* * *
когда деревья снова полетят
не белыми но в вымышленном свете
и майским ливнем вымытый до пят
уткнется к ним в подол подросток ветер
когда трава начнет расти с колен
у вишен но не выше подбородка
и люди выживанию взамен
прогулку предпочтут водой короткой
тогда и время говорить о том
что дом просох и остается окна
наружу приоткрыть понять о ком
вздыхает самовар и пахнет пробка
и строят гнезда рядом будто речь
береговушки из весенних буден
и почему опять погасла печь
всё это будет сон нет вправду будет
* * *
Учителем сухим и деловитым
она заходит в детскую, где спят
в обнимку второкласcница и мытарь,
гранат в цвету, непарный шелкопряд,
набыченные вены, запустенье,
меж пальцев убегающий песок,
твоя любовь, мое недоуменье,
каракули, в газете адресок.
Без умысла разбитая девятка,
солоноватый привкус, словари,
зверек из плюша, шаткая лошадка,
поселок в ослепительной пыли.
Она разбудит спящих и погонит
в песочницу на вечный зной и чад,
но раньше полдник: черный хлеб в ладони
и ложки алюминево стучат.
И одного она поставит в угол
стоять с настенной трещиной вдвоем
и слушать бой часов, а дальше - вьюгу
за то, что знал и думал о своем.
* * *
Мария шагает, идет по Москве,
по сонному скверику в пыльной листве.
Идет молчаливо и прямо
на рыжие капельки храма,
застывшие словно бы на лету.
А помнишь сирени? В цветочном поту
невесты звеневшее имя.
Сто лет пролетело. За ними
Мария шагает, Мария идет.
В широкую блузку одет небосвод.
Москва - это город погожий,
где редкий воскресный прохожий
пытает брусчатку и пыль площадей.
Так ищут по снимкам пропавших людей,
по старым сезонным билетам,
и прочим вещам и приметам,
по сепии прошлогодней хандры.
Мы тоже со временем станем мудры,
предсердьем печаль принимая, -
а нынче эпоха иная.
Мы тоже найдем сохранившийся дом,
тот полуподвал, где ютились с трудом,
а в дождь штукатурка намокла.
Где накрест заклеены окна
и садик, который по-прежнему жаль,
и слева над садом висит дирижабль,
стоят на высотках зенитки.
Где небо разрежут на нитки
прожекторы. Запад пойдет на восток.
Солдатские плошки, фонарь, кипяток.
Покатятся желтые танки
на ватник и шапки-ушанки.
В метель, огибая безжизненный пруд,
твои трехлинейки, Мария, идут,
блестят приставными штыками.
Всё машут Марии руками.
* * *
А. Переверзину
добираясь заполночь в выхино
только снегом жива душа
друг похожий на разумихина
там огрызком карандаша
что-то чертит насквозь нарядное
но стушуется и начнет
гулко хлопать дверьми парадное
как шампанское в новый год
едут лифтом к нему бездельники
без его языка глухи
обязательны как понедельники
потекут из углов стихи
речи держат шуты искусные
филин косится свысока
не бросай карандаш обкусанный
ручку стилус от кпк
но рисуй карнавал танцующий
еще резче ярче больней
и теней напусти и ту еще
у окна и окно за ней
* * *
памяти Аси Каревой
со мной это было
я шел у подъезда курить
на длинной скамейке
спиною к стене прислонялся
и близилась полночь
и куст начинал говорить
и голос черемухи
ветром больным обрывался
и вышла луна
как наверно выходит на пруд
соседка-подросток
и были шаги ее наги
и воздух звенел
в продолжении долгих минут
я видел такое
чего не сказать на бумаге
и то хорошо
что чудесному имени нет
что ночь безоглядна
и в темном таится живое
и сорванный лист
это чья-нибудь жизнь на просвет
и светится в малом
значенье ее грозовое
откуда не знаю
начало такой красоты
наверное в том
что она умолкание шума
что нету страшней
и прекрасней ее наготы
когда она смотрит в упор
словно кто-нибудь умер
я вижу и слышу
и я не могу рассказать
а только вхожу
как чужой в пелену грозовую
глядят испытующе карие эти глаза
той вечной и первой
которую не назову я
светилась черемуха
ночью когда при луне
она появилась
сначала взглянувшая мельком
потом будто вспомнив меня
обернулась ко мне
со мной это было
я вышел курить на скамейку
* * *
о время сорочьей трещотки
над веткою ягодных тем
и дерево парусной лодкой
и желтый песок-чистотел
глухие скворешен каюты
у кромки америк парят
там бабочки-обэриуты
свободно всю жизнь говорят
и лета подсохшая горка
когда на ладони весь год
и нужно проснуться и только
с заката увидеть восход
а дальше весь список не меньше
одних корабельных огней
уплывших за лучшей из женщин
и так и плывущих за ней
ОДА КАРТОШКЕ
снежная крошка
булыжная мостовая
москвокартошка
с обручем как живая
кто рисовал тебя на упаковке блестящей
с ломтиком солнца масляным и хрустящим
брошенный сейнер
серые новостройки
строго на север
спят головами койки
синие ели кровью горят рубины
как твое имя лена скажи марина
гулкое небо
голубь с немым вопросом
ты моя небыль
выпущенная колоссом
миф шелестящий десять копеек старых
может тамара пусть лучше будет ларой
шум перестроечный
снег поднимают кони
в масле подсолнечном
прятать в карман ладони
всё что останется вечно-синие ели
имя посланниц молочные зубы съели
МАРЕЙ
Как слепоньких гладят щенков и котят,
нестрашные руки жалеют дитя:
наверно увидело волка,
трясется и плачет без толка.
Обнять и утешить ребенка скорей
мужик бородатый умеет Марей.
А что за спиной топорище –
наверное, хворосту ищет.
Огромный мужик, весь пропахший конем,
и сила большая, немытая в нем:
всё гладит и сам причитает,
а что он задумал – не знает.
* * *
Прощальная осенняя прогулка,
в осенних парках пасмурно и гулко,
дыхание выходит изо рта.
Скамья, старик, похожий на крота,
сидит, поникши головой садовой.
Вчерашний пионер всего целковый
у праздных граждан выклянчить сумел -
на воду и на хлеб, на опохмел.
Поодаль, на подстриженной поляне
в дорожных робах возятся армяне
и поздние цветы с корнями рвут.
Газон, щебенка, опустевший пруд,
где на мостках - внимательная галка.
Из гипса божество уже не жалко.
Ему ли обижаться на погоду.
Смеркается, пора. Окурок в воду -
звезды падучей в зеркало разбег.
Пора. Назавтра обещают снег.
_________________________________________
Об авторе:
ГЕРМАН ВЛАСОВ
Родился в Москве. Автор нескольких книг стихотворений. Лауреат Волошинского конкурса (поэзия и переводы). Живет и работает в Москве.
Фото Анатолия Степаненкоскачать dle 12.1
