ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 216 март 2024 г.
» » Евгений Карасев. ПРОСТО НАБЛЮДЕНИЕ

Евгений Карасев. ПРОСТО НАБЛЮДЕНИЕ


 


ПОД ТЕМ ЖЕ ДОЖДЁМ 

Мокрый снег долетал до земли
                                              уже дождём
из мелких частых иголок.
Небо было в тучах. И только голубой
                                                        проём
походил на льдины плывущий осколок.
Хотелось, как много лет назад,
остановить такси и, бухнувшись
                                     на заднее сиденье,
бросить бомбиле:
                          «Кати, куда глаза глядят!» –
дав наперёд хапуге пачку денег.
Но мечтать, как слушать тосты,
в кармане не прибавилось
                                        ни грамма бабок.
…Мне кажется,
я мокну на забытой росстани.
И передо мной те же самые грабли.

 


КОТЁНОК 

В наш подъезд подбросили котенка –
исхудалую, жалкую крошку.
На улице пронизывающая
                             мела поземка,
и новый приют, наверное, показался
подкидышу
нечаемой роскошью.
В квартиру его к себе никто не пускал,
измотанные жизнью жильцы
на подзаборника
шипели и рыкали.
И только дети, утаив за столом
от своего куска,
подкармливали на лестнице мурлыку.
От непослушных чад родители
настоятельно требовали –
не пригревать приблудную кошку.
Но на этажах то тут, то там
появлялись блюдца, плошки
с намокшим в молоке хлебом.
Пушистый сорванец словно понимал,
к какой он принадлежит касте –
при появлении взрослых стремглав
устремлялся в подвал.
А к детворе ластился.
По утрам басурманин поучительно
мылся,
часами настороженно дремал.
И, казалось, уже прижился,
как вдруг – пропал!
Сиротливо стыла на площадках
его игрушечная посуда,
нагоняла уныние с мягким подстилом
пустующая клеенка.
И обремененные собственными
тяготами
люди
в тревоге кинулись искать котенка.

 


ПРОСТО НАБЛЮДЕНИЕ

На мостовой, распластавшись в лужице крови,
лежит сбитый автомобилем голубь;
из его раздавленного зоба высыпались на асфальт
еще не переваренные зерна.
Пернатые сородичи склевывают их
и даже устроили бойцовский гомон
вокруг дармового корма.
Птицы резким постукиванием крыльев отгоняют
друг друга от нежданной поживы.
Я вспомнил сложенные в благословении всего живаго
Христовы пальцы.
Но как можно благословить такую живность!..

 


БЕЗОБИДНАЯ ОСОБЕННОСТЬ

Среди песнопевцев у меня своя ниша,
как у пичуги в мире лиственном.
Она не выше других, не ниже –
единственная.


 

РЕЙТИНГ 

Я всегда торчал в общей очереди в магазин;
трясся в общем вагоне поезда; валялся
в общей палате в больнице. Пробовал робко
выступать, кивая на самодовольных бобров:
мол, а почему они особняком. И постоянно
слышал раздраженное: кто ты такой, чтобы
тебя отоваривать с черного хода, раскатывать
в мягких купе, лечить в отдельных покоях?..
И, действительно, кто я? Чего стою?..
Цену себе я узнал, когда сбежал из лагеря.
Сведениями обо мне были загружены телеграфные
и телефонные линии; в оперативных сводках
я котировался выше угнанного автомобиля,
обворованного академика; и даже похищенной
с выставки известной картины. Потому как
о маршрутах стибренных машин сыщики
еще имели представление; держали на кукане
и скупщиков краденого, где могли всплыть
вещички пострадавшего ученого; наконец,
строили версии о вероятном движении
художественного раритета. А вот что
в башке у давшего тягу особо опасного
рецидивиста —

не ведал никто.


 

ЗАВИСТЬ 

Бывало, в бегах — без сухарей и курева —
я блукал по тайге, как зверь,
пугаясь человечьего жилища.
И завидовал шалашам смолокуров,
сбирающих стекающую по стволам живицу.
Быт неприхотливых трудяг ничем не отличался
от житухи за колючей проволокой:
те же гнутые ложки, мятые миски, баки.
И вкалывали они среди комарья
как проклятые...
Но их не искали собаки.
И потом, в кабаках, уже нажравшись
и не зарясь
ни на задницы баб, ни на разносолы,
что состряпали наторелые повара,
я испытывал неублажаемую зависть
к добытчикам таежного янтаря.


 

НЕЗАБЫТОЕ

Я люблю поезда,
как лучшие свои строки.
Многое ушло из души —
растерял, раздал.
Но осталась тяга дороги.
Пацаном еще под вагонами,
на крышах
я катил в края с хлебосольной славой.
А сколько раз, в лесу заблудившись,
выбирался на спасительный стук
составов.

...Я прихожу на вокзал потолкаться,
прошлым пожить.
И хоть никуда не еду,
поглядываю на часы для порядка.
И радостно вздрагиваю
и вместе со всеми начинаю спешить,
когда объявляют посадку.

 


В НОЧНЫХ ПОЕЗДАХ 

В ночных поездах, прильнув к окошку
и ладонями укрывшись от вагонного света,
я подолгу всматриваюсь в темноту
с тревогой путевого обходчика.
Словно выискиваю забытые меты
в беспредельном космосе обочины.
Кромешная тьма недвижна,
и летит только снег,
крупинками стукаясь в звонкие стекла.
В памяти оживают пурга, побег,
собаки, сбитые с толку...
Зачем я пялюсь в это неистовое белое крошево,
травлю себя разными сценами?
С какой мазохистской целью
возвращаюсь в свое прошлое?..
...В вагоне уютно, тепло.
Слышатся музыка, смех.
А я, вперившись в черное стекло,
таращусь на мятущийся снег.

 


ОТМЩЕНИЕ

Тюрьмы, этапы,
арестантские колодки,
осточертевшая бурда.
Мне говорят:
попробуй из другого колодца,
там хрустальная вода.
Ее несешь к губам и жмуришься —
покачивающееся в ковшике солнце
слепит глаза.
Ни бомжей, ни жуликов,
тебя встречает гостеприимный
вокзал.
Там нет уголовного розыска,
никто не трясет за грудки:
— Козел, колись! —
В палисаднике под окном
благоухают розы,
размеренная, неомраченная жизнь.
Убаюканный, как во время читки
гипнотического текста,
я тянусь к источнику чистому,
пытаюсь слагать светлые,
воодушевляющие песни.
Избегаю вспоминать пересылки,
лагерь.
Подыскиваю краски новые.
Но если терпит бумага,
то не дается слово.


 

КРУШЕНИЕ

Дорога позади, возвращаться поздно —
ругать иль оправдывать пройденный путь?..
...В мокрые травы падают звезды
и разбиваются в мелкую ртуть.

 


БЕРЁЗА 

В старом Затьмачье, в Твери, а вернее,
на Русской возвышенности
есть береза — тихая, словно лампады свеченье.
Тюрьмы, лагеря пройдя, — как к Всевышнему,
я прихожу к ней и прошу прощенья...
Перед самой войной ее,
еще прутик гибкий,
посадил дядя Коля,
отец моего лучшего друга.

На начавшемся вскоре побоище

дядя Коля сгибнул,

как и мой отец, и другие батьки в округе.
А береза осталась.

Лучший друг мой Володька,

я и уличные мальчишки,

прозванные шпаною, —

мы ее поливали водой из колодца,
а зимой утепляли кошмою.
Мать Володьки, добрейшая тетя Настя,
работала на ткацкой фабрике, вздымавшейся
над окрестными крышами высоченной

трубой охряной.

То ль оговорили ткачиху, то ли ляпнула

в сердцах против власти,

но однажды ее увезли под охраной.
Как сейчас, в памяти: упирающаяся,
в каком-то отчаянном душевном

движенье,

она крикнула, конвоиров ногтями скребя:
— Сыночек! Володя! Ты папкино

продолженье!

Слушайся бабушку! Береги себя!.. —
Володька стоял, вцепившись в меня,

ребячьего предводителя,

будто я, всегда находчивый, дерзкий,
мог что-то поделать с вооруженными

блюстителями,

увозившими его мать

и наше детство.

В школе по поводу ареста устроили

разборку вящую —

преподаватель истории витийствовал

о враге классовом.

Я сидел и дергался: если ты друг настоящий,
жахни по парте и выйди из класса.
Но я сопел и молчал как рыба,
глазами стыдливо хлопая.
А утром волосы встали дыбом —
Володька застрелился из пистолета,

найденного нами в окопах.

Помню день похорон, дождливый, зябкий,
маленький гроб на дрогах плоских.
Обезумевшую от горя бабку
и исходящую слезами березку.
Именно в ту ледниковую пору

я бросил школу и бежал из дома —

все омерзело, обрыдло.

Я стал воровать, считая, что воры
одни не согласны с паскудным миром.

Остальные — быдло.

...Я прихожу к белоствольной рано, —
стою, разделяя ее неизбывную грусть.
А рядом уже громыхают краны,
и я за березу опять боюсь.

 


ВЕРНУВШАЯСЯ ПТИЦА 

Дорога, по которой я топаю,
круто выходит к реке.
Берез сквозная стена.
Словно старатель в лотке,
моет песок волна...
Этот волжский откос,
дом на том берегу
без удушливых слез
я встречать не могу.
Сглотнув радостный ком,
как в конечном труде,
я стремглав босиком
устремляюсь к воде.
...Вернувшаяся птица,
разглядываю в старательском
лотке
поблескивающие крупицы
того, что искал вдалеке.

 


СИРОТСТВО 

В избе пусто. Погуливает ветер.
На пожелтевшей фотографии, видимо, хозяева;
                                    меж ними — пострел.
За стенами, как дверь на ржавых петлях,
тоскливо поскрипывает коростель.
Всюду следы недавней еще жизни —
                             ложки, плошки.
Мне кажется, вещи смотрят с какой-то
                                  щемящей укоризной,
как брошенные собаки или кошки.
Что заставило людей оставить
                          родные стены?
Посулы вербовщиков? Прожекты зыбкие?..
Тихо. Лишь коростель
уныло тянет свою музыку.






_________________________________________

Об авторе: ЕВГЕНИЙ КАРАСЕВ

(1937-2019)

Родился в Калинине. Отец погиб на фронте, мать работала на фабрике.  Связавшись с уголовниками, попал в детскую воспитательную колонию. Потом были тюрьмы, лагеря, в общей сложности провел в заключении 20 лет, признан судом особо опасным рецидивистом. Там же окончил среднюю школу и начал писать. Печатался в «Новом мире» (лауреат премии 1996 года), в журналах «Арион», «Урал», «Русская провинция». Автор нескольких поэтических книг.скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
1 251
Опубликовано 24 фев 2019

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ