ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 216 март 2024 г.
» » Евгений Блажеевский. ЧУЖОЮ РАНОЙ РАНЕННЫЙ

Евгений Блажеевский. ЧУЖОЮ РАНОЙ РАНЕННЫЙ





1972 ГОД

1.

А жил я в доме возле Бронной
Среди пропойц, среди калек.
Окно — в простенок, дверь — к уборной
И рупь с полтиной — за ночлег.

Большим домам сей дом игрушечный,
Старомосковский — не чета.
В нем пахла едко, по-старушечьи,
Пронзительная нищета.

Я жил затравленно, как беженец,
Летело время кувырком,
Хозяйка в дверь стучала бешено
Худым стервозным кулаком.

Судьба печальная и зыбкая
Была картиной и рассказом,
Когда она, как мать над зыбкою,
Спала, склонясь над унитазом,

Или металась в коридорчике,
Рукою шарила обои,
По сыну плакала, по дочери,
Сбежавшая с офорта Гойи.

Но чаще грызли опасения
И ночью просыпался зверь.
Кричала: “Сбегай к елисееву
За водкой!..”, — и ломилась в дверь.

Я в это время окаянное,
Средь горя и макулатуры,
Не спал. В окне галдели пьяные,
Тянуло гарью из Шатуры.

И я, любивший разглагольствовать
И ставить многое на вид,
Тогда почувствовал, о Господи,
Что эта грязь во мне болит,

Что я, чужою раной раненный,
Не обвинитель, не судья —
Страданий страшные окраины,
Косая кромка бытия…

 

ИЗ АРМЕЙСКОЙ ТЕТРАДИ

 
***

Когда забирали меня
И к Марсу везли на арбе,
Когда я свободу менял
На блеклую шкуру х/б,
Когда превращали в раба,
Совали в лицо автомат,
И делала власть из ребра
Народного
серых солдат,
Когда мое время текло,
Судьбу половиня, инача,
И маму метелью секло,
Всю в хохоте жалкого плача,
Тогда у истока разлук,
Явившись на сборное место,
Ударил, как репчатый лук,
По зренью армейский оркестр.
И бритый солдатский набор
Качнулся, разбитый на роты,
И Марс превратил в коридор
Дорогу и съел горизонты.
И я, покачнувшись, побрел
Туда, где ручищами сжата
Душа и горит ореол
Вкруг матерной рожи сержанта.
Туда, где становится мир
Тщетою солдатских усилий,
Где спутник тебе – конвоир,
И где проводник – не Вергилий –
Проходит пространством пустым…
Я многое дал бы, о Боже,
Чтоб сделаться камнем простым,
Лежащим на бездорожье.

 

ПЕТР СОЛОВЕЕВИЧ СОРОКА

Имя его было Акакий Акакиевич. Может быть, читателю
оно покажется несколько странным и выисканным,
но можно уверить, что его никак не искали,
а что сами собой случились такие обстоятельства…
Н. В. Гоголь

В солдатском клубе шел английский фильм:
‘Джен Эйр’ —
Немного скучный
И немного
Сентиментальный фильм о богадельне
Для неимущих маленьких сирот
И о любви —
Возвышенной и трудной —
Любви аристократа с гувернанткой.

Сержант Шалаев,
Так же, как и все,
Курил в кулак,
Смотрел картину,
Думал
О том,
Что скоро ужин и отбой.

Но в память красномордого сержанта —
В берлогу, где всегда темно и пусто,
Запали занимательные кадры:
Там,
На экране,
За непослушанье
На табурет поставили девчонку,
Которая мучительно,
Но гордо
Выстаивала это наказанье.

Сержант Шалаев гадко ухмыльнулся…
И вот уже
Не в Англии туманной,
Не в армии какой-то иностранной
На табурет щербатый, как наседка,
Далекий от ланкастерских по форме,
Поставлен провинившийся солдатик.

Он — Петр Соловеевич Сорока —
Фамилии пернатой обладатель,
С глазами голубыми идиота
На табурете замер
И стоит.

Сержант Шалаев курит и смеется.
Он чувствует,
Что шутка удается,
А за окном проносится метель.
Она летит во тьме,
Под фонарями
Ее поток напоминает рысь.

Она летит,
А там —
У горизонта —
Сжигают ядовитые отходы
За крайними постройками Тольятти,
И полог неба смутен и зловещ.

А Петя Соловеевич Сорока
Стоит на табурете,
И в глазах,
Совсем стеклянных,
Отражен размах
Всей этой скверны
И почти животный,
Пронзительно-невыносимый страх…

 

МАМЕ

Эта ночь не имеет конца;
Ты засмейся в стекло и аукни
Своему отраженью лица
И неясному контуру кухни.
Эта ночь лишена перспектив
Обернуться румяной зарёю.
Я уйду, ничего не простив,
И таланта в сугроб не зарою.
И туда поспешу наугад,
Где деревья худы, как подростки,
Где во тьме шелестит снегопад
И пространство в накрапах известки,
Где вечернего света пузырь
Темнотою окраин распорот,
И открывшийся разом пустырь
Объясняет, что кончился город,
Что пора прикусить удила
В этом поле и зябком, и жутком,
Где на мусорной свалке зола
Между нами легла промежутком,
За которым земной небосвод
Растворяется в призрачной бездне
И души одинокий исход
Обрывает и мысли, и песни.
И в тебе поселяется он —
Твой последний посредник в юдоли…
Что ему суета похорон
И сквозное январское поле!..
Он… снежинкой уйдет в пустоту,
Не заботясь о брошенном теле,
И заменят портрет в паспарту
На картинку «Грачи прилетели».
Он… вернется в обличье ином,
Что ему погребальная яма
И забрызганный красным вином
Рубаи из Омара Хайяма?!
Он… влетевший в московский подъезд,
Невесомый почти и незримый
Старожил неизведанных мест,
Для которых величие Рима
Было б скопищем жалких камней
В мишуре самодельной рекламы,
И меня посетит, и ко мне
Долетит извещенье от мамы,
Что не только она, но и я,
Забывая ненужное знанье,
Обрету в темноте бытия,
Как бессмертье, другое сознанье…

 

***

Профиль стула, напоминающий букву «h»,
Зеркало, вобравшее смуту осенней ночи,
И душа, пополняющая нелепый багаж
Впечатлений от бессонницы, а короче —
Меловое безумие света в моём окне
И сияние нимба торжественное, как на иконах…
Говорят, что души умерших лежат на луне
(если верить Ванге, то в продолговатых флаконах).
Только кто мы и что мы в немыслимой бездне лет,
Коли наша судьба: произвол, слепота, беспечность…
И не надо замысла, чтоб сколотить табурет,
И не нужно губ, чтоб в пространство вдохнуть
бесконечность…

 

***

Благословенна память,
Повёрнутая вспять.
Ты будешь больно падать,
Да редко вспоминать.

Осядет снегом горе,
Дитя увидит свет...
В естественном отборе
Для боли места нет.

Лишь память о хорошем,
О том,
Что стало прошлым,
О нежности,
Которой
Ещё принадлежу,

О голосе любимом,
О том,
Что стало дымом,
Необъяснимым дымом,
Которым дорожу...

 

*** 

По дороге в Загорск понимаешь невольно, что осень
Растеряла июньскую удаль и августа пышную власть,
Что дороги больны, что темнеет не в десять, а в восемь,
Что тоскуют поля и судьба не совсем удалась.
Что с рожденьем ребенка теряется право на выбор,
И душе тяжело состоять при раскладе таком,
Где семейный сонет исключил холостяцкий верлибр
И нельзя разлюбить, и противно влюбляться тайком…
По дороге в Загорск понимаешь невольно, что время –
Не кафтан и судьбы никому не дано перешить,
Коли водка сладка, коли сделалось горьким варенье,
Коли осень для бедного сердца плохая опора…
И слова из романса: «Мне некуда больше спешить…»
Так и хочется крикнуть в петлистое ухо шофера.

 

***

Напрасно… Не проси
У Господа, простак,
Ни запоздалый кров,
Ни запоздалый ужин.
Ты появился здесь
Совсем не просто так,
Востребован судьбой
И для чего-то нужен.
Как, скажем, мотылек —
Для пламенной свечи,
Как бледный стеарин —
Для ассирийской меди…
Не знаю почему
Мерещится в ночи
Томительный финал
В пошлейшей из комедий,
С которой ты уйдешь,
Когда придет пора
Явиться на коне
Безумному ковбою…
Всего не объяснить
При помощи пера,
В пустой бессонный час
Беседуя с собою.
Но можно поглядеть
На контур фонаря,
Что отразился весь
В провинциальной луже,
И аллилуйю спеть,
За всё благодаря,
И вспомнить про друзей,
Чья жизнь сложилась хуже.

 

***

А. Васильеву

Мы — горсточка потерянных людей,
Мы затерялись на задворках сада
И веселимся с легкостью детей —
Любителей конфет и лимонада.

Мы понимаем: кончилась пора
Надежд о славе и тоски по близким,
И будущее наше во вчера
Сошло-ушло тихонько, по-английски.

Еще мы понимаем, что трава
В саду свежа всего лишь четверть года,
Что, может быть, единственно права
Похмельная, но мудрая свобода.

Свобода жить без мелочных забот,
Свобода жить душою и глазами,
Свобода жить без пятниц и суббот,
Свобода жить, как пожелаем сами.

Мы в пене сада на траве лежим,
Портвейн — в бутылке, как письмо — в бутылке.
Читай и пей! И пусть чужой режим
Не дышит в наши чистые затылки.

Как хорошо, уставясь в пустоту,
Лежать в траве среди металлолома
И понимать простую красоту
За гранью боли, за чертой надлома.

Как здорово, друзья, что мы живем
И затерялись на задворках сада!..
Ты стань жуком, я стану муравьем,
И лучшей доли, кажется, не надо.







_________________________________________

Об авторе: ЕВГЕНИЙ БЛАЖЕЕВСКИЙ

(1947 – 1999)

Родился в Кировабаде. Окончил Московский полиграфический институт. Печатался в журналах «Арион», «Новый мир», «Континент», «Юность» и др. изданиях. Принимал участие во Всесоюзных совещаниях молодых писателей как молодой писатель (70-е гг.) и как руководитель семинара (1996). Был одним из первых, кто открыто заговорил о проблеме дедовщины в армии. Автор книг стихов: «Тетрадь» (1984); «Лицом к погоне» (1995); «Черта» (2001, посмертно); «Монолог» (2005, посмертное собрание).скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
1 604
Опубликовано 23 июл 2019

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ