ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 216 март 2024 г.
» » Олеся Николаева. МАСТЕР ПУГОВИЦ

Олеся Николаева. МАСТЕР ПУГОВИЦ





МАСТЕР ПУГОВИЦ

Но Господь не исполнил детских моих мечтаний 
                                                 переменить судьбу —
например, к цыганам уйти, бить в бубен, плясать при луне,
или стать индианкой с красной точкой во лбу —
заклинательницей гюрзы, госпожой пантеры,
                                                 наездницей на слоне...

Даже летчицею меня не сделал! Даже к воде
не привязал фрегатом, но предал такой пустоте,
что впору мне хоть на фабрике пуговиц дырки проделывать: где -
два, где - четыре. Готовы и те, и те.

И мастер пуговичный говорит: ты напрасно здесь
тревожишься тщетностью дел, прикусив язык, — 
без пуговиц мир неполон и незастегнут и весь
расхристан, безбожен, бесстилен, бесформен, дик... 

И кажет изнанку — небрежный темный испод,
навыворот носит покров небес, золотую сеть...
Оттого и жалит гюрза, и падает самолет,
фрегат уходит на дно, цыган разучился петь...




ТАНЦУЮЩАЯ ЗОЯ

"Зоя, Зоя, век девичий - краток,
и мечта - пуста, и жизнь -плоха.
Всуе, Зоя, возле танцплощадок
караулишь жениха!..

Серенад здесь не поют испанцы
и колец не дарят под полой,
разве что разок тебя на танцы
кликнет Колька с фиксой удалой".

"Эх, - сказала, - что мне с вашей голой
правдой делать, как не бунтовать?
Буду я с Угодником Николой,
с Чудотворцем буду танцевать!"

В новое и белое оделась,
со стены икону сорвала,
закружилась с нею, завертелась,
в танце поплыла.

И, притопнув возле шифоньера,
встала на мысок - крута, лиха:
"Вот кто мне теперь за кавалера!
Сам Угодник мне за жениха!"

 И - окаменела вдруг. Икона
у лица. И пальцы, как крючки.
Сам Святитель смотрит непреклонно
в узкие безумные зрачки.

Черная слепая роговица
порывает с этим миром связь.
Вот тебе и праздник, танцовщица, -
дождалась, добилась, дозвалась!..

...Только стук за стенкой спозаранок,
а к полудню - снова тишь да гладь...
Волен Бог желанья самозванок
исполнять!




ПУСТЫНЯ

Один из моих друзей ныне епископ.
Другой — наместник монастыря, архимандрит, подвижник.
Третий — тоже ушёл в монахи, но на Светлой Седмице
его забили подростки в тёмном подъезде.
А четвёртый ушёл в раскольники, клеймит Церковь Христову.
Ну а пятый — присягает Римскому Папе.
А подруга моя сорвалась с балкона.
А другая — в Америке заболела шизофренией...
...Так я и оказалась в пустыне.
Среди диких зверей пугаюсь собственной тени.
И меня Сатана искушает золотым блюдом,
на котором вся моя жизнь стоит, как живая.
И сама я здесь — дерзкая, молодая,
посреди друзей, на пиру жизни, в музыке, в вихре...
Мой кураж, как золотая одежда, сияет во мраке
и клянётся бессмертьем: "Это умереть не может!”
— На возьми, возьми это блюдо, — говорит князь мира. —
Посмотри, как прелестно быть такой гордой, дерзкой и юной.
И верни того, кого забили подростки.
И забери ту, которая упала с балкона.
И того, который уйдёт в раскол, удержи за локоть.
И того, который метит в иезуиты, тронь за запястье.
И пускай будущий архимандрит и епископ
пьют опять с тобою вино беспечности до упада.
А не то я тебя уморю в этой пустыне,
закружу на месте волчком, а Восток и Запад
поменяю местами, и не за что зацепиться
будет тебе во время первой же бури...
— Нет, — говорю, — смотри: я топчу золотое блюдо!
Те друзья мои давно умерли, и я вместе с ними:
умерли, поменяли имя, образ, обличье...
Но жива осталась моя любовь и молитва.
Ничего уже не хочу я вернуть обратно,
и сама уже никуда не хочу вернуться.
А во время бури за эти цветы сухие
лишь безумный стал бы насмерть цепляться.




СОСЕД

Мой сосед пробовал удавиться,
да веревка оборвалась. Он сказал: «Не то!»
И решил, что теперь, наверно, пора жениться.
Застеклил балкон, поменял пальто.

Стал какую-то Свету называть «Светик», носил сливы,
потом — выгнал, накупил вина...
Порывался уехать в Америку, а там — взрывы,
в Германию, а там — визы, в Израиль, а там — война.

«Всем все до фени», — чиркнул в подъезде мелом.
Приписал «Жизнь явно не удалась» корявой строкой.
Снялся в рекламе супчика «Магги» — в белом
таком шарфе вскрикивал: «Супчик!», крутя рукой...

Уходил было к Кришне и даже в партию — «вшивой»
называлась она тотчас же, давая крен.
И не важно — стригся ль он наголо, обрастал ли гривой,
«Жизнь явно не удалась» — был один рефрен.

Наконец проколол себе уши, и нос, и брови.
И повсюду вдел по кольцу, как проданный на корню
раб, но — чающий бунта, побега, крови,
всесожжения на хозяйское «догоню!».




СМЕРТЬ В МОНАКО

Этого Алешкеньку я знала великолепно. Он
когда-то прекрасно рисовал клоунов:
у каждого — попугай и собака...
А потом — вырос, сделался коммерсантом, сбежал за кордон,
там обанкротился и застрелился в Монако.
Впрочем, кажется, в этом ему помогли. Тоску
объясняли потом невезеньем, сплошной непрухой.
...А когда-то, чтобы свободно бегать по потолку,
он мечтал стать бабочкой, мотыльком, мухой...
Сын красавицы и поэта. То франт, то аскет.
Кажется, мать спилась. Не знаю, право, жива ли.
А отца и вовсе забыли, словно его и нет.
А ведь даже на улицах узнавали!
Ничего не осталось! Никто не видел тот край,
куда они ухнули...
И лишь с улыбкой широкой
на ватмане ветхом клоун, собака и попугай
клянутся, что — ни при чем, ни с какого бока!
Да вольные мухи гуляют по потолкам,
как ни в чем не бывало... Да день не жалеет глянца...
...Монако глядит на море, гадает по облакам.
Наверное, на статного чужестранца.




БАЛЛАДА

Это умер дурень Юрка — не крещён и не отпет.
Чует только кошка Мурка в мире его смутный след:
И мятется, выгибает спину, и кричит своё,
Из-под шкафа выгребает пыль какую-то, тряпьё…
Есть у Юрки дочь Мария, дочь Мария — так она
За пути его кривые горечь испила сполна.
За бесчинства роковые, без креста чумной погост,
За грехи его Мария принимает строгий пост.
…Так проходит время — Мурка помирает, туфли трут,
Сверху слышится мазурка, снизу — дворники орут.
Справа — кто-то колобродит, слева — завывает дрель,
А Мария ходит, ходит средь мертвеющих земель.
В седине, почти без пищи, в старом рубище, без сна
В царстве мёртвых ищет, ищет папку глупого она.
Видно, он совсем в поганом месте, в гуще темноты,
И Мария в платье рваном лезет, лезет сквозь кусты.
Сверху слышится сюита, снизу — заунывный звук,
Справа — женский крик сердито: "Сволочь!”, слева — бодрый стук.
Видно, он совсем в пропащем месте, посреди болот.
И Мария тащит, тащит ноги, падает, ползёт…
И внезапно видит — что там? Дуновенье ветерка,
Свет как будто над болотом, словно голос свысока:
"За любовь твою, за слово, за слезу твоих пустынь
Я помиловал дурного папку твоего. Аминь”.
Где-то снова — вальс собачий, где-то шум бензопилы,
Кто-то воет, кто-то плачет, что-то там Бюль-Бюль Оглы,
Рёв машины, скрежет, полька, скрип, кукушка на часах…
Но Мария слышит только "аллилуйю” в небесах.




В ДЕТСКОЙ

Буду тетю мою расспрашивать, а вы все — спите:
«Тетечка, про любовь свою расскажите!»
И незамужняя тетя
начинает: «Он был капитаном дальнего плаванья…»
                  На самой высокой ноте
ветер свистит, качает корабль, обрывает снасти:
замирает сердце от этой беды и страсти.
Полыхают солнца, молнии и созвездья:
море требует жертвы, небо жаждет возмездья.
Словно содвинулись разом две роковые чаши.
Пьющие из обеих: «Спасите наши
души!» — кричат. Вокруг так много тумана,
где можно искать всю жизнь далекого капитана…
Капитан обессилен. Но смотрит весело. Он оброс бородою.
Он тоскует по тете, когда она молодою
провожала его и за семью морями
вышивала ему кисет витиеватыми якорями.
… Это дальнее плавание затянулось. Но все — спасутся.
В этих огненных водах очистятся, обернутся
ночи — любовью вечной, а дни — блаженной страною…
Это дальнее плаванье всего лишь величиною
в какой-нибудь век земной, но ведь — не дальше рая…
— «Удалась вам жизнь, дорогая тетя!»
— «И тебе удастся, родная!»




ДЖАНИНА СВАДЬБА

Твоя свадьба, Джана, записывалась на видеопленку.
Твой отец ходил с камерой, чувствовал себя режиссером,
чтобы ты, Джана, когда захочешь,
могла снова попасть на свою свадьбу.

Вот твой жених — такой милый молодой человек,
такой хрупкий,
а несет тебя на руках, и ангельское на тебе оперенье.
Гости вам розами, тучным зерном, серебряными деньгами
устилают путь. И длится всю ночь застолье.

Смотри, смотри этот фильм, Джана. Скоро гости
уже начнут расходиться. Сначала тот умрет, а потом — вот этот.
А твой муж такую заунывную — без слов — выучит песню:
словно буквы "м” растягивают на дыбе.

Смотри, смотри этот фильм, Джана. Еще немного — 
и ты с трудом саму себя в нем узнаешь.
Будешь говорить детям: а это я — та, которая в белом.
Но дети будут жаждать собственных пиров жизни.

Смотри, смотри этот фильм, Джана. В конце-то концов, что же
нам остается от жизни — лишь сновиденье:
обрывки какой-то музыки, смена картин блеклых.
Никакой гадальщик не скажет: к чему это снилось?
что это означало?

Смотри, смотри этот фильм, Джана... Горька в стакане
вода, темна во облацех, дурную сулит погоду...
Так помяни ж Того, Кто в твоей Галилейской Кане
в вино превращал смертельную эту воду!




ЗАПЛАЧКА

Не взлюбила свекровь невестку-хохлушку,
Ой, не взлюбила!
Бросала ей в суп колдовскую мушку,
Заговоренным пойлом поила.
Клала молодке иглу в подушку, змейку в одежку,
Бросала ловчую сетку,
Насылала черную кошку,
Черную метку.
Ой, травила свекровь невестку — не дотравила,
Ой, сама проглотила мушку,
Ой, на змейку босой ногой наступила, 
Укололася, упав на подушку!
Ой, кричит свекровка, кричит невестка, —
Надрываются!
И обеим с неба летит повестка:
На небесный суд они вызываются.
— Чем тебе не угодила моя хохлушка? —
На суде спрашивают.
— Так проста ведь, Господи, как полушка, —
Отвечает, а ноги ее подкашивают.
— А тебе, невестка, свекровка что ж не по нраву?
— Так зажилась, старая, заедает!
А сама ногу леву на ногу праву
Закидывает, крендельком сплетает.
Ну и присуждают им друг друга не хаять
И, пока не полюбят друг дружку, жить кучно.
А не то, говорят, — вечность будете маять
Неразлучно.
И тогда невестка давай холить свекровку,
А свекровь ублажать детинку,
Та этой конфетку дает «коровку»,
Эта той — с люрексом газовую косынку.
А внутри-то у них при этом слова, что жабы,
Ядовитая плещется там водица.
Но им с неба: э, нет, мол, бабы! 
Бабы, так не годится!
И тогда невестка свекрови — сироп улыбки,
А свекровь невестке — речи из шелка,
А в глазах — железные ледяные рыбки,
А в сердцах — бессильная ярость волка.
Но опять им: «Вам, непослушным глинам,
Объяснять ли грозами да громами?»
Тут взмолились обе: «Господи, помоги нам!
Тошно нам! Ну, не можем сами!»
На колени падают богомолки,
Только чуют — батюшки, затихают
В глубине души эти жабы и эти волки,
Солнце встало, цветики расцветают.
«Ну, теперь-то можно и расставаться! —
Говорят им с неба. — Ваши прошли печали!»
А они, — ну, плакать, ну, целоваться,
Ну, просить, чтоб теперь-то не разлучали!
Повторяют им строго: «Прощайтесь! Полночь пробило!»
А они обнялись, прильнув друг к другу упрямо.
Ой, и вправду свекровь невестку ту — полюбила!
А невестка ей: «Мама! Мама!»




НИЧЕГО ЛИШНЕГО

Вчера мне пожаловался добрый знакомый,
что в него то и дело вселяется крыса.
Она прогрызает в душе огромные дыры
и заставляет смотреть на мир ее глазами.
А три сотрудницы научного института
доверительно мне сообщили, на всякий случай:
этот год надо встречать непременно в блестках
и желательно прямо на улице: на природе.
А крестница прибежала ко мне в меховой шапке
и, когда скинула ее, оказалась лысой:
— А что? Теперь так носят!
Ничего лишнего. И волосы растут лучше.
А издатель, который никак не хочет публиковать мою книгу,
как только выпьет изрядно, тотчас звонит и клянется,
что, разговаривая со мною по телефону,
всегда встает на колени.
А сосед мой, зайдя за солью, просидел весь вечер,
доказывая, что нашего Грибоеда
вовсе и не убили, а подменили,
а сам он подался к суфитам и стал монахом.
А гаишник, желавший содрать с меня, да побольше,
за разворот в неположенном месте,
заметив у меня под стеклом книгу с американским флагом,
вдруг сказал с великой обидой:
— Раньше эта Америка виделась как прекрасная Мерлин,
а теперь стала копией госпожи Олбрайт! —
И не взял штрафа.
А критик К. припер меня к стенке на шикарном банкете
и, дыша в лицо, доказывал, что нам смерть без папы...
Я даже не сразу сообразила, что папа — Римский.
А мой дом открыла каким-то образом
неизвестная пожилая дама,
вошла, вскипятила чайник, плеснула себе мартини...
А когда я вернулась и воскликнула потрясенно:
— Что вы здесь делаете? Как вы сюда попали? —
поставила меня на место:
— Нет, это ты что здесь делаешь? А ты кто такая?
А моя подруга выбросила из дома лишние вещи.
Сидит в повеселевшей квартире. Чистота. Свобода.
— Знаешь, — говорит, — душа отдыхает... —
Ничего, оказывается, ей не надо.
Кроме радости быть собою.







_________________________________________

Об авторе: ОЛЕСЯ НИКОЛАЕВА

Родилась в Москве. Окончила Литературный институт (1979; семинар Е. М. Винокурова). Ведет семинар поэзии в Литинституте (с 1989); доцент. Выступала со стихами и лекциями в Нью-Йорке, Женеве и Париже, преподавала древнегреческий язык монахам-иконописцам Псково-Печерского монастыря, работала шофером игуменьи Серафимы (Черной) в Новодевичьем монастыре (1995), в 1998 году была приглашена в Богословский университет святого апостола и евангелиста Иоанна Богослова читать курс «Православие и творчество» и заведовать кафедрой журналистики.

Пишет стихи с семи лет, прозу – с пятнадцати, а печатается как поэт с 1972 года: журнал «Смена». Стихи и поэмы публиковались в журналах «Знамя», «Новый мир», «Литературное обозрение», «Арион», в альманахе «Апрель», статьи — в журналах «Дружба народов», «Вопросы литературы», «Знамя». Проза печатается в журналах «Юность», «Знамя».

Произведения Николаевой переведены на английский, итальянский, китайский, немецкий, французский, японский и другие языки. Она - член СП СССР (1988; рекомендации Б. Окуджавы, Ю. Левитанского, Н. Вильям-Вильмонта), Русского ПЕН-центра (1993), была председателем жюри премии «Поэт» (2007), входила в жюри премии «Русский Букер» (2007).

Отмечена стипендией фонда А. Тепфера (1998), медалью г. Гренобль (1990; Франция), премиями имени Б. Пастернака (2002), журнала «Знамя» (2003), «Anthologia» (2004), «Поэт» (2006), дипломом премии «Московский счет» (2004).скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
2 898
Опубликовано 20 июл 2014

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ