силу испробую,
сжав в затупившихся щипчиках с пробою
сахар пилёный.
Память – река с ледяными заторами,
если уехал – тони под которыми
впредь до подъема
в знобкое утро Второго пришествия
с преданным привкусом счастья и бедствия,
стало быть, дома.
Стекла с крупицами.
Кладбище с птицами
за снегопадом
с ветками липкими,
тропами скрипкими.
Родина рядом.
* * *
Под кровавую воду ушедшие
заливные покосы губернии.
В Сорской пустыни ждут сумасшедшие,
что омоют их слезы дочерние.
И безумец глядит в зарешеченный
лес в оконце ворот — и надеется
в заозерном краю заболоченном,
что в застиранной робе согреется.
А другого, в траве прикорнувшего,
одолело унынье досужее.
Настоящее жутче минувшего —
думать так, земляки, малодушие.
Сердце ищет как утешения
бескорыстно, непривередливо
пусть неправильного решения,
только б верного и последнего!
Было ясно, теперь помрачение;
и, блестя раменами, коленами,
иван-чая стоит ополчение
в порыжевших доспехах под стенами.
* * *
…Когда их отнесло к фарватеру
за бакен с блёсткою межою,
погиб мой однокашник с батею
под шедшей в темноте баржою.
Ну вот тебе и порыбачили —
о утонувших, не отпетых
под мухой земляки судачили
тогда у волжских парапетов.
…Припоминая духовитую
с послевоенной юшкой миску,
жизнь склеенную и разбитую,
хотел бы я теперь в открытую
подать за их помин записку.
Но как их звали? Поздно спрашивать,
тех, кто их помнил, — не осталось,
а сам забыл. И сам — за старшего.
И небо к ночи разметалось.
TRAVESTI
Актриса кажется подростком,
бежит по сцене вдаль и вдоль,
а ночью худо спит на жестком:
гостиница — ее юдоль.
Не скоро кончатся гастроли,
но Боже мой, какая глушь,
как мало воздуха и воли
и склонных к пониманью душ!
Никто ей здесь не знает цену.
В гримерной — сырость погребка.
Пытались долететь на сцену
два-три уклончивых хлопка.
(Но и потом, после работы,
плечистой приме не в пример,
закуришь — и не знаешь, кто ты:
нимфетка или пионер.)
Папье-маше, картонный ужин,
пустой сосуд из-под вина,
сундук брильянтов и жемчужин —
всё, всё дороже, чем она.
И впрямь, в подкрашенном известкой
ее лице — какая соль?
Какая сладость в бюсте плоском?
В головке, стриженной под ноль?
С ВЫХОДОМ НА ВОЛХОНКУ
В дни баснословных семестров, сессий,
перемежающихся гульбой,
когда в диковину было вместе
мне просыпаться еще с тобой,
щенок с запутанной родословной,
кичился, помню, копной до плеч
и освоением жизни, словно
того, что следует жечь и сжечь,
нося ремесленные опорки.
А у тебя-то тогда как раз
чего-то было из нерпы, норки
и голубиные тени глаз.
Покрытой свежим снежком Волхонки
вдруг заблестевшие огоньки
в стране нетленки и оборонки
недосягаемо далеки.
Нас развело по своим окопам.
Грозя грядущему кулаком,
я стал не то чтобы мизантропом ,
но маргиналом и бирюком.
Хотя, как в консульство Парадиза,
порой наведываюсь в музей:
гляжу на красных мальков Матисса
и вспоминаю былых друзей.
* * *
Ракита дряхлая — на месте перелома
зубцы с волокнами, чье лыко как солома.
В зените ядрышко каленое светила.
Неосторожная, взяла и полюбила
мое неровное от жизни многолетней
лицо и голову седую с кучей бредней.
Всё чаще снились мне — присыпанные сажей
то своды тусклые заброшенных пассажей,
то непротопленных усадеб анфилады,
в которых не сыскать ни книги, ни лампады.
Психологически я стал привязан узко
к существованию придонного моллюска.
Домоседение — вот сделался мой фетиш,
а то на улице кого-нибудь да встретишь.
Неосторожная, взяла и увела ты
меня, дичавшего, в заветные пенаты,
где ветлы ветхие и дряхлые ракиты
огнем расщеплены и дуплами раскрыты.
И вечно дремная меж берегов излука,
где в мае соловьи, а в декабре ни звука.
* * *
Не сейчас, не нынешним сентябрем,
был я равным в стае других пираний.
А теперь вот сделался дикарем
и чураюсь шумных больших компаний.
И не смысля, в сущности, ни аза
ни в одном из русских больных вопросов,
я спешу порою залить глаза,
не дождавшись вечера и морозов —
при которых зыблется бирюза
над непаханой целиной заносов...
Вот тогда, считай, на излете дней,
я порой завидую лишь породе
старика, игравшего Yesterday
на баяне в сумрачном переходе.
_________________________________________
Об авторе:
ЮРИЙ КУБЛАНОВСКИЙРодился в Рыбинске (Верхневолжье). Окончил искусствоведческое отделение истфака МГУ. В середине 1960-х гг. был одним из основателей неформальной поэтической группы СМОГ (Смелость. Мысль. Образ. Глубина). Первая публикация- в «Дне поэзии» 1970 года.
Работал экскурсоводом и музейным работником в музеях русского Севера и в Подмосковье. Участвовал в неподцензурном альманахе "Метрополь" (1979). Первая книга вышла в американском издательстве «Ардис» (составитель Иосиф Бродский) в 1981 году.
С октября 1982 года – в политической эмиграции (Париж, Мюнхен). Работал в газете «Русская мысль» (Париж), на радиостанции «Свобода» (авторская передача о русских философах). Член редколлегии журнала "Вестник Российского христианского движения" (Париж – Нью-Йорк – Москва).
В 1990 г. вернулся в Россию. Член редколлегии журнала "Новый мир" (зав. отделом публицистики, с 2000 года зав. отделом поэзии). Живет в Переделкино.
Автор 17 поэтических сборников и многочисленных публицистических статей («Вестник РХД», «Новый Мир», «Октябрь», периодическая российская и эмигрантская пресса).
Лауреат нескольких литературных премий, в том числе, премия Александра Солженицына (2003), "Новая пушкинская премия" (2006), петербуржская премия «Петрополь» (2010). Премия Правительства Российской Федерации в области культуры (2012 год).
Библиография:
Избранное / Сост. Иосиф Бродский. – Анн Арбор: Ардис, 1981
С последним солнцем. – Paris: La Press Libre, 1983
Оттиск. – Paris: YMCA-Press, 1985
Затмение. – Paris: YMCA-Press, 1989
Возвращение. – М.: Библиотека «Огонек», 1990
Чужбинное. – М.: Московский рабочий, 1993
Памяти Петрограда. – СПб.: Пушкинский фонд, 1994
Число. – М.: Издательство Московского Клуба, 1994
Голос из хора. – М.: Третья волна, 1995
Заколдованный дом. – Paris – Москва: YMCA-Press – Русский путь, 1998
Дольше календаря. – М.: Русский путь, 2001
В световом году. М.: Русский путь, 2003
Дольше календаря. – М.: Время, 2005
На обратном пути (серия «Литературная премия Александра Солженицына»). – М.: Русский мiръ, 2006
Избранное. – М.: Эксмо, 2006
Перекличка. М.: Время, 2009
Посвящается Волге. – Рыбинск: Медиарост, 2010
Чтение в непогоду. Избранное. - М.: Русский путь, 2012скачать dle 12.1
