ВКонтакте
Электронный литературный журнал. Выходит один раз в месяц. Основан в апреле 2014 г.
№ 216 март 2024 г.
» » Василий Филиппов. КОСТЮМ ИЗ КРЫЛЫШЕК СТРЕКОЗЫ

Василий Филиппов. КОСТЮМ ИЗ КРЫЛЫШЕК СТРЕКОЗЫ





* * *

Свет
Солнца вошел в комнату, нашел зеркало –
Как совершенно исполнен в нем каждый предмет.

Вот магнитофон-барбос, вот одуванчик-торшер.
Комната сера́
От выпущенного из легких дыма.

Лежу, читая ногами перину.
В зубах пляшет жидкость – чай-балерина.

Смотрю за изгибами тела-рыбы,
Которое отдыхает, выброшено на отмель постели,
Уже четырежды четыре недели.

На столике лежит неначатый Пруст.
Обложки хруст.
Костер прочитанной книги обнажает угли букв.

Пить бы чай долго,
Теребя краешком руки
За ухо чашку.
Губ растяжка.
Позвонки.

Средиземноморским чудом – разбитой амфорой –
Лежать в постели
В конце этой недели.

А за окном то ли футбол, то ли выбивают пыль из половиков.
Шум стоустого Будды-дня,
Где сегодня уже не будет меня.

Я сегодня уже не поеду в библиотеку,
Стирая черты лица тряпкой прохожих,
Не увижу на остановке метро "Невский проспект" негра или желтокожего.

Сегодня весь вечер буду дома,
И солнца солома
Будет гореть на ресницах.

А потом переверну последнюю страницу
И заберусь под одеяло,
Чтобы бабушка в соседней комнате до утра молчала.

Бабушка смотрит ртутными глазками в мои ноздри,
Принесла на тарелке мышиный хвостик.

Но в комнате я один.
Ладоней и ступней поединок,
Когда встаю.
Сквозь рюмку-стекло на улицу смотрю.

Со стороны улицы меня защищает окно-туча,
Со стороны квартиры – дверь-девица.
Бабушка молится. Дождевые ручьи текут вдоль морщин.
У ней одна книга.

На закате серебряный зайчик солнца скачет по небу,
И бабушка подносит вставные зубы к хлебу.




* * *

Тихо, Господи, тихо
Так что хрустит на зубах повилика
Дико
В этом мире
Но я не один
Со мной моя комната
И книги
Толстые тома
Словно дома
Где скрывается тьма
Город где живые письма
Ходят по улице часы
Носят нательные кресты




* * *

Книга, надписанная мамой.
Что-то кольнуло.
Где она сейчас?
Почерк знакомый
Дома.
И это счастье
Было видеть ее на Арсенальной.
Прошлое мое покрыто тайной.
Вспоминается зал свиданий.
Там мы друг друга встречали.
На неделю потом расставанье.
Смерть глуха и слепа.
Ни единого следа
Не осталось.
Забываю я или не забываю?
Все дальше и дальше
Относит меня время.
И это будет со всеми?
Но осенью, мне кажется, я чувствую ее.
Опадают листья.
Я хожу тогда к Дому престарелых.
Листья дышат под ногами.
Никто вслед за мной не идет.
И Арсенальная мне представляется счастливой порой,
Мостом от прошлого к настоящему.
Помнится мне день свиданий,
Бритоголовые туземцы.
Но все стирается.
И я уже забыл Арсенальную,
А вместе с Арсенальной забыл и маму.
И эта надпись на книге
О чем-то говорит –
Мне тридцать один год.
Словно все, что связано с ней,
Связано и с юностью.
А я, наверное, очень изменился.
И теперь, когда не стало,
Передо мной загадка ее жизни.
Какая-то бесследность.
Я не живу, а существую,
Погруженный в жизнь вторую.
Помнится:
Вот открывается железная дверь,
Я выхожу из Арсенальной тюрьмы,
Ребята машут из окна,
И Невечерний Свет над городом – Она.
Если это забудется, то что же еще помнить?
В периоде жизни, который я называю
"Комендантский аэродром",
Я помню только осень.
Какая-то девица гуляет со мной каждую осень
По Комарову.
Могила Анны Ахматовой.
Осень возвращает память.




АРСЕНАЛЬНАЯ

Каждый день
Собираюсь уйти в тень.
Делаю жгутики в азарте,
Словно я кот в марте.
Вспоминаю Арсенальную.
Жизнь я там прожил не хрустальную.
Земную жизнь пройдя до половины,
Я попадаю в сумасшедший дом – в бытия сердцевину.
Люди там сделаны из глины
И плетут корзины.
У входной двери сидит эмвэдешник с ключами,
И ходит санитар ночами,
Посматривая в окошко, не насилуют ли кого в спальной.
А больные
Чуть живы,
И врачи с ними игривы.
По коридору пробираются гомосексуалисты-пассивы,
Наблюдать за ними красиво.
У больных стынет кровь в жилах.
У врачей большие прерогативы,
Но они не спесивы.
Санитары больных хлопают по плечу
И ведут ко врачу.
Я на больных стучу.
После обеда приходится глотать по кирпичу
Аминазина,
И месить эту глину.
А потом спать
Или в карты играть –
Время убивать.
На окнах решетки,
А в руках воров четки.
Вши ползают по носоглотке.
Каждый день выводят гулять
Человек двадцать пять,
И снежок поскрипывает под ногами,
И проволока заменяет красное знамя.
После нескольких лет теряешь сознанье,
Понимаешь, что жизнь – это тайна.




ПАЛАТА

Слышать зловещие гудки санитарных машин.
Жить в лесу человеческом.
Умная статуя смотрит на лампочку.
В дурдоме тихо.
Читаю Плотина,
Живу с гностическим страхом –
Автобус на шоссе к психиатрической больнице.




* * *

Намыленные мылом глаза душевнобольных.
Ватники лиц.
Ветхая паутина шагов,
Которую рвешь ненароком.

Глаза устали.
Упали
На руки из глазниц.
Голова под сабельным ударом морщин.
Сколько их в коридоре сидит вереницей.
Выпрашивает медяки нейролептиков, хватает за руки.

Лиц с обугленными глазами,
С носом – входом в пещеру схимника.
Их занимает вязанье
И таблетки имя.

Желты стены коридора.
Желты лица, над которыми склонился врач с бородкой,
Смотрит в глубь носоглотки,
Выманивает последнего жильца-дыханье,
Облачко, пламя
Спиртовки. Поцелуй.

Сквозь губки лани-мимозы
Рождественский огонек язычка
Прикоснулся к моему языку,
И я перелил томление-тоску
В статую девушки.

Два язычка находили друг друга в драгоценной коробочке.
Девушка скрыла лицо за лепестками мимозы.
И после наркоза
Укол язычка был безболезненным в нарыв рта.




* * *

Перечитал собственные стихотворения,
И такое они отвращение вызывают.
Радостно жить в семье.
Та же комната, на тарелочке – мясо.
И внутреннее облегчение.
Покой. Пивные ларьки.
Я весь день слушал Битлз,
И буду слушать всю эту ночь.
Ночь – черные ресницы.
Это ночь труда.
Сегодня видел старый Ленинград.
А сейчас такое спокойствие протекает по телу.
Мерещится, что что-то новое откроется в слове.
Так долго не видеть человеческих лиц,
И вдруг увидеть, как люди струятся по улицам.
Увидеть девушек с тайною жизнью.
Рай.
А потом затвориться в морской раковине-комнате.
Лечь в сладчайшую постель.
Вспомнить об ужасах Степанова-Скворцова,
О несчастных.
Воздух этой эпохи – мужчина в полном соку.




* * *

Разговор Аси Львовны
Позвякивает, словно монета в ушах под дождем.
Провожаю ее в водоем русалок – ее дом.

В комнате спал разговор.
Под наркозом белая роза дышала.
Разговор о том, каким должен быть я,
Словно лестница, ведущая в небо,
И на каждой ступеньке сидит зверь-промысел.

Ася Львовна надела валенки,
Сунула мне в рот градусник-руку.
Через минуту вынула и посмотрела на часы –
На ангела Златые власы.

Каким должен быть я? Самостоятельным,
Но не переступать через бревна-прохожих по жизни,
Смотреть на Мойку, на головомойку глазами Пушкина.

Ася Львовна сшила мне костюм из крылышек стрекозы,
В котором я могу показаться в обществе,
И ушла, завернув белую розу лица в сиреневый целлофан платья.

Ее любимый поэт – Бродский,
Архиепископ ленинградский и новгородский
Поэтов. Охапкин, конечно... Его нравственная позиция.
Другие поэты, у которых слова, словно
Шахматные фигурки у Карпова.

Потом Ася Львовна начала перечислять
Достоинства общих знакомых
И недостатки.
Их – украдкой.
По ее понятиям, никто не идеален.

А потом я проводил Асю Львовну до автобусной остановки,
Попрощался неловко
И стал возвращаться домой.
Лил дождь неземной.

И вот я дома. И нет ее.
Исчез воздушный шар голоса,
Который висел на ниточке шевелящихся губ.

Исчезли из комнаты лишние зеркала.
Пальцы сшила в ладонь мартышка-игла.
Кажется, Ася Львовна позвала...
Почудилось. Лежу.

Слежу,
Как дождь льет прохожим за воротники.
От собак в комнатах остаются сквозняки.

Пора пойти выпить пива,
Где стоят столбняком люди,
И ощерилась пена улыбкой в посуде.

Ася Львовна исчезла.
Исчез разговор.
Бабушкина тела тесто
Просачивается в комнату со словами:
"Ужинать".




УШЛИ

Стукнул бильярдный шар, хлопнула дверь.
Все стихло.
Все ушли,
Оставив чисто убранные столы,
Помидоры на чайном блюдце.
Не вернутся
Из мглы.

А я лежу и читаю книгу.
Переворачиваю страницы — сдираю кожу с апельсина.

Слов тина.
Иду по болоту книги.

Изредка поднимаю глаза от земли слов на солнце утра —
Спит зародыш цыпленка
В облачке из перламутра.

Воздух хрустит в волосах прохожих,
Перемешан с камешками под ступнями ног.
День — желтокожий
С раскосыми глазами окон.

От ушедших, словно от куропаток, остались лунки на постели.
Шаги при уходе взметнулись, словно листья к лестнице.

Где они теперь, в каком транспорте
Жуют глазами-волами ноги толпы?

Я один,
Осушил водоем книги.
Исцеленные слова вышли из воды,
Оделись в заглавие «Печальные тропики».

Глаза наследили в книге,
Оставили заметки карандашом Аси Львовны.
Голуби-грифы слетают с крыш на падаль дорожек.

Перебираю ладонями-глазами песок созерцанья,
Касаюсь линиями судьбы теней прохожих.
Под кожу
Уходит родник знанья.

Думаю — скрипнет дверь, вернутся те, что ушли,
Внесут воздушные шары улиц.

Больничный халат моего тела движется по коридору,
Выхожу на совхозный простор кухни
И, попив чая, возвращаюсь в комнату, сутулясь.

Погружаюсь в Атлантический океан постели.
Я уже пересек с автором «Печальных тропиков» экватор.
За окном трава поката
Сбегает к болоту — древесных речей колыбели.




ИСЧЕЗНОВЕНИЕ

Толчками останавливается кровь-товарняк.
Смерть – это щелчок по носу, пустяк.
Наступит в голове сквозняк,
И за спиной встанет лучший брат,
Который жизнь всю мою провел в гостях,
Играл на арфе, на костях,
И мертвецы вставали из могил,
И ангел за горизонт не уходил,
Потому что был бескрыл.
Я плоть свою похоронил,
А сам и ем, и сплю,
И бабочек горбом ловлю,
Дарю им по рублю,
И, привязав к календарю,
Гублю без возврата.
Так жизнь обернется утратой
В объятиях Ленинграда.
А зренье по-прежнему радо
Травы полевому стеблю,
Что держит на кончике тлю
И под корнями гада.
Зачем вырастает растенье,
Когда наступил уже день воскресенья?
Дома на улиц блюде
Спят, словно голуби в простуде.
Один из них – мой дом.
За матовым стеклом
Собрались вещи на Вечерю
После Хозяина потери.
Хозяин ушел давно
И сироты-вещи у меня
Боятся руки огня.
Они созданы не для,
А просто так,
Как вечности знак.
Здесь я напивался.
Магнитофон шатался.
А когда отсыпался,
Вещи спали, возвратившись в мой фаллос.
Ворон музыки по комнате шатался
И клевал жемчужины
Рылеева и Бестужева.
Тела после вскрытия комнаты не обнаружено.







_________________________________________

Об авторе: ВАСИЛИЙ ФИЛИППОВ

(1955-2013)

Родился в пос. Лосиный (Свердловская обл.). Учился на биологическом факультете Ленинградского университета, на филологическом факультете Горьковского университета, работал разнорабочим, лифтёром, библиотекарем. В середине 1980-х гг. был активным участником ленинградского сообщества неподцензурной литературы.  Вследствие тяжелой болезни бо́льшую часть жизни провел в психиатрической больнице. Лауреат Премии Андрея Белого 2001г. Умер в Санкт-Петербурге в августе 2013 г.
Книги:
Стихи. — СПб.: Новая литература; Красный матрос, 1998.
Стихотворения Василия Филиппова. — СПб.: Петербург — XXI век, 2000.
Избранные стихотворения 1984—1990. — М.: Новое литературное обозрение, 2002.
Стихотворения (1984—1986) / Составители К. Козырев и Б. Останин. — М.: Новое литературное обозрение, 2011.
Карандашом зрачка. – СПб: ООО «Издательство Пальмира», М.: ООО «Книга по требованию», 2017. – (Серия «Часть речи»).скачать dle 12.1




Поделиться публикацией:
3 406
Опубликовано 12 окт 2017

Наверх ↑
ВХОД НА САЙТ