Редактор: Анна Русс
ПОРОХВ начале было слово.
В начале всегда есть какое-то слово.
Уместное и неуместное слово.
Может быть, действие, но вначале всё-таки слово.
Мой генератор рифм сломан.
Мой генератор ритма сломан.
Мой генератор ветра сломан.
Мой генератор вето вообще безнадежно сломан.
Я запинаюсь перед последним слогом.
Ты запинаешься сразу под первым слогом.
Жги, только не сразу целым глаголом, а постепенно, слогом.
Не справляюсь я с твоим авторским слогом –
Он для меня слишком сложен.
При этом как собеседник ты вовсе не сложен.
Проверь, все ли ты взял, весь ли багаж твой сложен.
Панегирик мне уже сложен.
Я его прочитаю позже.
Я его подрихтую позже.
Я его зачитаю позже.
Я его даже выучу наизусть, но позже.
Как это говорится – после.
Ты сперва загляни ко мне, но не до, а после,
И не вместо, а после,
Впечатлениями будешь делиться после.
Представь, что это такое поле,
Не поле боя, а игровое поле.
Вот ты пробуешь выйти в поле.
Вот мое гравитационное поле.
Вот оно хватает тебя и болтает в метре над полом.
Вот я пытаюсь определиться с твоим полом:
Сложный выбор между реальным полом
И тем, как он совпадает с моим идеальным полом.
И вот здесь, в углу возле книжных полок,
Возле пустых и заполненных книжных полок,
Ты прижимаешь меня к стене возле книжных полок,
И никуда мне не увернуться от падающих на нас полок.
И все мои принципы превращаются в серый сыпучий порох.
Пыль на постели превращается в лёгкий порох.
Пот на твоей спине превращается в порох.
Я тебя поджигаю, как порох.
Я тебя поджигаю, как порох.
Я тебя поджигаю, как порох.
Я тебя поджигаю, как порох.
Я тебя поджидаю, как огонь поджидает порох.
ДЖЕК1.
На самом верху мешок, ближе всего к окну.
Там дыра размером с копейку.
Влетай да хватай.
Семечку, а после еще одну.
Не обеднеют, буржуи, там еще мука и зерно.
А вот и окно.
2.
В чулане снова шуршит эта чертова птица.
Или, может быть, крыса?
Нет, точно синица.
Уродливая, с желтым брюшком.
Расправляется с очередным мешком.
Здесь слишком темно.
Мешки заслоняют слуховое окно.
Бросок, и когти входят в мешковину, как в кожу.
Нитки трещат. Когти хрустят тоже.
Лавиной летит мука.
Сверху на спину падают два трехпудовых мешка.
Синица вылетает в слуховое окно.
Впрочем, уже все равно.
3.
Из слухового окна чулана вылетает синица.
Синица мечется по двору.
Птицы вообще умеют беситься?
Или как называется эта болезнь,
Когда сперва ты не можешь есть,
А потом ты не можешь пить,
А потом хозяин несет ружье, чтобы тебя убить?
И еще всю ночь в сарае выла корова.
Господи, эта птица, кажется, все-таки нездорова.
О боги мои собачьи, зачем меня привязали?
Почему она машет крыльями перед моими глазами?
Почему она целится клювом, почему, почему?
О господи, как же больно!
Я падаю куда-то во тьму.
4.
У меня заканчиваются силы.
Бесхвостый скулил всю ночь,
А теперь он воет совершенно невыносимо,
Кажется, даже громче, чем вою я.
Черт, это все-таки спорынья.
Чтоб они там перетравились этой пшеницей.
Мне полночи не разродиться,
И теленок уже умер, это как пить дать.
Я бы бодала от боли стену, но мне нечем бодать.
А потом, если это таки спорынья, еще и копыта мои отпадут.
Если я выживу. Если ко мне придут.
5.
Корова воет. Пора бы ее выводить.
Боже, какое похмелье…
Эта женщина почему-то надеется снова меня возбудить.
Дура, лучше бы ты меня отвязала.
Измочалила меня всего, искусала,
Измотала, гадина. Да я смотреть не могу на твою грудь,
Да на тебя вообще без слез не взглянуть –
Да тебя не спасает даже латексный твой наряд.
Да убери ты свой рот, да не встанет, да я бы и рад,
Чтобы ты отпустила меня наконец,
Но такая подлая штука – мужской конец.
Он не шевелится просто потому, что какой-то бабе так надо.
Господи, десятый круг ада.
6.
Драгоценный ты мой.
Я двадцать лет доила коров, у меня набита рука.
Я сказала, ты кончишь вместе со мной.
7.
Не спится.
Где моя книга?
Так, вот и пшеница.
А вот и синица.
Вот пес без хвоста.
Что-то не видно кота...
Корова безрогая.
Коровница строгая.
И толстый пастух.
И кажется, был петух…
Или два. Стоп, это какая-то ерунда.
Такого в доме не было никогда.
Не было смерти в доме, который построил я.
Что происходит в доме, который построил я?
Какая из этих историй моя?
Где-то стояла бутылка «Джека», в доме, который построил Джек.
Где-то страшно старому Джеку, в доме, который построил Джек.
Где-то лежали ножницы, в доме, который построил Джек.
Где-то сейчас полетят страницы из книги, которую тронул Джек.
8.
Вот два петуха.
Которые видели того пастуха,
Которого трахает коровница строгая,
У которой подохла корова безрогая,
Которая слышала вой пса без хвоста,
Который уже не видит, но еще чует кота,
Который больше никогда не испугает синицу,
Которая теперь безнаказанно будет воровать пшеницу,
Которая рассыпалась и заполнила собой весь старый темный чулан.
9.
Джек поднимает ножницы легким движеньем руки.
Петухи садятся на плечи и вгоняют клювы ему в виски.
ПЕСОКБезвкусная овсянка на молоке.
Тарелка со сколотыми краями
И ложка мельхиоровая в руке.
Бабушка говорит мне – добавь песку.
Потом, конечно, доходит, о каком она там песке.
Я-то не так свободно распоряжаюсь словами.
У меня не такое лёгкое отношение к песочку и сахарку.
Я никак не могу привыкнуть к тому, что везде песок –
В каше, в чае, в печенье – то стакан, то столовая ложка –
Точнее, могу, но при условии, что я в палатке на берегу.
Мне говорят – мол, песок кончается, надо купить.
Я сперва туплю, потом вспоминаю, смеюсь немножко,
Потому что в открытую хохотать не могу,
Представляю, как сижу на пляже и вытряхиваю носок,
Потому что сахар в носке, он тает и мешает ходить.
Покупай, говорят, сразу мешок, песок же не портится
(Тут мне представляется целый КамАЗ песка).
В походе подмокший сахар слипается в твердый ком.
На стоянке первым делом я вытряхиваю оба носка,
Сравнивая по объему песка левый с правым носком.
Жизнь подсыпает мне в кашу сахар щедрыми порциями,
И она хрустит на зубах отборным морским песком.
ПЯТЬ
Для А.Р.
Нас таких сделали сразу пять. Я уж не знаю, зачем –
может быть, про запас,
может быть, просто ставили эксперимент.
Но в базовой комплектации одно и то же выдали сразу всем –
форму черепа, цвет глаз,
у нас одинаковый коэффициент жесткости, расход на сотню,
прошивка, антикрыло, крутящий момент.
Разница только в том, что мы в разное время сдвинулись с мертвой точки.
Мы не должны были различаться (хотя это не точно),
нам просто дали старт в разное время, и
мы выбирали разные направления.
Одна уехала на Бали и открыла бордель.
Готовит том-ям, поправилась килограммов на шесть.
К ней приходят поспать, поесть,
выбрать девочку на пару часов или на всю ночь.
Девочки у нее здоровые и с виду счастливые.
Она каждой и каждому готова помочь –
может принять роды, бусы сплести красивые,
вызвать спасателей, погладить по голове,
заварить чай на какой-то местной траве,
она выхаживает котят и разводит рыб,
и все местные женились на ней бы, если могли б,
но тогда ей придется закрыть свое заведение,
да и многоженство там не в чести,
так что она продолжает полнеть, готовить свои супы и ковры плести,
вовремя вызывать врача,
чтобы он осмотрел ее подопечных девчат,
и если вдруг ее одолевают сомнения,
что она занимается правильным делом,
она на пару часов закрывает торговлю супом и телом,
садится в лодку, перехватывает покрепче весло,
и уходит за ближний мыс,
и пока не жарко, а просто тепло,
собирается с мыслями,
молится ей одной известным богам,
а потом возвращается
и снова предлагает гостям девчонок
и самый вкусный на этой планете том-ям.
Вторая легла под нож, уменьшила грудь, увеличила губы,
остригла и осветлила волосы, пошла учиться на фитнес-тренера.
У нее нет высшего образования, но зато крепкие и быстрые ноги.
Первый ее мужчина был скучный,
второй заносчивый, третий грубый,
четвертый нарцисс, а пятый сидит за разбойное нападение.
Так что она решила сворачивать эту лавочку,
жить для себя, учить других жать от груди сотку,
купила машину, отказалась от сексуальных связей,
пьет только зеленый чай, в барах заказывает исключительно мятную водку.
Она было собиралась завести кота,
но с ее графиком бедное животное просто умрет.
Хотя, конечно, и жизнь не та, и она не та,
и еще лет десять-пятнадцать, и этот фитнес ее добьет.
Третья сперва растила в себе Сейлор Мун,
потом писала чудовищные стихи,
потом порывалась выброситься из окна или удрать в Таиланд.
Потом она ездила в Польшу, в какой-то костел, замаливала грехи,
потом какой-то художник сказал ей, что у нее талант,
и она три года моталась по Швеции и Германии,
брала уроки у гуру стрит-арта,
пару раз пыталась продвинуть свои проекты,
но галеристы встречали ее идеи с непониманием.
В итоге она получила грин-карту,
уехала в Штаты, встретила там какого-то молодого врача,
и вот теперь она не просто «мэм», а целая «миссис»,
ей выдали новые документы, поставили в паспорт печать,
у нее муж, попугай, ручной енот, две дочери, скоро родится сын,
а с художествами покончено,
потому что рисовала она, если честно, не очень.
Четвертую сделали точно так же, но наврали, что она из сладкого теста.
Та отрастила себе языческие бедра
и сохранила талию двенадцатилетней нимфы.
Фотографы ее обожают – наряжают ее то в невесту,
то в вампиршу, то в офисную стерву,
то в героиню древнегреческих мифов –
в Данаю, в Деметру – ставят свет, приводят гримера и костюмера,
говорят – повернись, замри, подбородок выше.
Каждый мечтает откусить кусочек от этой булочки,
но она прячется у себя глубоко внутри
и приглашений на свидание будто не слышит.
После съемки она быстро бежит домой,
жарит картошку, щедро солит ее, перчит.
С ней за стол как будто садится мама,
жалуется на нездоровую пищу, ворчит,
а потом обнимает ее за тонкую талию,
прижимается виском к ее пахнущей сладким тестом щеке,
и она гладит маму по волосам, будто это в жизни самое главное,
и за ними наблюдает кошка, сидящая на кровати, на самом ее уголке.
Пятая однажды открыла двери
и сказала, что уезжает на край земли.
С той поры ее разыскивают по всему глобусу,
но до сих пор даже следа ее не нашли.
И раз в две недели она присылает письма
из лесов Сахары или пампасов Арктики,
рассказывает, что учит львов делать серьезную морду
и сидеть, как статуя на мосту.
На письмах стерты все штемпели и штрихкоды,
адреса невозможно прочесть,
а от конвертов пахнет кострами и мокрыми листьями за версту.
Нас таких сделали сразу пять, и я не уверена, которая я по счету,
потому что я знаю все о каждой из нас.
У нас одинаковый коэффициент жесткости, прошивка, расход на сотню,
форма черепа и цвет глаз.
Каждая из нас спит, когда приходят зимние холода,
и просыпается, когда через открытые шторы светит луна.
Но когда кто-то просит меня рассказать о себе,
я рассказываю так, словно я такая одна.
КУХНЯ
вот здесь все для свежей зелени, фруктов и овощей,
здесь – для ни рыбы, ни мяса, в общем, для непонятных вещей.
крылья не очень, но если надо – сразу используй все.
ноги отличные, рекомендую, лежат вон на полке во всей красе.
женю можно, но лучше не нужно – вы же всё-таки с ним друзья;
ваня вкусный, но острый и жирный – тебе, полагаю, такое нельзя;
тут – для жидкого, тут – для жуткого, тут – для жадного (целых две),
там повыше – для экспериментов, но их все же лучше держать в голове.
спинка мясистая, но очень уж мягкая, видно, не слишком свежа.
грудка – моя любимая, потрогай, чудо как хороша.
леша свежий, пробуй, я только не знаю, что у него внутри.
аня и яна вообще про запас, но если хочется, то бери.
в уголке ещё разные штуки, от чужого до своего,
в ящике тоже – вдруг будешь что-то готовить на рождество.
есть ещё, правда, мозги, но они на любителя, и дорогие притом.
сердце не надо. с сердцем возиться, оставь на потом.
юру сперва разморозить нужно, но можно просто сделать погорячей.
есть ещё рома, но в банке, а у нас ни твердых ножей, ни консервных ключей.
где-то лежал сережа, но не в той пропорции это – яд.
дима импортный, очень крепкий, темной обжарки, практически концентрат
слава жёсткий, но если отбить и залить вином, то нормально пойдет.
вову не трогай, вова на новый год.
ЩОРСтебе же всего семнадцать
зачем ты красишься
у тебя и так губы красные
молодая яркая
да что же ты врешь
вчера же сам говорил
чтобы шла на солнце
бледная синяя
бабушка крепит зажимы
волны на седых волосах
металлические челюсти
клац щелк
мне бы новую косынку
только не слишком темную
а то я старая уже
надо надо
смотри пушистые желтенькие
ай целая коробка
вот дурачки какие
цыпа цыпа
что это на тебе
упадешь ноги сломаешь
это мама носила в молодости
снимай давай
в девять и не позже
меня все не интересуют
вырасти сперва
да да
как это не знаю
а ты узнай
щорс в этом возрасте уже армией командовал
иди-иди
НОВАЯ ЖИЗНЬ
Главное – пригласить ее в пятницу вечером.
Вечером в пятницу.
Будет повод сказать – завтра рано вставать не надо.
Не вставать – будет повод.
Будет повод сказать – хорошо, что завтра суббота.
Суббота – не повод, а праздник.
Будет повод сказать – завтра начнется новая жизнь,
Не то чтобы повод, а правда.
Настоящая новая жизнь начинается не в понедельник,
Настоящая новая,
И не с первого,
И не с Нового Года,
Новая жизнь начинается утром в субботу,
Начинается утро,
И на смятой постели следы,
Или она пытается прятать лицо,
Тушь потекла.
Потому что накануне ты ее пригласил.
Привез на маршрутке к себе.
Конец рабочей недели – это повод,
Повод достать с верхней полки бокалы,
Повод снять каблуки,
Повод расслабить галстук,
Повод предложить ей массаж.
Она любит ламбруско и соленый миндаль,
Она носит платье с молнией на спине,
Она – классика жанра.
Пятница – классика жанра.
Утром в субботу начнется новая жизнь,
Но перед этим обязательно нужен массаж,
Чтобы расслабить плечи.
Кто же входит в новую жизнь с таким вот зажимом?
И вот она терпеливо сидит у стола,
Потом соглашается
Принять более комфортную позу,
Потом лежит на диване ничком,
Потом заводит за спину руку и сама расстёгивает крючочки,
Те самые, с которыми ты возишься каждый раз.
Расстегивает и думает:
Завтра начнется новая жизнь.
Уж скорей бы.
Потому что совершенно невыносимо терпеть,
То, что он называет массажем.
Зачем эти игры? Зачем эти глупые поводы?
Завтра суббота, начнется новая жизнь,
А пока надо как-то быстрее раздеться,
Потому что мы оба отчетливо знаем,
Ради чего затевается
Каждая
Новая жизнь.
ЦВЕТЫКакая ночь! Ни месяца, ни звезд,
Ни сна, ни страсти, ни дыханья ветра,
Ни вспышки за окном и в зеркалах,
Ни звука, ни вибрации, ни строчки.
Ни просьбы, ни запрета – ничего.
Ни смелой мысли.
Ни гвоздя. Ни жезла.
Не ночь, а добродетель и тоска.
Цветут цветы. Цветут цветы. Цветут
Цветы. Цветут цветы. Еще три раза,
И можно убирать тетрадь в портфель.
С утра завяжут бант, накормят рисом,
Запустят дождь до десяти утра.
Цветут цветы.
Цветут в тетрадке кляксы.
Цветет в груди обида и печаль.
Священник ловит рясой летний бриз,
Взлетают полы черной орхидеей.
Уносит ветром бабушкин платок.
Шумит листва. Шумит в траве компрессор.
Венчается раба рабу рабой.
Теперь идем.
Теперь уж точно можно.
Свинья не выдаст – так и Бог не съест.
Блестит слеза. А что ж ей не блестеть –
Им, полимерам, срок выходит быстро,
Пока не вышел – милости прошу,
Блести, сверкай. Где клей, где грим, Изольда?
Девчонки, освежите макияж.
Ну, с Богом, крошки.
Клиентура жаждет.
Не забываем губки надувать.
ДОКТОР ШТЕЙН
доктор штейн набивает флейту пересушенным табаком
горьким пухом дорожной пылью бриллиантовым порошком
поджигает печально тлеющим эбонитовым угольком
носом тянет воздух разбавленный неказистым синим дымком
говорит себе в зеркало лекарю исцелися сам
доктор штейн знает много правды мало истины вдоволь слов
флейта тлеет колечки дыма собираются в связки снов
сны из дырочек лезут в уши и сквозь пять грудных позвонков
проникают все ниже глубже до основы его основ
и трогают так как давно его никто не трогал
доктор штейн оседает на пол флейта падает на паркет
в голове его перепонки за зрачком его пересвет
в черпаке его скисший морфий на ланцете его обед
на ногах его тает время в животе его спит секрет
а чуть ниже остатки дыма вытягиваются в струну
доктор штейн умеет сочувствовать понимаю вас говорит
в вашем сердце скончалась птичка потому оно и болит
в пищеводе у вас лягушка оттого-то он и горит
в правом лёгком у вас медуза от нее оно и молчит
я понимаю у меня самого внутри ехидна
доктор штейн выбивает флейту чистит дырочки острой иглой
и ползет под стол оставляя чёрно-белый след за собой
убирает пыль в чемоданчик утирает губу рукой
достает из кармана кости развлекает себя игрой
и проигрывает на первом же круге
доктор штейн умирает утром и вскрывают его с утра
достают из него ехидну пересмешника и комара
вынимают все перепонки и четыре лишних ребра
вычищают дым и пылинки из чуланов его нутра
и кладут на их место пустую флейту
доктор штейн безмятежно дышит флейтой спрятанной в животе
никого понимать не хочет все здоровые все не те
и когда закрывают крышку он лежит себе в темноте
не в болезни лежит но в здравии не в обиде но в тесноте
и уже под землёй выпускает последнее колечко дыма
БАНКАСкажи мне:
Если звёзды и остальные небесные эти тела,
Значит, кому-то…
Прости, я не помню, как точно.
Если осиновый колышек, ветка терновника
Корни пустила, но так и не ожила,
Стоит себе в банке,
Голая, черная,
Корнем держится за стекло,
Значит, это зачем-то…
Снова забыла.
Сверху до кромки воды тонкая линия,
Снизу в воде пузырится толстым червем,
Грубым и жестким –
Резкий излом, банка как линза,
Черный карлик тянется к жёлтому,
Потому что…
Нет, не вспомнить опять.
Скажи мне –
Если в воде не прорастает,
А в небе при этом горит –
Ну смотри же –
Нет ни листочка, но корни пускает,
Плавает чёрное в затхлой мутнеющей жиже,
А небесное тело все тоньше и тоньше,
Линза ломается,
Значит, все это…
Я забыла, ты видишь?
Солнце – гигант или карлик?
Терновник или осиновый кол?
Кто-то же в банку поставил
Зачем-то…
Не помню.
В банке уже не видно воды,
Только узлы и шипы.
Ни листочка, ни почки.
Но на столе остаются следы,
Радужные разводы
От протиснувшихся сквозь воду и корни
Лучей.
Их-то как раз
Не забыть.
КОРАБЛЕЙЭто были четыре строчки, а потом они разрослись
в бесконечный список, который, как обычно, про корабли.
И уже, казалось бы, хватит, но ползет и ползет строка,
все давно сосчитаны лодки; море кончилось, буквы – нет.
Понимаешь, мне очень странно, что они до сих пор плывут.
Ты учил говорить, что «ходят», но такие уж корабли.
Ты считаешь, что этот список был написан другой рукой –
но, конечно, это неправда, не такой уж я амбидекстр.
Я опять и опять о море, хоть не знаю его, как ты –
на экваторе не ныряла, не входила ни в Порт-Саид,
ни в Панамский канал. Я просто выхожу иногда на пляж
и стою в подвернутых джинсах возле самой кромки воды.
Это были четыре строчки и ни слова о кораблях,
потому что какие списки могут быть у того, кто сам
в шторм трясется, держась за банку – в смысле, жердочку на корме,
а не банку, в которой жидкость, чтобы выпить и не трястись.
Ты не пил со мной эту жидкость, да и я не всегда пила.
Правда, помню, однажды было – так, случайно и не со мной –
я как будто стояла рядом, но на суше всегда не в счет,
а тебе не бывает страшно – ты же в море привык к штормам.
Не кончается чертов список, и не кончится никогда.
Корабли без имен уходят – уплывают, как видишь сам.
Все штормит, и рукой затекшей я за банку опять держусь –
той же самой рукой, которой я добавлю еще строку.
BLUEBLUESя курю и почти не пью
я хочу квартиру продать свою
в ней жили четыре семьи
моя и три не мои
здесь чужие вещи и запахи мама
а думал что все свои
этой женщине тридцать два
у нее никогда не болит голова
ни нога не болит ни рука
ни живот ни бока
она боли не чувствует ниже мама
пятого шейного позвонка
вот собака лежит в углу
и собаке там хорошо на полу
я скажу ей собака прости
не успел подмести
третий день я ее забываю мама
куда-нибудь унести
познакомься это мой старый друг
он не то чтобы лучше новых двух
он не лучше ни двух ни шести
ни шести не десяти
десять не трудно запомнить мама
где б ещё девять найти
погоди-ка сейчас сейчас
вот труба вот клавиши это джаз
тут гитара гармоника блюз
через минуту вернусь
не роняй меня только слышишь мама
иначе я разобьюсь
ДВУМЯ РУКАМИ
Запиши, а лучше запомни, как я придумал:
Не смотри на тех, кто уже не сейчас, а раньше.
Не дари того, что не станет твоим забытым.
Не бери с собой, где дают не двумя руками.
Не ходи туда, где дорога идёт по кругу.
Не живи тогда, когда падает сверху молот.
Не глотай в себя там, где льют свое мимо чашки.
Не бери себе, где дают не двумя руками.
Не проси о том, кто без счета и сам не скажет.
Не зови того, кто бежит, прикрываясь платьем.
Не корми того, кто лежит на столе в коробке.
Не бери у тех, кто даёт не двумя руками.
Не ищи тогда, когда нечего дальше делать.
Не сиди один, когда двое стоят и плачут.
Не прислушивайся, где не скажут, когда закончат.
Не бери того, что дают не двумя руками.
Заведи кино на старый пододеяльник.
Заведи концерт на трубу и потом на крышу.
Заведи кота – не жену, не врага, не друга –
И бери его осторожно, двумя руками.
ЗАПРОС«Груши зелёные
Сливы
Стиральный порошок
Пакеты для мусора
Желатин
Пластырь»
В болезни самое мерзкое привидеться может что
Дверь открывается и не это понятно снаружи кто
Пытаешься взвизгнуть ком но в горле словно стоит
Голосом шепчешь не хочешь кричать но своим
Гаснет тень ползет по стене потом свет
Подняться силы не движутся ноги нет
Тридцать и девять и сорок два пять
Пора умирать
«Тесто слоеное дрожжевое
Цветная бумага
Зажигалка
Лампочка е 27
Жидкость для снятия лака»
Легче заканчивается становится бред когда
Сходят семь тела словно с потов вода
Пятна мелькать глазами и перед заканчивают круги
Возвращаются даже правой движения в полном объеме руки
Тридцать и не совершенно опасно шесть пять
Можно не умирать
«Уголь
Уайт-спирит
Карамельки без начинки
Лимон или лайм
Лезвия для бритвы»
Ты кажется мне когда уходишь нехорошо
Чтобы расклеиваться я начинаю ты не ушел
Лихорадит сердце тошнит болит то то то
Не опять никуда ты снимаешь идёшь и пальто
Тридцать такие четыре пять и дела
Почти умерла
«Пиво светлое нефильтрованное
Ежедневные прокладки
Батарейки АА
Сахар
Фольга
Сухой спирт»
Ходи посиди не прошу никуда со мной
«Завтра утром курьер нам все привезет домой»
НЕВА«как живётся тебе в этом городе почти ледовитого края
похудела поправилась обрила голову совсем другая
помнишь как я искал твои следы в молоке
в скрипе дерева в песнях зеркал в пятнышках на руке
вот я нашел не узнал но узнал теперь не уйдешь
за проезд денежка ломаный грош»
«я дрожу отражением в холоде ржавых лезвий
моя нева мой спутник мой затылок облезлый
плюс пять минус десять что градусник что весы
без пяти половина трети крути усы
надевай цилиндр раскачивай поршень
я тебя догоню чуть позже»
«кривая вывезет под шлагбаум в городе твоем не моем
я тебе вырублю нишу за любимым твоим мостом
я тебе выстелю зимней лебяжьей разведенной на талой воде
ты была ты болела ты соринка в моей бороде
я тебя клал ковшом сыпал щебень и серебро
похудела вытянулась не спасло»
«сам черт мне теперь не брат не сват не палач
я научилась по тонким линиям носиться вскачь
по большим по средним по малым до полуночи не пройти
лысая моя голова катится не к тебе прости
режут меня на пять частей оккервиль и оккам
раскладывают по углам»
«тебе не скрыться тебе упокоиться в этих сумеречных часах
в канаве в канале в крученых моих усах
в моторе и баке в шляпе в просвете меж конских копыт
медный не спросит милый не вспомнит не отыщет не отомстит
ногти сломаются платье помнется волосы отрастут
тут тебя знают но помнят не тут»
«я не боюсь ни тебя ни длинной твой бороды
ни веснушек на пальцах ни молока ни железной руды
я догоню жди у отметки на гранитной стене
той стороны что при арт-обстреле очень весело как по мне
я опасной брить не умею до крови рву
но полуопасной считают все же неву»
«ты не уйдешь от меня этот город не твой
ни с гранитом его ни с навязшей в зубах невой
минус пять плюс десять не спасут ни тебя ни меня
ни застывшего всадника ни двуликого его коня
хоть другая хоть прежняя я схвачу
график знаю за объезд доплачу»
«то что ты ловишь осталось в другой реке
я свила гнездо в другой бороде на другой руке
из волос своих и гранитной крошки заменившей траву
выздоровела вытянулась похудела живу
стреляет пушка горят колонны запрокидываются купола
беги чтобы я первой тебя не нашла»
ОТДАМприходит, сидит, пьет чай.
ух ты, спрашивает, а это что?
это книжка моя, говорю, дать почитать?
стихи? не, я поэзию не очень.
обувается в прихожей, расстёгивает рюкзак,
тянет руку к книге.
ну я возьму? верну потом.
спрашиваю через неделю – ну как?
странный шрифт, говорит.
пишет назавтра: крутая книжка.
прихожу в гости – книга лежит под ножкой кровати.
я ещё не дочитал, говорит.
заезжаю в пятницу – книга выглядывает из-под подушки.
прочитал, спрашиваю?
прочитал, говорит, ну я поэзию не особо.
так я заберу? – говорю.
да занесу потом, отвечает.
приходит опять, пьем чай.
а ты, говорит, очень интересный автор.
книжку-то верни, говорю.
смотрит непонимающе:
какую книжку?
встречаемся случайно на улице.
домой, говорит, иду,
полежу, почитаю. у меня тут книжка есть странная.
достает из сумки.
так это же моя, говорю.
внимательно изучает обложку.
так я почитаю, говорит, и отдам, можно?
ни свет, ни заря – сообщение.
говорит, тут стихи твои читаю.
ну ты и зверь.
спасибо, отвечаю, вернешь когда?
а что, у тебя больше нет? - спрашивает.
нет, это последний экземпляр.
третий час ночи. звонок.
дочитал, говорит, спасибо.
спрашиваю, можно забрать?
да хоть сейчас, говорит, приезжай,
заодно чаю выпьем,
посидим, расскажу про книгу твою.
вызываю такси.
водитель спрашивает – дорогу покажешь?
да тут рядом, говорю,
выехать на площадь, там налево, до конца улицы,
и дальше за перекрестком новостройки,
третий дом по правой стороне.
приезжаем.
а там пустырь,
и ветер гоняет бумажки и прочий мусор.
_________________________________________
Об авторе: ДАРЬЯ ИВАНОВСКАЯ
Поэт, прозаик, переводчик. Родилась в Украине в 1983 году. Окончила филологический факультет Киевского национального лингвистического университета. Публиковалась на портале «Полутона», в журнале «Зеркало». Участник Международного фестиваля «Киевские Лавры», Львовского форума издателей, организатор поэтического фестиваля «Рукописный ввод» (Минск, 2019 г). Соавтор Сергея Шабуцкого в программе "7683-k", заглавная поэма которой была опубликована в журнале «Зеркало» в 2018 году. Автор поэтического сборника "Энцефалографика" (изд. "Каяла", 2019 г). С 2010 года живет в Петербурге.
скачать dle 12.1
